— И где-то он теперь?!. — повторяет девочка.

Мама показывает рукой вдаль:

— Далеко, Лилика. В другой стране, в другом городе…

Через неделю Лилика выздоровела. А еще через несколько дней ей позволили выйти на улицу.

Как красиво кружатся снежинки, какое наслаждение вдыхать холодный воздух, который щиплет ноздри, как газированная вода!

Однажды на улице девочка остановилась перед наклеенной на стене старой афишей. Это была афиша цирка Струцкого. В самом центре ее был изображен Фрам, весело раскланивающийся, как в дни своей славы.

— Бедный Фрам!.. — услышала она ребячий голос.

Лилика быстро повернулась и очень обрадовалась, узнав курносого мальчугана, которого видела на прощальном представлении цирка. Петруш тоже узнал белокурую кудрявую девочку в белой шапочке.

— Ты меня помнишь? — спросил он.

— А как же! Ты был в цирке, когда это случилось с Фрамом. Бедный Фрам!

— Как это я тебя с тех пор не встречал?

— Я была больна. Такая скука лежать в кровати!

— Да, скучно, — посочувствовал Петруш, хотя сам он никогда в кровати не лежал и не мог знать, насколько это скучно.

— Хорошо еще, что дедушка приносил книжки с картинками. Одна была про белых медведей. Понимаешь?

Петруш сразу воодушевился:

— У него есть книжка про белых медведей? — выпалил он нетерпеливо.

— И не одна, а много… Почему ты спрашиваешь?

— Потому что давно уже хочу прочитать книжку про белых медведей… На Новый год мой папа подарил мне книжку о полярных экспедициях. А про белых медведей в книжных магазинах больше книжек нет. Все раскупили. А если бы и были, у нас все равно не хватило бы на них денег.

Девочка задумалась. Ей нравился этот курносый мальчишка с блестящими глазами, который так независимо держал себя в цирке с надменными остроносыми дамами, а теперь не обращает внимания на мороз, хотя мороз сегодня здорово кусается. Глаза у него веселые, такие же, как в цирке, когда они хором кричали: «Фрама! Фрама!» и так же, как тогда, он притоптывает ногами.

— Знаешь что? Я поговорю с дедушкой. Приходи к нам за книжками. Он даст тебе почитать сколько хочешь, — дружелюбно предложила она.

— Думаешь, можно?

— Конечно, можно! Я попрошу его… Дедушка любит детей, которые читают. Он был учителем, знаешь?

— И у него, говоришь, много книжек про зверей?

— Всякие! Честное слово… Есть и про наших зверей, и про тех, что живут в других странах… Про всех, которых мы видели в цирке.

Петруш даже зажмурился, приплясывая на снегу от нетерпения:

— Когда прийти?..

— Когда хочешь…

— Завтра можно?

— Завтра, так завтра… Знаешь, где мы живем?

— Нет.

— Давай я тебе покажу… У нас и собака есть! — сообщила девочка. — Не боишься?..

— Я собак не боюсь, не беспокойся: мы с ней подружимся…

Лилика посмотрела на Петруша с восхищением. Он показался ей больше и сильнее, чем был на самом деле. Он — не трус, как соседский Турел, который вопил и звал на помощь каждый раз, когда на него лаял Гривей. Случалось, что от страха этот трусишка даже ронял бублик, который пес тут же подхватывал. Ребята со всей улицы помирали со смеху, глядя, как Гривей улепетывает с бубликом.

Петруш почувствовал себя обязанным сообщить девочке о своем решении стать полярным исследователем.

— И ты поедешь туда, где белые медведи? — воодушевилась Лилика.

— Непременно поеду. Из-за Фрама… Думаю об этом с того самого вечера. Бедный Фрам! Где-то он теперь?

— Далеко! В другой стране, в другом городе… — слово в слово повторила девочка то, что ей сказала мать.

Фрам действительно находился далеко, в другой стране, в другом городе, в большом, чужом городе, куда приехал цирк Струцкого и где говорили на другом языке.

На другом языке написаны расклеенные по стенам громадные афиши. Желтые, красные, зеленые. Они возвещают о первом представлении, о гимнастах и о мисс Эллиан, укротительнице двенадцати бенгальских тигров.

Но о Фраме, белом медведе, в афишах ни слова.

