Только Урс редко заглядывал на огонек. Его тяготила столь близкое общение со старостью. Не со стариками, нет. Именно со старостью. Ведь это она – старость – говорила устами его друзей, она жаловалась на боли в суставах, на бессонницу, на слабость, она заставляла людей вспоминать прошлое и не строить далеко идущих планов. Именно она была виновата в том, что Ланс – доблестный воин, солдат, каких мало было и каких, возможно, больше никогда не будет, превратился в горбатого, высохшего старика, глухого и подслеповатого… Пять человек соберутся вечером. Пять друзей. Но вместе с ними сядет за стол и она – главный собеседник. Старость.

Редко заходил Урс в гости к Би. Только если надо было обсудить какие-то дела. Сбор урожая, ремонт дома, подготовку к зиме. Но и тогда он стремился поскорей перейти к делу, решить все вопросы и уйти. Домой. В одиночество.

Он рано ложился спать. Ему надо было рано вставать. Он не мог позволить себе нежится в постели. Ведь этого хотела Старость.

А остальные деды сидели у Би долго.

Садилось солнце. Высыпали на небо звезды. Би зажигала лампу и сразу становилось чуть жутковато от теней в углах, и старики понижали голос, теснились, жались к лампе и друг к другу и рассказывали древние легенды. Словно детям, им нравилось пугать и пугаться, хотя в действительности, наверное, уже ничто не могло внушить им страх.

Каждый вечер они сидели у Би. Всегда. Зимой, когда за окнами завывает пурга и так тепло и уютно в натопленной избе. Летом, беседуя под треск ночных цикад. Осенью, когда шелестит по крыше дождь, вгоняя в дрему. Весной, слушая, как с тихим шелестом оседают подтаявшие сугробы и вздрагивая от неожиданного грохота ломающегося льда на вздувшейся реке.

Сидели допоздна. Им некуда было торопиться.

К вечеру у Вигора разболелись суставы.

Он еще походил по дому, выметая пыль из углов, сдирая паутину с потолка, пытаясь работой заглушить грызущую боль, но потом сдался и лег на кровать.

Согревшись под одеялом, он почувствовал себя чуть лучше. Было тихо, так тихо, что слышно было, как стучит в висках кровь. Вигор лежал, смотрел в закопченный потолок, на путанный рисунок разбегающихся трещин, думал о чем-то пустом и неуловимом и сам не заметил как задремал.

И привиделось ему нечто странное. Будто встал он с кровати, поднялся легко. Не болели кости, мышцы были налиты силой, и бурлила в нем энергия. Та самая энергия. И было у него две руки. Обе здоровые, невредимые. И сам он был другой. Словно переродился в один миг, превратился в кого-то сильного, молодого.

И это был он сам. Он чувствовал это. Знал. И еще он чувствовал, как из-под земли рвется к нему что-то темное. Злое. Страшное. Старое. Стремится сквозь почву, сквозь доски пола. Лезет упорно, карабкается наверх, к нему, в Вигору, к магу.

Ужас наполнил его сердце. Волна холода пробежала по коже. Застыла кровь.

Он не знал что это.

Но он догадывался.

Заколыхался под ногами пол. Застучала запертой щеколдой крышка хода в подпол. Выгнулись горбом доски, едва не сбив его с ног.

Он сделал шаг назад.

Из щелей потянулся вверх черный дым. Стал густеть, затвердевать, приобретая форму.

Вигор хотел закричать, но не смог. Ужас сдавил горло. Он обмер. Окаменел, не в силах пошевелиться.

Но руки! Его руки двигались сами по себе. Тонкие сильные пальцы сплелись в замысловатую фигуру. Фигуру Силы. Плечи поднялись, открывая канал. Предплечья наполнились жаром, закололо кожу, мелко завибрировали кости, сухожилия. Энергия!

А черная тварь перед ним росла. Принимала знакомое обличье. Неужели?

Туман.

Вот она уже раскрыла пасть, потянулась к нему, обдав могильным холодом, сыростью и вонью.

Но его руки делали свое дело. Две руки! И он выбросил их перед собой. Сунул в пасть демону фигуру Силы. Выплеснул теснящуюся энергию.

Махнул руками…

Рукой…

И боль в суставах отозвалась на резкое движение. Вернулись буравчики.

Черная тварь исчезла, лишь бешено стучало сердце. И страх бежал по венам.

