Шапошников с егерями Никотиными в Псебай не вернулись. Значит, им удалось добраться до Умпыря. Хорошее начало!

Весна торопилась. Ей предстояло много работы. Толстый слой снега укрывал горы. Но уже ухали, сваливались с веток отяжелевшие пласты, снег под деревьями оседал, Делался зернистым. Я стал готовиться в поход.

— Надолго? — Данута сидела на стуле, как-то очень горестно бросив руки на колени, и смотрела на меня Долгим прощальным взглядом. Удивительное состояние для нее — всегда деятельной, неунывающей.

— Как снег сойдет, так и вернусь, — ответил я, стараясь не утратить оптимизма под ее взглядом. — Посчитаем зверя, сведем погуще стада и станем смотреть да смотреть за ними.

— Что-то грустно мне, — сказала она вдруг очень тихо и заплакала.

Как мог, я успокоил Дануту. Но и сам встревожился: всегда провожала меня спокойно, а тут вдруг… Что случилось? Да и родители мои выглядели не радостно. Мама плакала. Отец хмурился и молчал.

— Не забывай моих друзей, — попросил я жену. — Если будет весточка от Кати или Саши, постарайся переслать мне на Кишу.

Выехал я на Кунице, пообещав вернуть лошадку с первым нашим связным. Тяжелые вьюки бугрились за седлом. Два ящика одних патронов.

Данута и Мишанька проводили меня до спуска на лабинский тракт и долго стояли, смотрели, пока я не повернул на свою лесную дорогу…

Этой фразой неожиданно обрывается последовательная событийная запись Зарецкого в тетради с синим переплетом. Следующая запись в этой книге другими чернилами, обозначена только концом 1920 года. Автор дневника не нашел нужным объяснять этот перерыв в записях, хотя, казалось бы, только писать и писать…

После довольно длительных поисков, расспросов сведущих лиц и сопоставления различных свидетельств осталось сделать такой вывод: Андрей Михайлович Зарецкий не упоминает о весне и лете 1920 года и о зубрах по причине весьма уважительной: до Киши он так и не доехал.

Все случившееся с ним за это полугодие настолько неожиданно и страшно, что напоминает суровый детектив.

Слов из песни, как известно, не выкинешь. Происшествие сказалось не только на судьбе самого Зарецкого и его близких, но отразилось и на положении зубров бывшей Кубанской охоты.

Попробуем восстановить истинные события тех дней.

Тяжело, еще по-зимнему, одетый — в шапке, полушубке, сапогах, с неразлучной винтовкой за плечами, с тяжеленным английским маузером в деревянной кобуре у пояса, Андрей Михайлович привычно осматривал с седла неезженую дорогу, стараясь отыскать тропу, где меньше снега. Куница иной раз мотала головой, прося повод, и тогда шла, опустив голову, выбирая дорогу по-своему. Она словно принюхивалась к запахам отмокшей просеки, к горьковатому запаху дубравы.

Зарецкий в ту пору выглядел крепким, мужественным, уже зрелым человеком. Лицо его потеряло юношескую полноту и беспричинную улыбчивость, взгляд голубых глаз приобрел ясность и твердость. Заметные складки, пролегшие от носа к уголкам рта, придавали выражению лица всегдашнюю решимость. В нем чувствовался воин, командир, привыкший к суровой жизни. За этой привычкой угадывались воля и рассудительность. Его коренастая, сильная фигура и открытое лицо вызывали у людей уважение.

…Неожиданно Куница забеспокоилась. Она все чаще подымала голову. Уши стали торчком. Задумавшийся всадник почувствовал эту тревогу, осмотрелся, на всякий случай снял винтовку. Тишину голого, просторного леса не нарушал никакой посторонний звук. В чем дело? Оглянувшись еще раз перед поворотом дороги, Зарецкий озабоченно свел брови. В полуверсте позади перебивчивой рысью его догонял конный отряд из двух десятков всадников. Он вскинул бинокль: красноармейцы. Длинные шинели приподнимались в такт рыси. Два всадника в черных кожанках немного вырвались вперед. Остановиться и подождать? Возможно, попутчики в Даховскую? Он натянул повод, забросил за плечо винтовку. Куница попятилась в сторону.

Отряд приближался осторожно, с винтовками наперевес. Его, что ли, боятся?

Зарецкий дружески поднял руку.

— В Даховскую? — спросил он, когда всадники поравнялись с ним.

