— Знаешь, мой дорогой, мне не по себе от того, что ты это узнал.

Он повернулся к ней:

— Ведь ты больше никому не рассказывала эту историю?

— Да. То есть я… я рассказала ее доктору Феллу. Еще до того, как услышала о смерти Морелла. Я описала револьвер Синтии.

Она со всеми подробностями привела рассказ, который прошлым вечером поведала доктору Феллу.

— Но я до сих пор не могу понять, — подвела она итог, плотнее закутываясь в халатик. — Если даже сэр Чарльз не опознает его, почему этого не сможет сделать кто-то другой? Например, сама Синтия? Или я?

— Берешься ли ты под присягой показать, что это тот самый револьвер?

— Н-нет.

— Разве защита на процессе Ли не доказала, что такого револьвера никогда не существовало?

— Да.

— И теперь Синтия Ли не может явиться и сказать: «Да, это то самое оружие, которым я пользовалась пять лет назад». Не сделаешь этого и ты, разве что захочешь обречь ее на крупные неприятности. Сэр Чарльз скажет, что все вы не в своем уме. Нет. Хорас Айртон возвел надежную защиту со всех четырех сторон. Никому и в голову не придет, откуда он его раздобыл.

— Хотя я думаю, доктор Фелл догадывается.

Фред погрузился в размышления.

— Если это и так, он не станет информировать Грэхема. Есть и другая проблема. Если он догадывается, почему держит это при себе?

— Может, потому, что до сих пор не считает судью виноватым. Тебе не кажется? Снова веления совести, — помолчав, сказал Фред, — против велений здравого смысла… нет, не кажется.

Он поднялся на ноги. Теперь он стоял перед ней и смотрел на Джейн сверху вниз.

Во взгляде ее была счастливая раскованность, а на губах играла легкая улыбка. Но когда он попытался взять ее за руки, она отстранилась.

— Мы ведь не сможем все это забыть? — сказал он.

— Нет. Ты знаешь, что не сможем. Ни на минуту. Нет! Нет! Нет! Я не смогу!

— Как долго я искал тебя, Джейн.

— Какие долгие времена ждут нас.

— Я надеюсь.

— Почему ты так говоришь? — быстро спросила она.

То черное пятно, которое прошлой ночью чуть не свело его с ума, плавало где-то неподалеку — и оно снова вернулось. Оно ширилось, как разлившиеся чернила, поглощая его с головой. И теперь было куда хуже потому, что рядом с ним оказалась Джейн.

— Похоже, что у нас час признаний, — сказал он ей. — Так что лучше и мне покаяться.

Она улыбнулась:

— Если ты имеешь в виду какую-то любовную историю…

— Нет. Ничего подобного. Джейн, думаю, что прошлой ночью я убил человека.

Ей показалось, что плотная душная тишина оранжереи взорвалась оглушительным грохотом. Он стоял, не отрывая от нее неподвижного мрачного взгляда. Для Джейн, которая только что была беспредельно счастлива, эти слова сначала прозвучали полной бессмыслицей, но, когда он кивнул, у нее мучительно сжалось сердце.

Она облизала губы.

— Но не…

— Нет, — твердо сказал он; у Фреда был неторопливый приятный баритон, который мог убедительно звучать в зале суда. — Не Морелла. Во всяком случае, относительно него моя совесть чиста.

— Тогда кого же?

— Черного Джеффа. Я переехал его.

Она было приподнялась, но опустилась обратно.

— Тот бродяга?

— Да. Я кое-что намекнул Грэхему в тот же день. Но не рассказал ему все до конца.

Джейн торопливо нагнулась и затушила сигарету о мраморный пол. Затем, плотнее запахнув халат и поджав под себя ноги, она повернулась к нему, и на лице ее читалось все сочувствие, что жило в ней. Выражение его лица оставалось загадочным; в первый раз за все время Джейн не смогла понять его и, глядя на Фреда, испытала легкий страх.

— Вот почему, — пробормотала она, — ты так странно выглядел за ленчем, когда тебя спросили об этом.

— Ты заметила?

— Я замечаю все, что имеет к тебе отношение, Фред. Расскажи мне. Что случилось?

Он беспомощно махнул рукой:

— Ну, Джефф выполз с Лаверс-Лейн и рухнул как раз перед моей машиной…

— Значит, это был несчастный случай, да?

