И мягкий, на грани слышимости шорох двери, за которой ждет – что?

Всё та же пятерка обвинителей. И – никого из тех, кто может подтвердить мои слова. Да за это время не то что на Pax, на Триали раза три смотаться можно! Не говоря уж о Пешерах! Они не хотят, ударяет меня убийственная в очевидности своей мысль, они специально время тянут, им же придется меня оправдать, все равно придется, а не хочется! Они ждут, что я сорвусь! И тогда уже неважно будет, они правы или я… сопротивление дознанию и суду приравнивается к полному признанию вины!

– Три Звездочки, гвардия и Совет Семей обвиняют тебя в предательстве и дезертирстве. Ты не хочешь сейчас добавить к прежним своим словам новые? Подтвердить их или опровергнуть? Честно признать вину?

«Честно признать»! Какой-то момент мне кажется, что единственный достойный ответ – вцепиться главному обвинителю в глотку. Рожденный в нейробраслетах болевой импульс туманит мозги. Ну нет! Я еще не настолько съехала с катушек, чтобы дать убить себя за сопротивление суду!

– Когда вы оправдаете меня, – медленно говорю я, глядя ненавистному ханну прямо в глаза… редкий цвет для ханнов, почти карий… а вибриссы седые, старик, значит, старых правил… и с удовольствием убил бы меня только за черную шерсть и голубые глаза, а уж за отца… а вот не дождешься! Убить контрактника не так-то просто, если не хочешь объясняться в межрасовом арбитраже. – Я получу право требовать у Совета Семей компенсации. За намеренное затягивание следствия.

Мне кажется, или обвинители и впрямь ждали другого? Меня уводят слишком быстро, я не успеваю понять смену выражений на ненавистных рыжих мордах. Дверь снова отсекает меня от мира. Дверь моей тюрьмы, моего белого одиночества, моего ожидания. Бессмысленного, наверное, ожидания…

Мне многого стоит не показать отчаяния. Многого. Я и сама не знаю, каким чудом мне это удается.

Я наматываю круги в мертвом безмолвии, в безнадежности, в отведенном мне ханнскими обвинителями временном личном аду, вдоль стен, слепящих белизной, по неестественно беззвучному полу. Движение помогает мне, усталость меня успокаивает.

«Висим на орбите», – думаю вдруг чужой какой-то мыслью, и смеюсь, и смех так странен в коконе абсолютной тишины, мне страшно слышать его, но я все смеюсь и не могу остановиться.

Меня рассмешило родившееся из глупой мысли про орбиту понимание: я узнала столько нового! Подробности короткой прогулки (не допросом же называть этот фарс?!) скрасят заключение некоторой новизной если не тем, то хотя бы событий.

Да, смех страшен в коконе абсолютной тишины, и я обрываю его резким, отчаянным усилием. Я достаю паек – и смакую его, растягивая каждую минуту: еда, надоевшая, стандартная, не очень-то вкусная еда… тоже событие! Событие, которым я наслаждаюсь. Каждым звуком. Каждым ощущением. Каждым оттенком вкуса.

Поев, я возвращаюсь к насмешившему меня пониманию. Да, в самом деле смешно: как мало надо после того, как не имеешь вообще ничего! Смешно и страшно…

Устраиваюсь поудобнее в обжитом уголке и начинаю вспоминать. Все детали, все оттенки. Каменные лица конвоиров, и цоканье шагов по камнепластовому полу, и привычное разнообразие полей, и уютное дежурное освещение. И карие непроницаемые глаза главного обвинителя, и его предложение – почти приказ! – признать вину… честно, ишь ты! Неужели они всерьез допускали, что я соглашусь?

Нет, усмехаюсь я. Они не так наивны. Ханны и вообще-то наивностью не отличаются, а уж старики… уж они-то тертые, прожженные, они умеют распоряжаться чужими жизнями. Если они чего и ждали, так разве что я сорвусь. По минимуму – дам повод к санкциям. А в идеале… да, браслеты вовремя остановили меня! Как знать, не кончилась ли бы моя прогулка в пространстве за шлюзом?

Стоп! Браслеты! Почему была боль? Непонятно, странно. Да, я озлилась. Но не настолько же, чтобы впрямь кинуться в буйство? Или настолько? Да нет, не собиралась я ни на кого кидаться! Спокойно стояла. Представила только, как это было бы здорово… но с каких это пор браслеты реагируют не на конкретные несанкционированные действия, а на агрессивные мысли?! Просто мышцы напряглись, осаживаю я разгулявшееся воображение. И браслеты восприняли это как готовность к действию. Я ведь могла кинуться. Я, конечно, не с пол-оборота завожусь, как мама, но и до спокойствия отца мне всегда было далеко. Это работа на Pax научила меня терпению. И Телла. Не знаю, важна ли ему будет моя благодарность, говорю я себе, но ради того, чтобы получить возможность сказать ему спасибо, я потерплю. Но мысли о браслетах не оставляют меня, я верчу их так и эдак – не все ли равно, о чем думать, лишь бы время шло! – и в какой-то момент мысли эти перестают мне нравиться.

