— Пускай привыкают, — нараспев отвечает папа и весело смеется: — Летчиками будут.

Как будто что-то понимая, Юрик радостно смеется, пытается тоже жужжать губами и пускает пузыри. Глядя на него, улыбаются все — и папа, и мама, и он, Сережа. Эх, жалко, что сейчас папы нет дома. Он бы сразу придумал, чем еще заняться…

«Ж-жж… Дз-зынь… Дзз…»

Вон как гудят самолеты. Даже стекла в окнах звенят. А Юрик спит в своей маленькой кроватке. Вот хорошо! Если он спит, то папа, когда приходит, всегда первого берет на руки не его, а Сережу. И ка-ак поднимет к потолку! Это еще лучше, чем кружиться. А если Юрик не спит, папа сначала к Юрику подходит. Подойдет, посмотрит и улыбнется. А то еще губами почмокает.

— Разденься! — пугается мама. — Ты же с мороза, сумасшедший! Простудишь ребенка. И руки вымой. С мылом.

Если мама заставляет что-то делать, с ней лучше не спорить. Папа быстро моет руки и опять спешит к кроватке Юрика. Он агукает с ним, берет и носит по комнате. Сереже завидно: все с Юриком да с Юриком — и мама, и тетя Лариса, и тетя Шура, и дядя Коля, и папа…

— Папа, я тоже хочу к тебе, — напоминает о себе Сережа.

Папа тотчас оборачивается к нему. Но все-таки лучше, если Юрик спит, когда папа приходит с полетов. А еще лучше встретить папу на улице.

— Мама, пусти погулять!

— На улице мороз, Сережа. Видишь, снег?..

На полеты и с полетов папа ходит вместе с дядей Колей. Большие, сильные, в одинаковых черных куртках с красивыми застежками и в фуражках с золотыми кокардами. Только это когда тепло — в фуражках, а когда холодно — в шапках. У Сережи на шапке тоже такая кокарда. Папа приколол.

Встречать папу Сережа выходит обычно с Танюшкой Костюченко. Танюшка несмелая. Она бежит сначала рядом, потом отстает, подойдет потихоньку к своему папе — дяде Коле — и уткнется лицом в полу его куртки. Ждет, чтобы по головке ее погладили. Как маленькая.

А Сережин папа еще издали позовет:

— Серега!

Сережа — кубарем. Прямо в папины руки. А папа его как подбросит:

— Ух!..

Еще:

— Ух!

У Сережи сердце так и замирает. А Танюшке боязно. Наташке Кривцовой еще больше боязно — она сразу убегает.

— Завидую я тебе, Иван, — скажет дядя Коля. — Мою подкинь — платьице, как парашют, развевается. И визжит. А парень…

Папа только усмехнется:

— Да, большой уже сын у меня. Тяжелый стал. Скоро и подбросить не смогу.

— Это ты не сможешь? Молчи уж, медведь.

— Дай лапу, — говорит «медведь» Сереже и берет его за руку.

Вместе они поднимаются по лестнице. Когда-то папа носил его на второй этаж на руках, но теперь Сережа поднимается сам:

— Пусти, я большой. Тяжелый.

— Ничего. Как-нибудь справлюсь, — растягивая слова, громко говорит папа, подхватывая Сережу.

— Мама, пусти погулять, — просит Сережа, и в голосе его слышится нетерпение. Ему все уже надоело: и кубики, и бумага, и карандаш, и даже новенькая машина, которую подарил ему на днях папа. Машина есть, а папы все нет. Пока гудят самолеты, он домой не придет. Сережке уже и в окно смотреть не хочется. Все равно ничего не видно. Самолеты улетают, а куда и где они — не поймешь.

— Мам, где самолеты?

— В облаках, сынок.

— А почему в облаках?

— День сегодня такой…

— Какой?

— Ну, с облаками.

— А что самолеты делают в облаках?

— Летают, сынок.

— А почему летают?

— Для того и самолеты, чтобы летать.

Сережа задумывается. Над аэродромом снова громко рычат самолеты. Это папа полетел, это — дядя Коля, а это — дядя Женя…

— Мам!

— А-а-а…

Юрик проснулся. Теперь и с мамой, конечно, не поговоришь.

Стекло в окне больше не звенит. Сережа проводит по нему пальцем. Нет, не звенит и не дребезжит. На аэродроме стало тихо, и стекло замолчало. Почему? А если ударить ладошкой?

— Сережа! Что ты делаешь? Разобьешь.

«Сейчас скажет — ребенка простудишь», — думает Сережа и настораживается. Нет, не слышно больше самолетов. Быстрее, быстрее на улицу, папу встречать.