— Да. О, мне не угрожает опасность попасть в тюрьму, если ты это имеешь в виду. Но слушай. Я выскочил из кабины, нагнулся к нему и, как я рассказывал, перетащил на другую сторону дороги. Вернувшись к машине, взял фонарик. Это я тоже говорил. Но когда вернулся, он исчез.

— Но, мой дорогой Фред! Если человек был серьезно ранен, он конечно же не мог встать и уйти. Значит, он не так уж пострадал.

— Только не проси меня сейчас вдаваться в подробности, — тихо сказал он. — Они достаточно неприятны. Я могу сказать только следующее. Из того, что я видел собственными глазами, я знаю, что бедный старый Джефф получил травмы, после которых мало кто может выжить. Мне, конечно, пришлось рассказать об этом тому доброму малому, констеблю Уимсу, когда он чуть не налетел на меня на велосипеде. Точнее, я уже начал рассказывать. Но он тут же принялся выкладывать информацию о другом деле…

— И ты отвлекся?

— Да. То есть, насколько мне ясно, я дал Джеффу уйти и где-то умереть, не оказав ему помощи и никому не рассказав о происшествии. Не могу утверждать, что действовал спокойно и обдуманно; и пусть даже на открытом суде меня обвинит ангел-хранитель, я буду возражать. Но это чертовски сложная ситуация. Не могу отделаться от ночных кошмаров.

— Ну как? — помолчав, спросила Джейн.

— То есть?

— Сейчас ты лучше чувствуешь себя? — улыбнулась Джейн.

Рукавом халата он вытер лоб:

— Ты знаешь, да… Господи, в самом деле!

— Присядь рядом, — сказала она. — Тебе надо кому-нибудь излить душу. Выговориться. Ты настолько поглощен делом Айртона, что ничего не видишь, кроме него, напоминая ту голову лося, что висит у судьи на стенке. Значит, ты говоришь, что Черный Джефф встал и ушел. А я утверждаю, что, значит, он не так уж и пострадал. Уверен ли ты, что машина сбила его?

Он испытал прилив радостного возбуждения.

— Вот это и есть самое забавное. Сначала я мог поклясться, что не задел его. Но потом, когда я увидел…

— На твоем месте, — сказала Джейн, — я бы поцеловала меня.

Наконец Фред оторвался от нее и, набрав в грудь воздуха, принялся разглагольствовать.

— Английское воскресенье, — объявил он, — в течение многих лет было объектом насмешек и издевательств. Его скукота давала основания для дешевых умствований больше, чем любая другая тема, если не считать тещ и Королевской Академии. Я бы сказал, что это чудовищное заблуждение. Я собираюсь написать эссе и разоблачить его. Если этот обыкновенный воскресный вечер считать скучным, моя любимая, то должен сказать, что…

Он замолчал, потому что Джейн внезапно вздрогнула и выпрямилась.

— Воскресенье! — воскликнула она.

— Верно. Ну и что из того?

— Воскресенье! — повторила Джейн. — Бар и бассейн закрываются не в одиннадцать часов, а в десять. И вся обслуга уходит. А сейчас, должно быть, уже около одиннадцати!

Он присвистнул.

— То есть все наши гости, — не без удовольствия заметил Фред, — должно быть, давным-давно разбежались по домам. Ну-ну.

— Но, Фред, мой дорогой, если мы не доберемся до нашей одежды…

— Для меня лично, моя дорогая волшебница (да, именно так), это не та ситуация, от которой стынет кровь в жилах. Я отнюдь не вижу необходимости в большем количестве одежды, чем то, что на нас в данный момент. Кто-то может сказать, что есть и другая сторона проблемы, но уж если так сложилось…

— Добираться до дому в таком виде?

— Не переживай. Как-нибудь выкрутимся. Идем.

Размышляя над сложившимся положением, Фред не мог припомнить, горел ли свет в остальной части теплицы. Он распахнул дверь, что вела в соседнюю секцию. Темнота.

Остальные двери на всем протяжении теплицы тоже были открыты, и во всем помещении стояла призрачная тьма. Лишь в самом конце, за которым находился бассейн, пробивались слабые отсветы.

Они продвигались вперед, вздрагивая, когда по лицам неприятно скользили свисающие, как щупальца, ветки и лианы растений. Наконец парочка выбралась в холл перед бассейном. В центре высокого овального свода светила лишь одна тусклая лампочка; скорее всего, ей предстояло гореть всю ночь.