Море, окутанное молочно-белым туманом, еще тихо дышало во сне. Но из высокой, похожей на ситник болотной травы уже доносилось хлопанье крыльев и резкие, скрежещущие – будто чем-то острым проводили по стеклу – крики. Это проснулись водяные птицы. Серая, как грязный снег, чайка уставилась на Юри оранжевыми бусинками глаз, поскребла лапкой песок и гордо отвернулась.

Юри шла, сжимая и разжимая пальцы на ногах, словно стараясь сдвинуть в сторону песчинки, набившиеся в порванные чулки. Море было лиловое, с черным отливом, и туман, казалось, плыл над поверхностью воды. У желтого трафарета автобусной остановки стоял только один пассажир – молодой парень в кепке, с брезентовым саквояжем в руках.

– Может быть, сегодня еще будет хорошая погода, если туман разойдется… – сказал он, обращаясь не то к Юри, не то к себе самому.

Юри, продолжая двигать пальцами ног, смотрела на море, лежавшее где-то на самом дне наполненной молочным туманом чаши. Потом взгляд ее скользнул вниз. Совсем близко, у самых носков ее туфель, ползли два краба. Неправильная овальная форма панциря краба всегда напоминала Юри человеческое лицо, и она ничего не могла с собой поделать. Крабы далеко выставили влажные глаза на тоненьких ниточках-ножках. Передвигались они медленно, словно с трудом разгребая лапками песок. Их панцири с заостренными краями были точно такого же цвета, как море – темно-лиловые с черным отливом.

– Автобус! – сказал парень в кепке.

Первый автобус, шедший из пригорода, был почти пустой, всего пять-шесть пассажиров.

– Отчего сегодня такой туман?…

Поток густого тумана падал на плечи, обволакивал шею.

– До города Л., – сказала Юри, открывая молнию сумочки.

– Восемьдесят пять центов, – ответил водитель, он же кондуктор.

В такую даль я забралась, подумала Юри. Мелочи в кошельке не хватало, и Юри порылась в сумочке – там должна быть двадцатидолларовая бумажка. Но бумажка куда-то исчезла. Парень в кепке ждал очереди за спиной Юри.

– Минуточку, я только займу место…

Юри села на свободное переднее сиденье и тщательно осмотрела бумажник. Двадцати долларов не было. Но вчера вечером, уходя из дому, Юри положила их именно в бумажник. Крупные деньги она всегда держит в бумажнике, а мелочь – в кошельке со звонким металлическим замочком. В кошельке было всего шестьдесят пять центов.

Парень в кепке тяжело плюхнулся рядом с Юри.

– Что, потеряли деньги?

– Кажется…

Юри продолжала рыться в сумке – может быть, завалялась где-нибудь мелочь. Пальцы нащупали несколько мелких монет. Собрав их, Юри расплатилась с водителем.

– Есть остановка у парка?

– У какого входа?

– Со стороны оперного театра.

– Значит, у северного?

– Да, кажется, – рассеянно ответила Юри и, найдя в сумке ключ от машины, успокоилась.

– Остановка рядом, – почти одновременно произнесли водитель и парень в кепке.

Юри еще раз тщательно проверила содержимое сумочки. Двадцатидолларового билета не было. В кармашке нашелся только один замусоленный бумажный доллар со следами губной помады.

– Ну и туман… – сказал парень, вновь обращаясь то ли к Юри, то ли к себе самому.

Юри перевела взгляд с изрезавшего в тумане темно-лилового моря на печально подмигивавшую впереди неоновую вывеску «Три краба».

Замешивая тесто для печенья, Юри почувствовала глухую боль под ложечкой. Потом к горлу подступила тошнота. Юри продолжала месить тесто. Разбила яйца, добавила масла, соли, соды.

Риэ взбивала сливки. Конечно, только для того, чтобы потом облизать сбивалку.

– Кто с кем будет? – спросила Риэ, лизнув палец.

– Это не имеет значения. Смотри не болтай лишнего, не рассказывай, как в прошлый раз, Сьюзен, кто с кем из взрослых дружит, кто с кем приходит… – сказала Юри, сдерживая подступающую тошноту.

– Ха!.. – Риэ вскинула брови, широко распахнула глаза.

