Даже боли монгрел никак не противился. С Катце происходило что-то странное. Ему послышалось? Он бредит? На миг на дилера нашло оцепенение — он не мог поверить собственным ушам. А может быть, просто не верилось? Хотелось! Очень! И не верилось.

«Я тоже», — эхом повторилось в голове, и окружающий мир завертелся перед глазами, а потом что-то дрогнуло внутри, надломилось, и Катце потерял контроль. Он прижался к Раулю всем телом, тяжело дыша и отдавая его горячим сильным ладоням все, что они хотели.

«Я тоже», — эти два слова засели в сердце, лишили рассудка, и больше всего на свете, Катце хотел услышать их снова — тихо, робко, на одном выдохе.

«Ты мой! Мой! Наконец-то мой!» — мысли звучали, как музыка. По щекам невольно покатились слезы.

Блонди губами чувствовал солёную влагу на лице монгрела и понимал, что его слова не растворились в темноте комнаты, они достигли цели — и хорошо это было или плохо — пока было неизвестно, да и не имело значения.

Осознавая своё перевозбужденное, и почти обморочное состояние Катце, Рауль понял, что терпеть больше они не смогут, и вскользь поцеловав монгрела в плечо, перевернул его на живот, тут же начал выцеловывать влажную дорожку вниз по позвоночнику, заставляя приподнимать бёдра и прогибаться в пояснице. Горячая кожа под губами, зубами, языком, сводила с ума и, дойдя до ягодиц Катце, Эм, не останавливаясь, провёл языком между ними, одновременно открывая масло и выливая небольшую лужицу к себе на ладонь. Сразу за влажным языком ко входу в тело монгрела прикоснулись скользкие пальцы, один из которых тут же проник внутрь вызывая рефлекторное сжатие мышц и первую боль.

Катце застонал, но это был стон удовлетворения. Слишком долго он ждал всего этого, слишком сильно хотел! Разорви его Рауль хоть напополам — он все равно был бы счастлив. Катце не зажимался, не сдерживал рвущихся из груди стонов — все откровенно и честно. Открываться для Рауля, поддаваться ему навстречу, уступать во всем стало таким важным, что выпади хоть одно звено из этой цепи под названием любовь, то станет незачем больше дышать. Кто-то скажет, что так не бывает — и ошибется. Оказывается, бывает. Катце сейчас убеждался в этом и ни о чем не жалел.

Чувствуя отклики на движения своих пальцев, блонди пытался отвлечься от стонов и всхлипов, звучавших, казалось, у него в голове. Он не хотел делать Катце больно, дискомфортно, как-либо ещё неприятно, поэтому терпеливо дожидался расслабления мышц и притока столь нужной крови. Чуть подрагивающее кольцо ануса впустило в себя ещё один палец, и ещё один…

Блонди вскользь целовал плечи и лопатки Катце, не прерывая движений пальцев и лаская нежную кожу с внутренней стороны бёдер. Глубоко вдохнув, он понял, что сделал всё возможное для облегчения участи монгрела и, удерживая его бёдра, как-то слишком легко вошёл в расслабленное тело — почти наполовину, инстинктивно замер, давая привыкнуть к ощущениям, и медленно надавливая, двинулся дальше, растягивая и заполняя монгрела собой. Лоб Рауля коснулся лопатки рыжего и Эм немного перевёл дыхание, ожидая от своего любовника первого сигнала к продолжению.

Время от времени тело Катце сотрясала дрожь — возможно от боли, возможно, от возбуждения. Монгрел стиснул зубы и шумно дышал, преодолевая болезненность, какое-то внутреннее приятное напряжение, постепенно расслабляясь и впуская блонди глубже в себя, почти забываясь от желания сорваться и превратить все это действо в обычный животный инстинкт… Не сегодня…

— Рауль, — Катце выдохнул его имя. Монгрел попытался обернуться через плечо, но в такой позе у него без проблем получилось только повернуть голову на бок. Не торопясь, вытянув одну руку вдоль тела, Катце на ощупь нашел на покрывале запястье Рауля, и совершенно нелепым жестом коснулся пальцев блонди своими, таким образом, выражая свою готовность продолжать.

