– Нет, нет, – запротестовал Якуб Калас. – Я совершенно искренне! Повторяю, в фотографии я профан, но раз дочь сказала, что у вас чудесные картинки, значит, так оно и есть! У меня к вам предложение. Надеюсь, не откажете.

– Слушаю вас, – с кислой миной протянул Любомир Фляшка. Старшина в душе усмехнулся: «Ясно, почуял денежки и не хочешь испортить дело, выказывая чрезмерную заинтересованность. Знаем мы таковских! Клюнул, голубок!»

– Я бы купил фотографию. Художественную фотографию, оригинал! – произнес он торжественно, даже с оттенком восторга, и очень старался на самом деле выглядеть деревенским простачком, не знающим, куда девать деньги. – Для дочери. К годовщине свадьбы. Мой зять хоть и юрист, но и он любит искусство. Нынешние молодые могут это себе позволить. Иметь дома ценные, красивые вещи – нынче даже не особенная роскошь. Уж лучше тратить деньги на искусство, чем складывать их в чулок, – заключил старшина со всей серьезностью, на какую был способен. Он вошел в роль, не слишком, правда, опасаясь, что Фляшка его раскусит. Самовлюбленному журналисту и в голову не придет заподозрить его в чем-нибудь. Ведь нынче никто не любит выставлять себя дураком, скорее наоборот.

И верно, Любомир Фляшка посерьезнел. Якуб Калас был убежден, что на него подействовало еще и упоминание о юристе. Поначалу фотограф, скорей всего, призадумается, стоит ли иметь дело с человеком, в семье которого есть «законник», но потом мысли его примут иной оборот: он вспомнит про свои неприятности с милицией и станет прикидывать, нельзя ли использовать Каласа в своих интересах.

– Видите ли, – начал Фляшка уклончиво, – фотографии я вообще-то не продаю. Работаю для печати. Не знаю, кто вам посоветовал меня разыскивать, но я и правда фотографиями не торгую.

– О чем речь, понимаю, – хитрил, рассыпался мелким бесом Якуб Калас. – Вы, видать, человек скромный, среди художников это редкость… Но по моему разумению, в будущем вам обеспечена большая выставка. А после нее вы все равно будете продавать свои работы. Потом уж оно само собой пойдет. Когда у человека есть имя, все из-за него готовы лбы порасшибать…

Фотограф Любомир Фляшка все еще колебался. Твердый орешек, да только и Якуб Калас не лыком шит.

– Поймите, – настаивал он, – мне ничего не нужно задарма, надеюсь, это вам ясно? Могу и на бумаге написать. Мы с вами сразу же оформим заказ. Мне эта картина позарез нужна. Знаю, многие скорей повесят на стену какую-нибудь чепуховину, любую мазню, любую безвкусицу – цветочки, оленей в горах. – Калас намеренно упомянул сюжет картины, которую фотограф мог видеть в горнице у Юлии Крчевой. – А мне хочется, чтобы в квартире моей дочери висела красивая фотография. Пейзаж, портрет, обнаженная женская фигура… Или что-нибудь смонтированное, понимаете? Одна картина, составленная из кусочков многих, коллаж, или как там это называется… Вы художник, вам лучше знать, что тут можно сделать.

– Кое-что сделать, разумеется, можно, – Любомир Фляшка наконец-то улыбнулся. – Да ведь я не знаю вкуса вашей дочери.

Якуб Калас состроил мину гордого мамелюка.

– Ваша правда, пан Фляшка, на все сто ваша правда, маэстро. Моя дочь ужасно разборчива. Порой сам диву даюсь, откуда в ней такое глубокое понимание искусства? Эта картина, как вы понимаете, должна быть… одним словом, не абы какая! Например, как вон то дерево… ara, то самое, в узкой раме… Такая картина моей дочери наверняка понравится. А может, покажете что-нибудь еще?… Ведь у такого художника, как вы, должна быть целая коллекция собственных произведений! Я бы глянул на картинки, а вы мне посоветуете, что выбрать.

Любомир Фляшка, ничего не ответив, задумался, молча покусывая нижнюю губу. «Не перестарался ли я? – подумал Калас. – И в комедиантстве нужно знать меру».

Наконец фотограф прервал молчание:

– Хотите чашечку кофе?

– Кофе? Вы чрезвычайно любезны, маэстро! Кофе, говорите… Это хорошо, я бы выпил, но ведь у вас вряд ли найдется сахарин, неподслащенный кофе я не пью, а сахару мне нельзя. Так что лучше не утруждайте себя. С вашего позволения посмотрим картинки, чтобы я не слишком долго вас задерживал.