Я раскладываю сомнения по полочкам. Сопоставляю замеченное с услышанным когда-то, не помню уж, где и от кого. Да, слышала я совсем другое, но много ли правды в сплетнях? Да еще и услышанных краем уха. Я фыркаю, вскакиваю на ноги и выпрыгиваю на середину камеры. Становлюсь так, как стояла перед обвинителями, стараюсь увидеть их. Это нетрудно, моя память здесь здорово обострилась. Я вижу и слышу, и снова мне кажется, что вцепиться главному обвинителю в глотку было бы достойным ответом. И снова нейробраслеты выдают болевой импульс… напрягла я мышцы или нет? Не знаю, не знаю! Мне кажется, нет; но разве браслеты не могут уловить напряжение, прошедшее мимо разума? Хо, да конечно! Часто ли в бессмысленную драку ведет разум?

Тогда я укладываюсь в привычном уголке и закрываю глаза. Старательно расслабляюсь. Прочь напряжение, уговариваю себя, ты на грани сна, ты мирная и теплая, сонная и добрая… ты не будешь кидаться на них даже мысленно, ты слишком расслаблена для резких движении… ты просто вспомнишь… ты просто… ну да, я просто разозлилась!

В этот раз боль накатывает резче и сильней. Конечно, я же расслаблена, я и не ожидала!..

Не должно быть такого!

Перекатываюсь на живот, встаю на четвереньки, трясу головой. Больно, черт, больно! Сволочи… сволочи, скоты, ублюдки… чтоб вы сдохли, бестии рыжие!

Я чуть не закричала: неожиданный импульс ударил так, что потемнело в глазах и сперло дыхание. Черт, черт, черт, что ж это за браслеты такие сволочные?!

Именно про такие я где-то когда-то слышала… слышала, но не поверила. Зря, киска. Надо было поверить. И поинтересоваться у знающих, что за пакость.

Почему, закричало всё во мне, за что?! Я знаю, за что. И почему – тоже, кажется, знаю. Я не поверила тогда невнятной сплетне, но запомнила. И что мне надо сейчас, срочно, сию секунду – перестать думать об этом. Выбросить из головы.

Перестать думать вообще.

Успокоиться.

Расслабиться.

Иначе эти браслеты просто убьют меня. Или дадут такую возможность ханнам.

Ты же не хочешь этого, правда, детка?

Так расслабься!

Сложно успокаиваться сквозь боль. Но не думать намного сложнее. Не думать, когда отгадка почти в руках! Когда, кажется, только и осталось – сложить два и два!

Мне и это удалось. И оказалось, что не самое сложное – преодолеть боль, перестать злиться и забыть о ханнах. И задвинуть в самый дальний закоулок мозга готовую проклюнуться отгадку. Самым сложным оказалось – думать о будущем.

О прошлом – другое дело. О прошлом думается само. Воспоминания поддерживают и утешают меня, давние в основном воспоминания: детство, отец, учеба. Но, вспоминая отца, я невольно возвращаюсь мыслями к разговору с Никольским. К Блонди. К Телле. К ИО и СБ, Триали и Конгломерату, Империи и вероятной войне. И на любой, самый пустячный эпизод из жизни отца накладывается столько вопросов… а ответа – ни одного.

Отец не должен был так поступать со мной, горько думаю я. Не должен был скрывать. Не должен был оставлять меня одну перед внезапным выбором. Не должен был оставлять меня одну… Обдумывать предстоящий выбор – а мне придется делать его, придется, ведь ханны все равно должны оправдать меня и отпустить! – не просто сложно, а на грани невозможного. И я не могу преодолеть эту грань. Я пытаюсь. Я вспоминаю ту встречу на бирже и пытаюсь решить, как буду жить дальше, с кем, для кого… я честно пытаюсь! Просто я не верю, совсем не верю, что доведется объявить выбор вслух. Я потеряла надежду. Потому что ханны добьются своего… Я уже не пытаюсь считать дни и прикидывать время. К чему? Да, они успели бы слетать на Pax. Да, они и на Триали успели бы слетать. Но – оно им надо? Не думай об этом, детка, обрываю я себя. Злиться нельзя. Нельзя психовать. Спокойствие – твоя единственная защита, киска.