— Мама… Пусти погулять…

— Да иди, иди, а то с тобой не сладишь. Весь в папу: если уж надумал что-то — не отступишься, — застегивая ему пальто, ворчливо говорит мама, но голос ее звучит ласково, глаза улыбаются, и Сережа пулей вылетает за дверь.

Танюшка и Наташка давно на улице.

— Вертолет… Вертолет… — кричат они, задирая головы.

Вертолет похож на большую-пребольшую стрекозу. И стрекочет он не так, как самолет. Надо будет спросить папу, летает ли он на вертолете. Только почему папа сегодня так долго не приходит? На улице ветрено, холодно, Сережа уже замерз, а папы все нет и нет.

— Сыно-ок…

Мама зовет. Домой не хочется. Вот если бы с папой, чтобы тот сказал: «Серега, лапу!».

И они пошли бы вместе, держась за руки. Как мужчина с мужчиной. Дядя Коля Костюченко говорит — как медведь с медвежонком, а Сереже больше нравится — как мужчина с мужчиной. Пусть завидуют девчонки.

— Сыно-ок… Сережа-а…

Надо идти, а то еще шлепка получишь. Не больно, но все-таки неприятно. Особенно если Танюшка и Наташка смотрят.

— Мама, а где наш папа?

— Придет скоро придет. Видишь, полеты закончились.

— Мама, а он принесет мне шоколадку?

Папа каждый день приносит ему что-нибудь вкусное. И все — большое. Яблоко — ух какое, красное! Или апельсин. Больше, чем рука у папы, если он сожмет пальцы. А сжимает он крепко. Так крепко — ну никак не разжать. Правда, папа иногда поддается: «Смотри, какой ты сильный». Но Сережа знает, что он понарошку отпускает пальцы. Тогда он требует: «Сожми, сожми!»

Ему очень нравится играть с папой, но чтобы игра была настоящей, взаправдашней.

Мама не любит взаправдашней. Однажды, когда они играли в жмурки, папа сказал, чтобы Сережа закрывал глаза и ловил его. Но глаза открывались сами собой, и тогда Сережа попросил: «Завяжи, завяжи платком».

Папа сначала не хотел завязывать, а потом согласился, и тогда все стало по-настоящему. Только папины шаги были слышны, и Сережа начал быстрее бегать, чтобы не слышать, да как стукнется обо что-то, да как заревет со страху! С тех пор мама не разрешает так играть. А жалко. Ведь он не стал бы больше стукаться о диван…

— Мама, а где наш папа?..

За окном уже темнело. Мама несколько раз подходила к окну, прижималась лицом к стеклу. Сереже смешно было видеть, как у нее расплющивается при этом нос, будто со двора кто-то нажимает невидимым пальцем, как папа Юрику. Но мама не смеялась и ничего не говорила. Она тоже ждет папу и, когда его долго нет, всегда молчит.

На лестнице послышались чьи-то тяжелые шаги. Сережа встрепенулся. Мама быстро открыла дверь и сказала таким голосом, как у Сережи:

— А где наш папа?

В коридоре кто-то не то кашлянул, не то хмыкнул, но больше Сережа ничего не услышал. Только громко и очень быстро хлопнула дверь соседней квартиры.

— Дядя Коля пришел? — догадался Сережа. — А где папа?

— Придет папа, сынок, придет.

В кроватке загукал Юрик. У, хитрющий! Он знает, когда просыпаться…

Как тихо кругом, когда не летают самолеты! Сережа не знает, плохо это или хорошо, если они не слышны. Если папа приходит домой, то тогда хорошо, а если папы нет, то плохо. Об этом можно догадаться, глядя на маму. Она все ходит, ходит, глядит в окно и молчит.

На дворе застучал топор. Кто-то рубит дрова возле их сарайчика. Неужели папа пошел туда, не заходя домой? Такого раньше не бывало, но мало ли что может придумать папа.

Сережа вопросительно посмотрел на маму. Мама накинула на плечи папину синюю куртку и скрылась за дверью. Она всегда в этой куртке ходит за дровами, только не так торопливо. Понятно, почему она спешит. Она тоже ждет папу. Сейчас они придут вместе, будут смотреть друг на друга и улыбаться чему-то, совсем не замечая своего сынишку, пока он сам не кинется к ним.

Нет, на лестнице тихо. Сережа придвинул к окну стул, встал на него и прижался к стеклу лицом. На минуту его заинтересовало то, что со двора на него глянул, как из зеркала, другой Сережа, но вскоре стекло запотело. Пришлось стирать мутную и совсем ненужную пленку ладошкой.