– Да, любит. Больше всего романс «Рябина». Знаете такой?

Ванда задумалась, покачала головой.

– Нет, я русских песен мало пою, все больше европейские. Ну да не беда, сейчас отыщу.

Взяла с пианино песенник, полистала, нашла.

– Этот, что ли?

Пробежала пальцами по клавишам, помурлыкала без слов, потом вполголоса напела:

– Экая дрянь чувствительная. Герои – публика сентиментальная. – Она мельком оглянулась на Ахимаса. – Ты иди теперь. Схватит генерал ваш рязанский подарок, обеими руками уцепится.

Ахимас не уходил.

– Даме приходить в ресторан одной не положено. Как с этим быть?

Ванда страдальчески закатила глаза.

– Коля, я в твою торговлю парусиной не лезу, вот и ты в мою профессию не лезь.

Он постоял с минуту, слушая, как низкий, страстный голос изнывает от желания прильнуть к дубу. Потом тихо повернулся, пошел к двери.

Мелодия прервалась. Ванда спросила вслед:

– А не жалко, Коля? Меня другому отдавать?

Ахимас обернулся.

– Ладно, иди, – махнула она. – Дело есть дело.

В ресторане гостиницы «Дюссо» все столы были заняты, но заранее прирученный портье не подвел – приберег для господина репортера самый удобный: в углу, с обзором всего зала. Без двадцати девять, звеня шпорами, вошли сначала трое офицеров, потом сам генерал, потом еще четверо. Прочие гости, строго-настрого предупрежденные метрдотелем не докучать герою знаками внимания, вели себя деликатно и делали вид, что явились в ресторан не поглазеть на великого человека, а просто поужинать.

Соболев взял карту вин, не обнаружил в ней «шато-икема» и велел послать за ним в магазин Леве. Свита предпочла шампанское и коньяк.

Господа военные переговаривались вполголоса, несколько раз грянул дружный хохот, причем особенно выделялся заливистый генеральский баритон. Судя по всему, заговорщики пребывали в отличном расположении духа, что Ахимаса вполне устраивало.

В пять минут десятого, когда «шато-икем» не только доставили, но уже и откупорили, двери ресторации распахнулись, словно под напором волшебного ветра, и на пороге появилась Ванда. Она картинно застыла, подавшись вперед всем своим гибким телом. Лицо раскраснелось, огромные глаза сияли полуночными звездами. Весь зал обернулся на звук, да так и замер, околдованный чудесным зрелищем. Славный генерал и вовсе будто окоченел, не донеся до рта вилку с маринованным рыжиком.

Ванда чуть-чуть подержала паузу – ровно столько, чтобы зрители оценили эффект, но не успели снова уткнуться в тарелки.

– Вот он, наш герой! – звонко воскликнуло чудесное видение.

И порывисто, цокая каблучками, влетело в зал.

Зашелестел бордовый шелк, закачалось страусиное перо на широкополой шляпе. Метрдотель в ужасе всплеснул руками, памятуя о запрете на публичные сцены, однако он зря тревожился: Соболев ничуть не возмутился, вытер блестевшие губы салфеткой и галантно поднялся.

– Что же вы сидите, господа, и не чествуете славу земли русской!? – обернулась к залу восторженная патриотка, ни на миг не выпуская инициативы. – Михаилу Дмитричу Соболеву ура!

Казалось, гости только этого и ждали. Все повскакивали с мест, зааплодировали, и грянуло такое энтузиастическое «ура», что под потолком покачнулась хрустальная люстра.

Генерал симпатично покраснел, кланяясь на все стороны. Несмотря на всеевропейскую известность и всероссийское обожание, он, кажется, так и не привык к публичным восторгам.

Красавица стремительно подошла к герою, раскинула тонкие руки:

– Позвольте поцеловать вас от имени всех москвичек! – и, крепко обхватив за шею, троекратно облобызала по старомосковскому обычаю – прямо в уста.

Соболев побагровел еще пуще.

