Я, конечно, должна была догадаться: его голос прозвучал как-то иначе.

Мы выбрались из галереи на уровень поверхности. Народ стоял в очереди на роботоуправляемые автобусы, которые катились по запрограммированному маршруту вокруг места высадки, – точно так же было в моем детстве.

– Необязательно ехать, – сказал он. – Можно взять напрокат скафандр и пройтись пешком, если хотите.

– До самого модуля?

– Нет, к самому модулю не пустят. Но все равно мы подберемся гораздо ближе, чем на автобусе.

Я посмотрела на площадку и увидела, что там бродят три человека в скафандрах песочного цвета. Один фотографировал остальных на фоне посадочного модуля, явно пытаясь сделать кадр, куда не попали бы городские постройки. Мой спутник был прав: люди в скафандрах находились гораздо ближе к модулю, чем проезжавшие автобусы, но все равно до него оставалось метров сорок или пятьдесят, и никто из этих людей, кажется, не испытывал желания подойти вплотную.

Большинство туристов не могли заморачиваться с арендой скафандров, поэтому мы быстро получили амуницию.

– Кажется, здесь только два размера, – проворчала я, пока мы дожидались в шлюзовой камере. – Слишком маленький и слишком большой.

Он взглянул на меня без тени веселости:

– Этого достаточно.

Тут меня осенило.

– Разумеется, Брэд.

Мы вышли наружу. Над головой было темно, зато место посадки освещалось ярко, как днем, почти лишенное теней. Посадочный модуль стоял в двухстах метрах от нас, окруженный коллекцией грузовых модулей, марсоходов, научной аппаратуры и систем жизнеобеспечения. Он смахивал на потрепанный за многие века кельтский крест, окруженный чуть менее сакральными камнями.

– Что ж, Брэд, – произнесла я. – Я много о вас слышала.

– Знаю, что слышали.

– Знаете?

Мы побрели по песку цвета ржавчины.

– Я знаю, что обо мне рассказывают Гроссарт и д’Оливейра, так что не утруждайтесь.

– Что они рассказывают? Вы были не так уверены в необходимости путешествия на Марс? Но это трудно назвать нападками. Каждый имеет право на личное мнение.

Даже на три сразу, подумала я про себя.

– Они правы, несомненно: думаю, что нам не следовало сюда стремиться, – но если бы они говорили только это…

Он умолк, когда мимо нас проехал автобус со стеклянным корпусом, плавно скользивший на широких шинах по рыхлой пыли. Автобус был набит туристами, однако некоторые из них, кажется, больше интересовались своими бутербродами, а не «Гидрой».

– О чем еще они говорят, Брэд?

– Вы же наверняка знаете, так к чему притворяться?

– На самом деле я не уверена…

– Да о взрыве же, черт побери! О том самом, случившемся на середине пути. О том, который едва не сорвал нам посадку. Говорят, это я его устроил: пытался саботировать миссию.

– Вообще-то, они почти не упоминали о нем, то есть совсем не упоминали.

– О, вы добры, я признаю это.

– Знаю, но я сейчас о другом. Вы ведь никак не могли саботировать миссию… – Но я умолкла, потому что мой довод означал только одно: «Вас тогда не существовало, как не существует и теперь. Джим Гроссарт тогда был одним человеком, был…» И я неуклюже закончила: – Даже если бы вы передумали, не стали бы устраивать ничего подобного.

– Не стал бы. – Голос его теперь звучал мягче, почти доверительно. – Но наверное, стоило бы.

– Не могу согласиться. Марс не был дикой, нетронутой пустыней, когда мы, люди, прилетели, Брэд. Он был ничем: прискорбно пустой и стерильно-чистый холст. Мы ничего не разрушили, ничего не испортили.

Он остановился и огляделся по сторонам, задержав взгляд на многоярусных галереях города, вздымавшегося над нами, словно замерзшая волна.

– Вы называете это достижением?

– По сравнению с ничем? Да.

– А я называю это осквернением.

– Господи, мы здесь всего сто лет. Это наш первый набросок жизни на Марсе. Что с того, что он не лучший из всех возможных? У нас еще будет время улучшить его.

Несколько секунд он не отвечал.

