Услышав свою фамилию, я вздрогнул.

— Там все хорошо, — сказала Рита Михайловна, — он сейчас должен подойти…

Я слышал, как она встала и пошла к дверям. Бежать мне было поздно и небезопасно, ибо если б подобное мое движение было замечено, меня могли бы заподозрить в каком-то тайном замысле.

— Он здесь, — сказала Рита Михайловна, увидев меня, — подождите, Гоша… С вами хочет поговорить один наш знакомый. (Чисто женская нелогичность. Во-первых, я знал, кто этот человек, а во-вторых, сами же они меня к встрече с ним готовили.)

В приоткрытую на террасу дверь я видел столик, на котором стояла бутылка коньяка, открытая банка паюсной икры и нарезанные лимоны.

— А пусть он сюда, — услышал я голос журналиста, — зачем в кабинет? Здесь мы так хорошо сидим. (По-моему, журналист опорожнил одну-две рюмочки.)

— Нет, — сказал Роман Иванович, — ты здесь побудь, ты отдыхай, а я с ним сейчас должен потолковать.

— Возьми, Роман, ключ, — сразу сообразила Рита Михайловна.

Роман Иванович вышел вместе с Ритой Михайловной. (Журналист остался на террасе.) Роман Иванович коротко кивнул мне, открыл кабинет ключом, пропустил меня, и мы остались наедине.

— Садитесь, — сказал мне Роман Иванович. Я сел.

— Давайте, — сказал Роман Иванович.

Я не сразу сообразил, о чем речь, но, замявшись секунду-другую, все-таки догадался, полез в карман и протянул донос. Роман Иванович взял и принялся читать. Читал он долго и внимательно.

— Ну что ж, — сказал он, — конечно, немало шероховатостей, но в общем приемлемо… Должен вас предупредить, что вам предстоит поездка.

— Куда? — тревожно спросил я.

— У вас есть связи с группой Щусева? — не отвечая на мой вопрос, неожиданно спросил Роман Иванович.

— Я уже давно не общаюсь.

— А что вам известно об отношениях Щусева с русским националистическим движением за границей? С русской антисоветской эмиграцией?

— Никогда, ничего, — растерянно как-то ответил я, поняв, что подвергаюсь допросу, и волнуясь оттого, что Роман Иванович может меня в чем-то заподозрить и не поверить.

— А Горюн? — спросил Роман Иванович. — Что вам о нем известно? О его взаимоотношениях со Щусевым?

— Мы состояли в одной организации, — ответил я, — но Щусев ненавидел его.

— Почему?

— Горюн был сторонник Троцкого, — ответил я, — а Щусев считал троцкизм еврейским движением, направленным на порабощение России.

— Было бы неплохо, если б вы могли поехать вместе с группой Щусева, — сказал Роман Иванович. По тому, как он перескакивал от темы к теме, я понял, что мои сведения его не интересуют, все это и так ему известно, он просто прощупывает меня. — Щусев вас в чем-нибудь подозревает? — спросил Роман Иванович.

— Раньше он мне доверял, относительно, конечно, — ответил я, — но теперь, пожалуй, не доверяет.

— Ну хорошо, — сказал Роман Иванович, — во всяком случае, вы должны явиться к месту назначения одновременно с группой Щусева… Поможете местным товарищам в опознании…

— А Щусев собирается куда-то ехать? -спросил я.

— Да, — ответил Роман Иванович, — тот район сейчас весьма беспокойный… Там было несколько стихийных выступлений экономического характера… Появлялись и антисоветские листовки… Надо бы выявить, кто их распространяет, нет ли здесь связи с группой Щусева…

— Коля тоже поедет? — тревожно спросил я.

— Нет, — ответил Роман Иванович, достаточно, если вы пройдете там регистрацию… А на докладной подписи вас обоих. Таким образом у меня будет возможность вас из дела извлечь… В крайнем случае вы будете проходить отдельно, но это уже проще… Вы меня поняли?

— Да, — ответил я.

— Ну, все, — сказал Роман Иванович, встал, и мы вместе вышли из кабинета.

У дверей кабинета нас ждала уже взволнованная Рита Михайловна.

— Роман, — сказала она, — только что приехала Маша, она ищет встречи с тобой… Я ее пока спровадила.

— Подожди, — сказал Роман Иванович, — в чем дело?

— Маша хочет хлопотать за какого-то своего знакомого, за какого-то Иванова.

— Ах, это тот…— сказал Роман Иванович. — Я вряд ли смогу что-либо сделать.