– Гукмасов, пересядь, – тронул он за плечо черноусого есаула и показал на освободившийся стул. – Окажите честь, сударыня.

– Нет-нет, что вы! – испугалась прекрасная блондинка. – Разве я посмею? Если позволите, я лучше спою для вас свою любимую песню.

И все так же порывисто направилась к стоявшему в центре зала белому роялино.

На взгляд Ахимаса Ванда действовала чересчур прямолинейно, даже грубо, однако видно было, что она совершенно в себе уверена и отлично знает, что делает.

Приятно иметь дело с профессионалкой. Он окончательно в этом убедился, когда по залу поплыл глубокий, с хрипотцой голос, от которого с первых же нот так и стиснулось сердце:

Ахимас встал и тихо вышел. Никто не обратил на него внимания – все слушали песню.

Теперь незаметно пробраться в номер Ванды и подменить бутылку «шато-икема».

Операция прошла до скучного просто. Ничего кроме терпения не понадобилось.

В четверть первого к «Англии» подкатили три пролетки: в первой объект с Вандой, в двух других – офицеры, все семеро.

Ахимас (с накладной бородой и в очках, этаким приват-доцентом) заранее снял двухкомнатный номер, выходивший окнами на обе стороны – и на улицу, и во двор, где располагался флигель. Свет погасил, чтобы не заметили силуэта.

Охраняли генерала хорошо. Когда Соболев и его спутница скрылись за дверью вандиной квартиры, офицеры приготовились оберегать досуг своего начальника: один остался на улице, у входа в номера, другой стал прогуливаться по внутреннему двору, третий тихонько проскользнул во флигель и, видимо, занял пост в прихожей. Четверо остальных отправились в буфет. Видимо, будут дежурить по очереди.

Без двадцати трех минут час электрический свет в окнах квартиры погас, и на шторы изнутри легло приглушенное красное сияние. Ахимас одобрительно кивнул – певичка действовала по всей парижской науке.

Прогуливавшийся по двору офицер воровато оглянулся, подошел к красному окну и встал на цыпочки, однако тут же, словно устыдившись, отпрянул и снова принялся расхаживать взад-вперед, насвистывая с преувеличенной бодростью.

Ахимас не отрываясь смотрел на минутную стрелку часов. Что если Белый Генерал, славящийся хладнокровием в бою, никогда не теряет головы и его пульс не учащается даже от страсти? Маловероятно, ибо противоречит физиологии. Вон как он вспыхнул от вандиных поцелуев в ресторане, а тут поцелуями не ограничится.

Скорее, возможно, что он почему-либо не притронется к «шато-икему». Но по психологии должен. Если любовники не бросаются друг другу в объятья в первый же миг – а прежде чем в будуаре погасла лампа, прошло добрых двадцать минут, – то им нужно чем-то себя занять. Лучше всего – выпить бокал любимого вина, так кстати оказавшегося под рукой. Ну, а не выпьет сегодня – выпьет завтра. Или послезавтра. В Москве Соболев пробудет до 27-го, и можно не сомневаться, что отныне он предпочтет ночевать не в своем 47-м номере, а здесь. Рязанское купеческое общество с удовольствием оплатит земляку этот абонемент – денег на накладные расходы от monsieur NN получено более чем достаточно.

В пять минут второго Ахимас услышал приглушенный женский вскрик, потом еще один, громче и длиннее, но слов не разобрал. Офицер во дворе встрепенулся, бегом бросился к флигелю. Минуту спустя в окнах вспыхнул яркий свет, и по шторам заметались тени.

Вот и всё.

Ахимас шел в сторону Театрального проезда не спеша, помахивал тросточкой. Времени было много. До «Дюссо» семь минут неторопливым шагом – он еще днем дважды прошел самым коротким маршрутом и замерил по часам. Пока суета да паника, пока пытаются привести генерала в чувство, пока спорят – вызывать доктора в «Англию» или сначала для приличия перевезти к Дюссо, пройдет никак не менее часа.