В воздухе пахнло паленым.

Он закричал, не понимая где он, почему он лежит на кровати, где его левая рука, и откуда эта боль, и куда исчезла тварь, и что произошло вообще?!

Он вскочил, ничего не соображая, растерянно ворочая головой, приходя в себя и наконец осознал, что это был лишь сон, наваждение. Понял это, но сердце все колотилось, и страх не хотел уходить.

Вигор опустился на кровать, присел на край и только тогда заметил.

Одеяло, сброшенное резким движением на пол, обуглилось на углу и дымилось.

Вигор, ничего не понимая, долго смотрел на дым. Затем поднял к лицу руку, и испуганно уставился на нее. Так, должно быть, смотрят на пса, домашнего любимца, внезапно взбесившегося и искусавшего хозяина. Так смотрят на предавших друзей. Недоумевая. Растерянно. Испуганно.

Вигор смотрел на свою ладонь.

Ладонь светилась, и меж пальцев с негромким трескучим шелестом проскакивали голубые искорки разрядов.

Кречет все никак не мог решить.

Рано или уже пора?

Возле печки у него стоял большой кувшин, в котором настаивалось домашнее яблочное вино.

Он никак не мог вспомнить, когда же он поставил напиток бродить? Сколько прошло времени? Недели две? Месяц? Память, иной раз, играла с ним странные шутки.

Так толком и не вспомнив, Кречет снял крышку, понюхал, отлил немного в глиняную кружку, поставил тяжелый кувшин на пол и пригубил. Почмокал, пробуя кисловатый вкус, отпил еще, побольше. Допил до конца.

– Ладно, – сказал себе решительно, – наверное, хватит!

Он заскрипел, застучал ящиками стола, долго рылся в шкафу и наконец отыскал чистый льняной лоскут. Накинув тряпицу на горлышко кувшина, стал цедить жидкость в медную посудину. Вино текло неохотно, слабой тонкой струйкой просачивалось через плотную ткань. Несколько раз Кречет останавливался, отставлял кувшин и стряхивал с тряпичного фильтра бурую яблочную гущу.

Наполнив металлическую кастрюльку, он взвесил кувшин в руке. Оставалась еще половина, не меньше.

– На следующий раз, – решил он вслух, и рассердился на себя, на эту свою недавно обнаружившуюся привычку разговаривать сам с собой. – Хватит! – сказал он непонятно к чему – не то вина налитого достаточно, не то обрывая ни к кому не обращенный монолог.

Кречет поставил кувшин на место, прикрыл его крышкой, набросил сверху мокрую тряпицу – пусть сохнет – и еще долго ходил по комнате, решая, что же еще прихватить с собой.

Он подошел к окну, облокотившись на широкий подоконник, выглянул на улицу. Солнце клонилось к западу. Пора уже выходить.

Он прихватил медную посудину, у порога оглянулся на комнату, но взять больше было нечего, и он вышел из избы.

Сперва зайти к ближайшему соседу – к колдуну Вигору. Затем за Дварфом. Впрочем, коротышка, скорей всего, уже сидит у Би. Чай пьет. Говорит что-нибудь бессвязно. За Лансом зайти обязательно. Хоть поест старик нормально. Встряхнется. Урс, конечно, не пойдет. Даже звать не стоит. Повозится с собакой, а, как стемнеет, сразу спать ляжет. Странно, как он живет один? За весь день парой слов перемолвится с соседями и все. Будто избегает. Хотя товарищ он, вроде, не плохой. И человек хороший – никогда не откажет, если кому помочь надо…

Кречет обогнул свой дом и стала видна изба Урса – тоже ближайший сосед, как и Вигор, только с другой стороны. Хорошее все-таки хозяйство у Урса. Ухоженное. Двор ровный, крыша перекрытая, окна побеленные, забор стройный, хотя зачем ему этот забор?.. Огород вон раза в два больше чем у него, у Кречета.

А вот и он сам. Так и есть – возится с собакой, кормит.

– Эй! Урс! – крикнул Кречет.

Сосед выпрямился во весь свой богатырский рост, развернул плечи – длинные седые волосы распущены, не перехвачены веревочкой в косичку-хвост, как обычно. Издалека и не скажешь, что на пять лет постарше он Кречета будет. Поднял голову пес – как там его? – Берт.