— Друзья мои, — как-то торжественно и наивно-глуповато объявил Коля, — вот это и есть Гоша Цвибышев.
Это объявление сразу же выбило меня из колеи. Во-первых, мне стало неловко, а во-вторых, я заметил, что кое-кто переглянулся с ухмылкой. Кажется, заключил я про себя, к Коле здесь относятся доброжелательно, но несерьезно. И нет ничего худшего, чем быть введенным в компанию таким человеком, особенно если он тебя начинает представлять и хвалить. Я с удовольствием наступил бы Коле на ногу (этот жест он, кажется, усвоил), однако Коля находился от меня далеко, а если бы я подошел специально, то на это обратили бы внимание. Раздумывая так с раздражением, я замешкался и дал возможность Ятлину сделать первый ход.
— Я хотел бы дополнить Колю, — сказал Ятлин, — это тот самый Цвибышев, который приехал из провинции покорять Москву.
За столом, конечно, засмеялись. Такой смех — это не своеобразие, а сходство всех компаний, и он убивает того, в чей адрес он направлен. После такого смеха ничего невозможно уже, кроме противоборства. Напомню, что я даже не успел подойти вплотную к столу и стоял чуть ли не на пороге, шагнув ближе к середине, чтоб не выглядеть робким.
— Да, — сказал я, вызывающе глядя на Ятлина (лица остальных сливались для меня воедино), — да, тому немало примеров… И в прошлом и в будущем.
«В будущем» я сказал машинально, как бы оговорился, ибо мысль свою, оттого что я ее прягал и держал «инкогнито», приходилось ломать, обуздывать, и получилось глупо. Но для компании, где происходит словесная дуэль, такая оговорка была элементарным просчетом, как в шахматах ситуация детского мата.
— Значит, вы умеете заглядывать в будущее, радостно от такого моего «зевка», просчета с первых же ходов сказал Ятлин, блеснув глазами.
Я и сам бы подобное не упустил, предоставь мне Ятлин такую возможность, и поэтому я понял, как лихо меня сейчас начнут травить всей компанией. Видно, и Коля, хорошо знавший своих друзей, это понял, и он отчаянно попытался исправить положение.
— Ребята, — сказал он, — мы очень нуждаемся в таких людях… Это очень интересный человек, поверьте, — и, очевидно от oтчаяния, ибо он видел, что слова его не доходят, последнее он произнес дрогнувшим голосом.
Меня это взорвало. С каждым разом Коля своей защитой все более меня позорил. К тому же я, человек по натуре капризный, ощущал, что Коля — единственное с добром относящееся ко мне здесь существо, а значит, раздражение мое снесет безропотно.
— Ах, перестань, — прикрикнул я на Колю, — все ты глупости говоришь… Кто тебя просит?…
— Ребята, — сказал Ятлин, смерив меня уже неприкрыто враждебно, — в нашем присутствии этот смеет обижать Колю… Мы не потерпим…
И действительно, вместе с Ятлиным из-за стола поднялось трое, причем один длиннорукий, и он-то, я сразу смекнул, представляет главную опасность.
— Ребята, — просто уже в отчаянии, чуть не плача крикнул Коля, — ничего он меня не оскорбил… Не обидел… Я прощаю, понимаете, я прощаю…
Нет, это уже было слишком. Этот девственник меня прощает.
— Да иди ты со своим прощением, — крикнул я и выругался грязно, невзирая на двух курящих девушек.
— Так, — в тишине сказал Ятлин.
— Стойте, — крикнул Коля и, подбежав, чуть ли не прикрыл меня своей грудью. Он стоял широко разбросав руки, как распятый Христос. Я видел перед собой его цыплячью шею.
Надо сказать, что, как все вспыльчивые люди, выругавшись и дойдя до предела, я тут же опомнился и обмяк, даже и испугался, и потому невольно принял эту Колину защиту всерьез, то есть не шелохнувшись стоял за Колиной спиной.
— Вот только подойдите, — крикнул Коля. — Ятлин, ты ведь умный человек… Как ты можешь гак?… Ятлин, я с тобой поговорить хочу…
— Хорошо, — сказал Ятлин, — я поговорю с Колей… Подождите и ничего без меня не предпринимайте (тут-то он и попрал демократию и показал власть).
Коля взял Ятлина об руку, и они вышли в коридор. Я же по-прежнему стоял и смотрел на компанию. Теперь я понимал, что попал в довольно опасную ситуацию, ибо все они были пьяны, это стало лишь теперь ясно, да и в углу я заметил несколько пустых бутылок. Я понял, что ужасающе глупо было все мое поведение здесь с момента, как я вошел. Я не имел теперь права рисковать, ибо я ныне был не один и должен был оберегать свое «дитя»-идею от нелепых случайностей. Ятлин вернулся довольно скоро, весело как-то и крупным шагом. Он был весел чрезвычайно и словно весь переменился. Подойдя ко мне, он пожал руку, и Коля, вошедший следом, выглядел радостно.