Любомир Фляшка некоторое время стоял как истукан, наконец решительно дернул плечом – мол, будь что будет – и повел гостя в темную каморку.

– Вот это да! – уважительно ахнул Якуб Калас при виде оборудования этого фотографического королевства. – Не удивляюсь, маэстро, что работа так вам удается! С «этакими-то игрушками нетрудно делать искусство!

– В фотографии важен глаз, – сухо заметил Любомир Фляшка.

– Глаз? – прикинулся непонимающим Калас.

– Глаз и чувство! – отрезал фотограф.

– Ах, вот оно что! – спохватился Якуб Калас и весело рассмеялся над собственной непонятливостью. – Ну как же, глаз и чувство! Простите, я в этих делах ни бельмеса не смыслю… Теперь буду стараться лучше понять искусство. У вас тут здорово!

Любомир Фляшка протянул Каласу стопку фотографий:

– Можете посмотреть. В данный момент ничего другого у меня нет. Обычные сюжеты вас вряд ли заинтересуют.

– Обычные сюжеты? – насторожился Якуб Калас. – Меня, знаете ли, интересует все. Вы уж, пожалуйста, объясните мне, что имеете в виду… Я так люблю узнавать что-нибудь новенькое! Поймите, в наше время учиться было труднее, а нынче, коли хочешь не попасть впросак в этом мире, кое-что надо наверстывать – выведывать, где только можно.

Фотограф не клюнул на его откровения.

– Все, что я фотографирую и что вы можете увидеть в любом журнале. Это я и называю обычный сюжет.

– Понимаю, понимаю, – засмеялся Калас и с притворным равнодушием добавил: – А я-то подумал, вы говорите о голеньких.

– О голеньких?

– Ну, вы, конечно, догадываетесь, о чем речь! Я имею в виду что-нибудь эдакое, как бы поделикатнее сказать… словом – обнаженную натуру.

– На обнаженной натуре я не специализируюсь, – отрезал фотограф. – Я в первую очередь репортер.

– А жаль. – Якуб Калас с успехом изобразил сожаление. – Видите ли, красивую женщину хорошо увидеть раздетой. Особенно в моем возрасте, когда любовных удовольствий все меньше и меньше. Вам-то что, вокруг вас девицы так и крутятся! Нынешние – они уж не те, что в наши времена. Нынче знакомства завязываются куда быстрее, так сказать, без проблем.

– Не сказал бы, – заметил Любомир Фляшка.

– Не скромничайте, – пытался подбодрить его Калас. – В вашем возрасте и при ваших способностях я бы еще как развернулся! Тем более вы газетчик, притягательный мужчина. Не станете же вы убеждать меня, будто есть девушки, которым не хотелось бы попасть на обложку вашего журнала! Женское тщеславие не знает удержу, для ловкого парня – только не зевай!..

Любомир Фляшка самодовольно ухмыльнулся:

– Это верно, многие набиваются…

– А я что говорю! – подыгрывал ему Калас. – Так оно и бывает в жизни: алчущих много, званых помене. – Он доверительно подмигнул фотографу. – Везде так, не только у вас. Выставит красавица рожицу – сними, мол, ее на портретик, предложит и фигурку для обнаженной натуры, только бы ей до самой смерти вспоминать эти прекрасные минуты! Поглядите, внучатки, вот были времена, когда ваша бабушка украшала обложку популярного журнала! У вас завидная профессия, пан Фляшка!

– Вы разбираетесь в этих делах не хуже любого специалиста, – серьезно, даже с тенью подозрительности произнес Любомир Фляшка, – можно подумать, что вы активист женского движения или были по меньшей мере трижды женаты.

Старшина отечески потрепал его по плечу:

– Где уж мне, пан Фляшка! В женщинах я не разбираюсь, какой из меня знаток! Только слушаю да на ус мотаю. А люди много чего наговорят. Так обнаженную натуру не покажете?

Фляшка еще немного поколебался.

– Посидите здесь, – неохотно сказал он, – я кое-что принесу. Но заранее предупреждаю: ничего особенного. – И после короткой паузы: – Такая фотография вам обойдется дороже.

Якуб Калас неожиданно от души расхохотался.

– Деньги были и будут! Только мы сгнием в земле. Я никогда не считаюсь с затратами, если могу доставить кому-нибудь радость. Деньги для меня только средство. На том стою!