– Пойми, я далеко не всегда могу говорить при гостях правду, поэтому иногда мне приходится кое-что тебе объяснять заранее, чтобы ты потом не удивлялась, Риэ. Не могу же я, например, при всех заявить, что совершенно не выношу Сашу. Или что меня тошнит от пирожных, до того они мне противны, но готовить их все равно приходится. О таких вещах посторонним не говорят. И ты не говори. А когда я завожу речь о чем-нибудь таком, ты молчи и слушай. Я знаю, ты думаешь, что твоя мама очень глупая. Наверно, так оно и есть, но мама у тебя не только глупая, но и несчастная. PI ты хоть изредка должна быть со мной подобрее.

Размешивая тесто, Юри решила, что сегодня ни за что на свете не будет играть в бридж.

Такэси, снимая с полки бутылку виски, скривил губы.

– Такиа вещи не говорят ребенку. Ты хоть и давно уже взрослая, но понятия не имеешь, что такое выдержка… А ты, Риэ, запомни: выдержка великая вещь.

– Ха! – сказала Риэ и распахнула глаза еще шире.

– Не сердись, но я никуда не гожусь. У меня страшно болит желудок. Так что пригласи для бриджа кого-нибудь еще. Давай сделаем так. Скажем, что у меня срочное дело и я должна уйти. Ведь если сказать, что я больна, гости будут чувствовать себя неловко. И вообще, от меня мало толку, если я даже и останусь. Я ведь играю очень плохо.

– Ради бога, брось свои штучки! Где ты видела партию в бридж без хозяйки дома?!

– Скажи, что я должна встретиться со старшей сестрой, она, мол, будет проездом из Сан-Франциско. Впрочем, не беспокойся, я сама скажу.

– Неужели тебе так хочется сделать мне назло?

– Назло?! С чего ты взял? Я настроена очень миролюбиво. Но пойми, гораздо вежливее удрать, чем заставлять себя терпеть гостей. Сколько бы я ни старалась казаться любезной, я все равно буду отвечать невпопад, ронять и разбивать тарелки…

– Она заставляет себя терпеть гостей! Ну конечно, ты особенная, ты выше всех на свете и тебе, бедной, ужасно трудно снизойти до всякой мелюзги!.. И откуда у тебя такая заносчивость?

– Ха-ха!.. – Риэ снова вскинула брови и скорчила гримасу.

Едва сдерживая готовые брызнуть слезы, Юри произнесла:

– Может быть, я и заносчивая, но лишь в том смысле, что слишком уверена в своей правоте, когда чувствую несоответствие своего настроения настроению других. И это даже не заносчивость, а чувствительность, ранимость. Так уж я устроена, ничего не поделаешь. Я действительно терпеть не могу тех, кого должна ублажать и очаровывать, зная заранее, что они слепы и глухи, как стена. Некоторые из них просто не в состоянии понять тебя, другие понимают, но остаются равнодушными. Зачем же мне лезть из кожи вон, а потом страдать и злиться на себя?

– А-а, поступай как знаешь! – Такэси, потягивая виски, с ненавистью посмотрел на жену.

– Послушайте, мисс Мацуура вполне меня заменит. Умная, талантливая, пользуется успехом у мужчин, умеет поддержать беседу и, кроме того, страшно любит бывать в гостях… Конечно же, мисс Мацуура! Она ведь просто обожает, когда хозяйки нет дома!

Риэ не пропускала ни одного слова. В такие минуты она всей душой была на стороне отца, а к матери испытывала неприязнь. Девятилетняя Риэ была не по возрасту развитой и достаточно хорошо понимала разговоры взрослых.

– …Мацуура-сан?… Да, это я… У меня есть к тебе одно предложение. Извини, пожалуйста, что так внезапно… Приходи сегодня к нам на партию в бридж… Понимаешь, я должна повидаться с сестрой, она будет проездом… Так придешь?… А это не помешает твоим завтрашним занятиям? Нет? Ну и прекрасно! Я тебе очень благодарна, очень, очень!.. Ведь присутствие такой молодой и очаровательной девушки сразу оживит компанию… У меня просто гора с плеч… Ну конечно! Я попрошу Иокота-сан за тобой заехать. Нет, я сама его попрошу… Что? Да, играть будут на двух столах…

После телефонного разговора настроение у Юри поднялось и она подумала, что надо быть поласковее с Такэси.

– Ты не сердись, я действительно никуда не гожусь. У меня, наверно, рак, или я беременна.