— Ребята, — сказал Ятлин, — ситуация изменилась. Мы просто этого парня недооценили… Садитесь, Гоша…
Я сел к столу все еще настороженно, и мне тут же наложили в тарелку колбасы, измазанной кабачковой икрой, взяв эту колбасу вилкой со множества бумажек. Вдруг страшная догадка сверкнула в моем мозгу. Я глянул на Колю. Он ответил мне успокаивающим взглядом.
— Интересно, — сказал Ятлин, — а вы о Фетисове ничего не слышали?
— Нет, — сказал я, весь напрягшись.
— Говорят, Фетисова снова вызывали в КГБ, предупреждали, — сказал длиннорукий.
— Да знаем, знаем, — сказала курящая Алка, так, как говорят рассказчику старых анекдотов.
— Фетисов — это бывший капитан торгового флота, — сказал Ятлин, глядя на меня в упор, — он организовал у себя на дому новое правительство России… Он и шесть его учеников…
Меня прошибло испариной. Коля, первый же человек, которому я доверился и которого как будто полюбил, предал меня. Я видел, что и Коля побледнел.
— Ятлин, — крикнул он, — ты же обещал… Я ж тебе как другу…
— А каково ваше кредо? — не обращая внимания на крик Коли, спросил Ятлин, глядя на меня радостно, как на пойманную добычу. — Какой политический строй вы хотите установить в нашей многострадальной стране? Демократическую республику с вами во главе как с президентом? Или военную диктатуру? Или монархию?… Гоша… Георгий, значит… Георгий Первый…
У меня все мелькало перед глазами, и бледное лицо Коли, на котором я пытался сосредоточиться, чтоб излить свой гнев, пульсировало, то уменьшаясь, то увеличиваясь.
— Во-первых, меня зовут не Георгий, а Григорий, — крикнул я, совсем уж потеряв ориентировку.
— Отлично, — обрадовался Ятлин (я представил себе, как он наслаждается, топча врага), — отлично… Григорий Отрепьев… Фигура не новая для России… Гришка-Самозванец…
— Ребята, — сказала девушка, сидевшая неподалеку от меня, — знаете, у Фетисова ведь обнаружили план политического устройства России (мне кажется, девушка эта почувствовала крайность ситуации и из жалости ко мне решила отвести разговор, пусть в параллельное, но менее для меня острое русло).
— Знаем, — сказал длиннорукий, — деурбанизация городов… Сельская община… Что касается евреев, то им будет разрешено заниматься лишь определенными профессиями, например, портных, сапожников, часовых мастеров… И проживание лишь на юге страны…
— Ну, а у вас каково, — безжалостно не унимался Ятлин, — что вы скажете, Жанна д’Арк в брюках?…
— Ятлин! — снова в отчаянии крикнул Коля.
— Молчи и слушай, Коля, — обернулся к нему Ятлин, — на примере этой жалкой личности, — он кивнул на меня, — я хочу тебе показать, во что ты влип… Это мерзавцы и авантюристы… И посмотри… У него голова дергается… Жалкий тип со вспухшим тщеславием… И ты смел вообразить, Гоша, что мы отдадим тебе в управление нашу страну?… Да как ты смел даже и подумать?… Впрочем, я делаю ему честь (кажется, Ятлина развезло от выпитого), разве на такое реагируют всерьез?… А ты не воображаешь себя Наполеоном?… Или жареным петушком?…— И он захохотал.
Засмеялись и остальные. У меня сильно давило в висках.
— Ятлин, — крикнул Коля, — ты не прав совершенно… Гоша, вы не слушайте его, он пьян… Я во всем виноват… Я думал, он к вам плохо оттого, что вас не знает, вашей мечты… Он мне обещал…— и Коля бросился ко мне.
До сего времени я сидел, как бы оцепенев над тарелкой, в которой лежало несколько кружков колбасы, измазанных кабачковой икрой. (Эта тарелка с неаппетитной, несвежей колбасой надолго, если не навсегда, врежется мне в память, я это знал.) Но когда Коля подбежал ко мне, меня снова охватил такой гнев, что я с силой толкнул его в грудь, так что он стукнулся спиной о книжную полку. И тут же меня рванули сзади за рубашку. Произошла возня, упало несколько стульев, и сразу же застучали в стену соседи. Видно, возня случалась здесь и раньше, ибо они привычно застучали, едва она началась.