Все дальнейшее произошло так быстро и было так непостижимо для благодушно настроенного Зарецкого, что он и слова не успел произнести.

Пять или шесть винтовок уставились ему в грудь. Раздался приказ:

— Оружие!..

Он потянул руку, чтобы снять винтовку. Его схватили за руки, сбросили с седла. Куница, остановленная сильным Рывком, пыталась подняться на дыбы, заржала, кого-то укусила, на ней повисли сразу трое, всадника стащили на землю.

В одну минуту Зарецкого обезоружили, связали за спиной руки, тщательно обыскали. И только тут он увидел Чебурнова. В долгополой шинели и шлеме, Семен стоял несколько в стороне, руки в карманах, и улыбался загадочно и насмешливо.

— Этот? — спросил у него человек в черной тужурке.

— Так точно, товарищ командир! — отчеканил Семен. — Самого главного заарканили. С успехом вас!

— Зарецкий? — Командир жестко смотрел на пленника. — Хорунжий Зарецкий? Куда путь держим?

— На Кишу.

— Значит, логово вашего отряда там? Или где?

— Там кордон зубрового парка.

— Ваше благородие, здеся этот номер не пройдет, зубрами не заслонишься, — сказал Семен со смешком. — Признавайся откровенно, пока зубы целы: банда твоя тама? Али брехать про зубров будешь?

Командир разбирал вещи, взятые при обыске.

— Маузер откуда? — Он вертел в руках большой пистолет.

— Подарок друга. Командира Кухаревича из Черноморской красной армии.

— Не знаю такого. Английская марка… Значит, уже связались с интервентами?

— Не понимаю вас.

— Кому патроны везете?

— Егерям.

— Егеря не стреляют. Они охраняют животных.

— Стреляют. Когда в лесу такие мерзавцы, как Чебурнов.

Семен подскочил к нему, схватил за грудки:

— Но-но, ты, гидра! Чебурнова не трожь! Чебурнов когда ишшо требовал новой власти, чтоб трудовой человек мог поохотиться! Вот теперича она самая и пришла, а ты, Зарецкий, есть гидра и классовый враг!

Командир предостерегающе поднял руку. Семен осекся.

— Боец Чебурнов, — приподнято сказал он. — Заточные сведения об организаторе бело-зеленой банды, за разведку и смелые действия в летучем отряде по борьбе с офицерскими бандами награждаю тебя трофейным маузером! Бей врагов революции беспощадно!

— Премного благодарен! — Чебурнов стоял по стойке «смирно» и, приняв оружие, гордо глянул на Зарецкого, но тотчас вспыхнул, как от пощечины.

Андрей Михайлович, оправившись от первого потрясения, открыто улыбался.

— Смотри, он еще лыбится, гад! — закричал Чебурнов. — Товарищ командир, дозвольте, я его на месте стукну, как главного контру! Брательника мово, который шепнул, когда классовый враг пойдет, инвалидом на всю жизню сделал, да ишшо ограбил по дороге, гад!

И решительно защелкал затвором маузера.

— Сколько людей на вашей базе? — Командир просто отмахнулся от Чебурнова.

— Двое или трое. Фамилии нужны? — Зарецкий держался спокойно и с достоинством.

— Офицеры?

— Один бывший прапорщик. Это проверенные, честные егеря.

— Значит, на Кише? — Командир глянул на Семена.

— Без разведки туда невозможно. — Семен понял, о чем он думает. — Дорога дальняя, могёт быть засада. Леса глухие, и вообще…

— Ладно, в ЧК разберутся. Вы арестованы, Зарецкий.

— Почему, позвольте узнать?

— Мы настигли вас на пути к офицерской контрреволюционной базе. Продукты, патроны, собственное признание уличают вас в принадлежности к бело-зеленым.

— Но я вам сказал…

— Рассказывать будете в ЧК. По коням!..

Этот молоденький хлопец в кожаной куртке действовал так уверенно, словно обладал исключительным даром безошибочных решений. Конечно, опыта он не имел и вряд ли понимал всю сложность событий. Худое, нездорового цвета лицо, нервные губы, горячечные глаза могли означать, что он лишь недавно из госпиталя. Или побывал в плену у белых, испытал всякое и полон решимости мстить. Жалости к офицерам по этой причине не ведал. Более того, сам вид Зарецкого, его здоровье, его воспитанность, уверенность, и все, что ставило арестованного выше, чем он сам, вызывало у командира отряда только чувство ненависти. Офицер, значит, враг.