— Да тебе и не надо ничего делать, — крикнула Рита Михайловна, — этого еще не хватало. Сумасбродная девчонка. Ты и так достаточно много делаешь для нашей семьи… Роман, у тебя с Гошей все?

— Да как будто.

— Тогда неплохо, если б ты сейчас уехал.

— Гонишь? — улыбнулся Роман Иванович.

— Мы ведь люди свои, — сказала Рита Михайловна, — эта сумасбродка устроит скандал, возбудит Колю и бог его знает, что она натворит.

— Да мне, собственно, и пора, — сказал Роман Иванович.

— Ну чудесно, — сказала Рита Михайловна. — Господи, какой ужас иметь таких детей… Ведь к ним буквально липнет всякая антисоветчина…

Я понял, что лишний при этом разговоре, и вышел во двор. «Значит, Маша приехала, — подумал я с радостью, — и я ее увижу… Но куда ее отослали? Наверно, на озеро к Коле». И действительно, углубившись в лес, я увидел брата и сестру, которые торопливо шли к даче.

— Роман Иванович еще здесь? — издали крикнула мне Маша.

— Кажется, уехал, — ответил я.

— Ну вот, — горячился Коля. — Я ведь тебе сказал, они нарочно тебя спровадили, чтоб ты с ним не встретилась. У мамы сталинские методы. (Напоминаю, Коля все дурное именовал сталинским.)

— Сволочи! — сказала Маша. Она была крайне взволнована и бледна. — Значит, ты меня обманула, — крикнула Маша, увидев Риту Михайловну на дачном крыльце.

— Оставь этот тон, — сразу же возбудила себя Рита Михайловна, чтоб чувствовать себя против Маши потверже. (Мне кажется, она ее побаивалась.)

— Где отец? — спросила Маша.

— Не твое дело, — крикнула Рита Михайловна, — я ведь тебе запретила показываться на даче.

— Где отец? — снова повторила Маша.

— Он болен, — уже потише сказала Рита Михайловна, — но разве тебя это интересует?

— Да ты не слушай эту сталинскую стерву, — грубо крикнул Коля. — Он на террасе. — И вместе с Машей они проскочили внутрь дома.

— Пойдемте, — отирая заблестевшие слезы, шепнула мне Рита Михайловна, — может, вам удастся повлиять на Колю.

Мы поспешили следом. Журналист, как и прежде, сидел в кресле. Разморенный коньячком, он, кажется, задремал и вот теперь был разбужен криком.

— Отец, — говорила Маша, — Сашу Иванова, помнишь, того, кто делал на диспуте доклад, обвиняют в хулиганских действиях… Но ведь это не он тебя ударил, он просто спорил с тобой…

— Ну что ты хочешь, Маша? — вяло, еще не оправившись от сна, спросил журналист.

— Ты должен официально написать, что он не совершил против тебя никакого хулиганства.

— Ты ведь не глупая девушка, Маша, — сказал журналист. — Вспомни тему его доклада, тут ведь все гораздо серьезнее.

— Напишешь или не напишешь? — резко перебила она.

— Ну хорошо, напишу, — испуганно как-то сказал журналист.

— Ничего ты не напишешь, — вмешалась Рита Михайловна. — Еще чего недоставало. И перестань, Маша, тиранить больного отца. Как тебе не стыдно. Ты, Маша, издеваешься над родными тебе людьми ради какого-то чужого типа, замешанного в антисоветских делишках.

— Он мне не чужой, — крикнула Маша, — это мой жених… Вы мне чужие…

Меня обдало жаром. Значит, Маша его любит, значит, снова соперник и снова из пострадавших. Но четких мыслей у меня в тот момент не было, ибо далее все пошло клочками.

— Не желаю вас больше знать, — крикнула Маша.

— Маша, — пытался подняться из кресла журналист, но у него, очевидно от волнения, отнялась больная левая нога, которой он безуспешно скользил по полу. — Маша, я ведь согласен.

— Ничего ты не напишешь, — снова крикнула Рита Михайловна, — пусть уходит… Слишком она разжирела на отцовские денежки…

— Плевать на ваши иудины деньги, — крикнул Коля, — отец называется… Людей закладывал… Эта дача на чекистские деньги построена… Сталинские сволочи… Я с тобой, Маша… Все… Навсегда…— И, взявшись за руки, оба чрезвычайно в гневе похожие лицом, брат и сестра выбежали из дачной калитки.