– Выходят на связь каждые полчаса. Кроме экстренных случаев, конечно.
Его перебил новый голос.
– Вызываю Гекату-1. Эй, на вахте! Говорит Оскар. Пролетаю над тектонической трещиной перед Мизраховым Горбом. Предупреди ребят, чтобы не лезли сюда, а обошли.
– Ладно, передам. Принял Эрманн. – Очевидно, пилот отключился, потому что оператор, не оборачиваясь к Крамеру, спросил: – А что слышно насчет прилета «Одина»?
– Откуда у вас такие сведения?
Их снова перебили – послышался голос человека, не привыкшего к возражениям:
– Геката-1! Вызывает Геката-2. Говорит Шульц. Найдите мне Камински – и немедленно!
– Геката-2! Говорит Эрманн. Координаты Камински – квадрат Е-северный, 6.
Еще кто-то подключился, требовал, сообщал, и вот он наконец, голос, которого Крамер неосознанно ждал.
– Говорит Неро. Вышли нормально. Идем по маршруту. Пока тихо. Сообщения есть?
– Ага. Слушай, Вероника! Скажи Элджи, или кто там с тобой сидит, – Оскар предупреждает, чтоб к Мизрахову Горбу шли в обход…
Не дожидаясь, пока Алек кончит говорить, Крамер вышел.
Барнав, заместитель директора Станции, полный подвижный человек неопределенного возраста, встретил его обычной усмешкой:
– Так! Все осмотрели, обревизовали, убедились – и все-таки недовольный вид. Что на этот раз? Андерсон пожаловался?
– Нет. Хотя он, конечно, жаловался. Я установил, что персонал Станции знает о прилете «Одина».
– Ну и что? Вас это беспокоит? Или сам визит высокой инспекции? Пусть прилетают. Что они здесь найдут? Специалистов, увлеченно занимающихся геологическими изысканиями и прочей научной работой. Дисциплинированных рабочих. Сухой закон, который, безусловно, нарушают, но это уж не моя забота, а ваша как проверяющего «Галактики»…
– И все-таки откуда это стало известно?
– Хотите найти источник слухов? По-моему, бесполезное занятие. Пусть болтают. – Он пожал плечами. – Утечка информации с Гекаты невозможна, это вы сами установили, а на Станции могут придумывать что угодно.
– Вот именно. И придумывают. Как мне сегодня напомнили, любой закрытый институт – неистощимый источник сплетен.
– Все равно. Не верю я в межзвездный шпионаж, страшные козни «И.С.» и так далее. Это из времен юности наших дедушек. Тогда чего на нынешнее время не прогнозировали! Выйдем, мол, за пределы нашей галактики, контакты, конфликты, инопланетные шпионы… Как было, так и осталось. Сидим в своей Галактике (он остановился, желая подчеркнуть каламбур, невысокого пошиба, по мнению Крамера), работаем как работали, чуждый разум тоже что-то молчит…
Скептицизм Барнава, по мысли руководства, должен был уравновешивать суровость Шульца. Но Крамеру он успел изрядно надоесть.
– Собственно, цель моего визита не в том, чтобы обсуждать прилет «Одина». Я хочу попросить у вас личное дело Вероники Неро.
– Неро. Хороший работник. Кстати, она не похожа на итальянку.
– А разве она итальянка?
– Не знаю. Теперь все так перемешалось…
Он направился к сейфу с документами. Когда Барнав встал, оказался виден портрет президента Торгово-промышленной Федерации с выдержкой из его предвыборной речи: «Равновесие сил, установившееся на Земле, должно распространяться и на Космос – таков наш девиз. Мы – сугубо мирная организация и, исходя из этого, строим свою политику».
Барнав открывал какие-то ящики, бормотал:
– Да, почти ничего не изменилось… и документацию ведем по старинке… – Он вытащил пластиковую папку, протянул ее Крамеру. – Так что там с Вероникой?
– О ней ходят странные слухи.
– Опять слухи? Хм… это что, из-за того случая? Да, было дело. Это ж надо – такое везение! Я был на месте оползня. Было бы чудом, если бы она просто оказалась жива, а она еще и выбралась оттуда без единой царапины.
– Как без единой царапины? Я сам видел шрам.
– Так он и раньше был… И из-за этого случайного эпизода вы ее в чем-то подозреваете?