Блонди дышал глубоко и ровно, с тихим свистом втягивая в себя, казалось, сопротивляющийся этому воздух, пытался отстраниться от реальности, помогая Катце расслабиться. Ладонь спокойно гладила монгрела по судорожно сжимающемуся животу, не спускаясь к паху, губы почти успокаивающе собирали со спины капельки пота. Катце помогал ему, с каждым вздохом, всхлипом, раскрываясь и заставляя судорожно сжавшиеся мышцы расслабиться. Одно лёгкое прикосновение, и стало ясно, что уже можно. Сначала тягуче медленно, почти не покидая тело монгрела, затем увеличивая амплитуду движений, но, пока не ускоряя темп. Рауль прижимал к себе дилера — будто пытаясь вдавить в себя, сделать своим целиком и полностью.

— Катце, — едва слышно на выдохе.

Так просто и легко перед дилером открывалась истина — Рауль любит его. Эта мысль казалась абсурдной, но сейчас Катце не сомневался в этом. Начав осторожно прогибаться навстречу движениям блонди, монгрел был уверен, что его больше не бросят, не сошлют ни в бордель, ни с планеты, и хотя бы постараются если не понимать, то прощать ему чувственные порывы в отношении Второго Консула.

В ту ночь, в квартире Катце монгрел ощущал в Эме странное напряжение — именно оно не позволило тогда сказать о своих чувствах. А сейчас было все по-другому, и можно больше не прятаться, не лгать, не врать самому себе в том, что это и есть любовь.

Объятия Рауля — крепкие и тесные — пьянили сильнее любого афродизиака. Монгрел и блонди сливались воедино не только телами, но и душами — и это было странно и хорошо, потому что никто больше не страдал. Катце получил то, о чем давно мечтал, а Рауль признал силу собственных желаний.

Монгрела стала сотрясать дрожь — это происходило каждый раз, когда Рауль полностью входил в него, задевая простату. Мышцы во всем теле сводило судорогами от того медленного ритма, в котором двигался блонди.

— Аах… ммм…

Стоны монгрела становились громкими и какими-то отчаянными.

Эм обнял Катце за грудь, заставляя подняться и прижаться к своей груди спиной.

Выдерживать медленный чувственный ритм было одновременно тяжело и неимоверно приятно — блонди чувствовал своего любовника всем телом и заставлял чувствовать то же самое монгрела. Он немного поменял угол проникновения так, чтобы при каждом проникновении касаться предстательной железы, и начал двигаться резче, удерживая Катце за бёдра, не давая сорваться с ритма. Губы Рауля жадно целовали шею монгрела, заставляя его откинуть голову назад, обнажая горло, и отдаться до конца, до последней капли и последнего вздоха — это нужно было им обоим.

Катце ощущал себя странно — хрупким и фарфоровым юношей, которого берегут и любят. Внутри него нарастало напряжение и нежность, и страсть пополам с возбуждением — ничего подобного раньше не происходило с его телом. Каждое движение Рауля толкало его из тьмы к свету, к наслаждению, к чему-то доселе неизвестному, отчего хотелось кричать и насаживаться до упора — сильно и быстро. Хотелось сойти с ума и никогда не возвращаться в реальный мир. Теперь монгрел сам поддавался бедрами навстречу блонди, и в какой-то момент его внутренние мышцы свело такой сладкой судорогой, что он закричал, выгнулся, затрясся под Раулем в диком оргазме. Мышцы ануса сокращались ритмично и судорожно, не подчиняясь никак обладателю тела, по паху монгрела потекла прозрачная белая жидкость. Глаза Катце удивленно распахнулись, а крик все еще рвался из горла.

Эм до последнего удерживал монгрела в своих объятиях, чувствуя собой все судороги его тела, а потом осторожно вышёл, опускаясь на постель сам и осторожно укладывая на себя любимого. Произошло то, что и должно было — физиология отступает перед сознанием, а значит и перед любовью. Блонди внимательно рассматривал такое незнакомо-спокойное лицо Катце, почти неосознанно гладя его по волосам, спине, бёдрам. Пальцы аккуратно и почти невесомо обводили контуры губ, проводили по щекам, зарывались во влажные волосы, освобождая лицо от налипших на него прядей. Рауль будто старался навсегда запомнить любимого таким — счастливым, спокойным, расслабленным.

— Прости меня, прости, если сможешь, — впервые в жизни произнеся эти слова, Консул нисколько не жалел о них, находя их естественными и необходимыми.