– Вы говорите так, словно согласны с Джимом Гроссартом.

– Нет, я могу прожить без многого, чем так дорожит Джим, поверьте. Возможно, если на то пошло, мне ближе Мануэл д’Оливейра.

Мы снова тронулись с места, приближаясь к площадке с посадочным модулем.

– Этот придурковатый мистик?

– Пусть мистик, пусть придурковатый, зато он, без сомнения, знает, как совершать большой прыжок. – Я помолчала, недоумевая: с чего это я выгораживаю один аспект его личности перед другим? Но д’Оливейра казался таким же реальным, как и любой знакомый мне человек, и так же заслуживающим моей преданности. – К тому же он прав: отказ от миссии на Марс стал бы величайшей ошибкой человечества. И я тоже имею в виду не только фоссилии. Они еще откроют для нас несколько новых дверей, но даже если бы мы прибыли сюда и нашли одну пыль, то все равно поступили бы правильно. Вся разница в том, что Марс дает нам свободу выбора – пространство, чтобы совершать ошибки.

– Нет, – сказал он. – Мы уже совершили громадную ошибку. А я мог бы ее предотвратить.

Теперь мы были недалеко от посадочного модуля, метрах в сорока с небольшим, но я заметила, что остальные туристы не подходят ближе. Шагая бок о бок, мы еще немного приблизились к центру площадки, и тут костюмы предупредили нас, что дальше путь закрыт: на гермошлеме замигали лампочки, в наушниках зазвучал мягкий, но настойчивый голос. Я почувствовала, как мой скафандр немного задубел, – следующий шаг дался с трудом.

– Так заявите об этом вслух, – произнесла я решительно. – Выйдите из подполья. Расскажите всем, что вы думаете. Обещаю, вас услышат. Никто другой не способен смотреть так широко, как вы.

В этом-то и проблема. Выходит, слишком уж широко.

Теперь мы стояли довольно близко к модулю. Должно быть, моему спутнику было трудно и дальше убеждать себя, что в аппарате могли спуститься трое. Я ждала этого момента со страхом, но и с нетерпением, чувствуя мурашки, бегущие по спине, предвкушая дальнейшее.

– Я сделаю так, чтобы вас выслушали, Брэд. Ведь для этого Джим и связался со мной, правда? Чтобы люди услышали его историю, узнали о его взглядах на Марс? И разве он не имел в виду, что все вы сможете высказаться?

– Нет. – Он начал теребить застежку гермошлема. – Потому что с вами связался вовсе не Джим, а я. Джима Гроссарта не существует в реальности, неужели вы не понимаете? Всегда был только я. – Он кивнул головой на модуль, продолжая сражаться со шлемом. – Надеюсь, вы не считаете меня дураком?

Я попыталась отвести его руки от разъемного кольца скафандра.

– Что вы делаете? – прокричала я.

– То, что всегда собирался сделать. У меня ушло семнадцать лет на то, чтобы набраться храбрости.

– Не понимаю.

– Слова теперь уже ничего не исправят. Марсу нужно кое-что покруче. Ему требуется мученик.

– Нет!

Я боролась с ним, но он был гораздо сильнее. В том движении, которым он оттолкнул меня, не ощущалось намеренной жестокости – он сделал все настолько деликатно, насколько позволяли обстоятельства, – но в итоге я осталась лежать в пыли на спине, глядя, как он снимает шлем и делает последний глубокий вдох, впуская в легкие разреженный, холодный воздух Марса.

Он сделал несколько шагов по направлению к модулю – кожа приобретала синюшный оттенок, глаза стекленели, – а затем пошатнулся и вскинул руку, потянувшись пальцами к «Гидре». Потом скафандр, должно быть, одеревенел, лишив его возможности двигаться.

Он стал похож на статую, простоявшую здесь много лет.

Это просто невозможно, повторяла я себе. Должны же здесь быть спасатели, которые не позволяют вытворять подобное, и не только в неподходящей для дыхания атмосфере; должны быть строгие правила, гарантирующие, что прокатные скафандры проверяются и перепроверяются на соответствие; должна быть двойная и тройная защитная система.

Но, подозреваю, те скафандры, которые нам дали, не дотягивали до столь высоких стандартов.