Дети и там толпятся вокруг только что расположившегося на пустыре цирка. Из зверинца доносится рев львов и тигров.

Ребята эти говорят на другом языке. Но радостное возбуждение их такое же, как у ребят во всем мире. Они не находят себе места от нетерпения, ждут не дождутся вечера, когда начнется представление.

По улице, ведущей с вокзала, прошествовали индийские слоны с толстыми, как бревна, ногами и словно резиновыми хоботами, которые они то и дело поворачивали к тротуару, пугая прохожих. Во главе шествия выступал жираф с длинной, как телеграфный столб, шеей. Далее следовали клетки со львами и тиграми, лошади с блестящей, как лаковые туфли, шерстью, пони в новой желтой упряжи с бубенцами. Обезьяны в красных и зеленых, как у паяцев, панталонах строили рожи и клянчили с протянутой лапой — выпрашивали земляные орехи и фисташки.

Цирк вырос словно из-под земли.

Там, где только что было унылое, пустое поле, возникла громадная серая палатка с развевающимся на макушке флагом. Вокруг разместились конюшни и зверинец. Везде снуют, хлопочут рабочие. Один навешивает дверь, другой вбивает столб, третий ввинчивает наверху лампочку. Слышится рев хищников. Ветер доносит странные звериные запахи. Внутри музыканты пробуют инструменты.

— А в одной клетке я видел белого медведя! — хвастается один мальчуган на своем иностранном языке. — Громадина!.. Папа говорит, что в цирке Струцкого самый ученый в мире белый медведь… Зовут его не то Фрам, не то Прам, не то Риам…

— Я читал афишу! — перечит ему другой. — Прочел всю, от первого слова до последнего. Никакого медведя на афише нет. Ни белого, ни бурого, ни черного. Никакого.

— Не может быть!

— Пари?

— Идет.

— На что? На два пирожных или на твой перочинный ножик?

— Так пари не держат. Надо, чтоб справедливо: если проиграю я — нож твой. Проиграешь ты — отдашь мне книжку про Робинзона в коленкоровом переплете.

— Ладно! По рукам… А теперь идем читать афишу.

Они пошли и прочли афишу. Потом попросили у одного дяди в красном мундире программу.

Нигде о белом медведе не упоминалось.

Нигде не говорилось о звере с кличкой Фрам, Фирам, Прам, Приам или Пирам.

— Давай спросим еще раз! — огорченно предложил хозяин перочинного ножика.

Ножик этот он получил на свой день рождения. Он был совсем новый. Все ребята в школе ему завидовали. Раз он одолжил его учителю в классе, чтобы отточить карандаш. Учитель рассмотрел его со всех сторон и сказал:

«Замечательный ножик! Смотри только, не начни его пробовать на парте, не вздумай вырезывать свое имя».

В общем, нетрудно представить себе, как тяжело было мальчику расставаться с таким сокровищем.

— Идем, что ли, спросим.

— Ладно, идем, если хочешь, — согласился его товарищ, уже видевший себя владельцем ножика, составлявшего предмет зависти всего класса.

Мальчики подошли к дяде в красном мундире с такими закрученными вверх усищами, что на них, казалось, можно было повесить шляпу, как на вешалку. Они начали разговор издалека, потом спросили прямо.

— Никакой белый медведь у нас не выступает, — ответил цирковой служитель, подкручивая усы и косясь на них, наверно, чтобы убедиться в том, что они одинаковой длины. — Ни сегодня, ни завтра. И выступать не будет. С Фрамом кончено… Он ни на что больше не годен. Только корм даром переводит. Весь день спит в клетке. На арене вы его не увидите, идите в зверинец.

Униформист повернулся к ним спиной и ушел, подкручивая усы.

Между приятелями разгорелся горячий спор.

Владелец перочинного ножа утверждал, что выиграл он:

— Значит, в цирке есть белый медведь! Его зовут Фрам. Ты проиграл пари. Давай Робинзона!

— Вовсе нет, — уперся другой мальчик. — Ты говорил, что в цирке выступит самый ученый в мире белый медведь. Сам слышал, что нам сказали. Он не выступит ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра, никогда! Есть какой-то глупый медведь. Ему грош цена. Даром ест корм. Давай ножик!