– Но кое-кто из рабочих и младших техников поговаривает, что Вероника вообще не может умереть.
– Погодите… вы это из-за недавней шумихи из-за андроидов? – Барнав отмахнулся. – Абсурд! Все сотрудники Станции прошли жесткий медицинский контроль. Любое отклонение от нормы… Ну, у Лины спросите… или у Монтериана…
– Возможно, я это сделаю. А может быть, и нет. Если хотите, меня интересует не сама Вероника, а эти слухи. Самое лучшее было бы обратиться к психологу. Но что делать, если Вероника и есть психолог? Во всяком случае, дайте папку.
– Берите. Только ничего вы здесь не найдете.
Итак, Вероника Неро, 26 лет, незамужняя, сирота, ни в одной политической партии или организации не состоит. Языки: английский, французский, итальянский, линкос, латынь. Родилась в Тремиссе (пригород Лауды). Окончила университет в Нью-Академе одновременно по двум специальностям – историк и психолог. Во время учебы награждена мемориальной академической стипендией королевы Беаты. Затем – полтора года в Институте Западной истории. Тема магистерской диссертации – «Психические отклонения в религиозных ересях европейского Средневековья» (опубликована в XIX выпуске научных записок института). Подала документы сразу после того, как в печати было объявлено о наборе специалистов на Гекату, и зачислена незамедлительно.
Заключение врача: здорова.
Благодарность дирекции по делу М-29-а.
Какие-либо замечания отсутствуют.
Может быть рекомендована к дальнейшим работам, проводимым «Галактикой».
* * *
Вот и все. Обычная биография. Ничто не выделяет ее из прочих специалистов, работающих по контракту. Ни двойное образование – в последнее десятилетие это стало повседневным явлением, ни готовность, с которой она была принята на работу, – предпочтение при наборе отдавалось молодым и бессемейным. Легко находили объяснения и пресловутые архаические пристрастия Вероники. Единственное, на что следует обратить внимание, – благодарность дирекции. Судя по коду «М», дело касалось шахт. А Вероника не была допущена к работам на Базе, и необходимости в этом не наблюдалось. Разъяснения мог дать только Шульц. А Шульц скоро ожидается. Разумеется, он прибудет не для того, чтобы обсуждать Веронику Неро. Разговор пойдет о главном, а Вероника – это уже частности. Но главное – это шахты, а там побывала и Вероника.
– Смотреть видео или читать я могу и у себя в комнате. Библиотеку я посещаю, чтобы поговорить с людьми. Но только не на профессиональные темы!
Эмма Вингрен уже почти достигла возрастного ценза, допустимого на Станции. Тело она имела полное, лицо округлое, голос пронзительный и не могла себе позволить ни надменности Лины, ни сухости Вероники.
– Только что здесь был Оскар, и знаете, о чем он битый час мне рассказывал? О фазах Рамнусии!
Неясно было, к кому обращается Эмма – расположившемуся рядом Андерсону, к Монтериану, занятому решением шахматной задачи, или к самому Крамеру.
Вероника, как всегда, копалась в книгах.
– Ты бы шла, выспалась после смены, – сказал ей Андерсон.
– Не хочу.
Разговор происходил примерно сутки спустя по земному времени. Шульц прибыл, но он-то сейчас как раз отсыпался.
– Правильно, Вероника, – Монтериан, второй врач Станции, оторвался от шахмат, – на сон уходит слишком много времени. Того, что мы тратим на сон, хватило бы еще на одну жизнь.
– А вы уверены, что человеку нужна еще одна жизнь? – подкинул ему реплику Крамер.
– А вы у людей поспрашивайте.
– Точно, – сказал Андерсон. – Каждый бы согласился прожить подольше. Если, конечно, не стареть. Иначе все ни к чему.
– И какой же допустимый предел? Вот вы, Эмма, как думаете?
– Ну, это извините, Раф, спрашивать женщину о возрасте!
Поняв, что Вероника сама в разговор не включится, Крамер прямо адресовался к ней:
– А вас эта тема совсем не интересует?
– Когда-то интересовала. – Она провела пальцами по корешкам книг. – Даже кое-что почитывала. Потом бросила. Слишком уж много об этом написано. Впрочем, кажется, ничего нельзя сказать, чтобы не найти этому аналогию в истории, в философии, в литературе. Так вот, о долголетии. Один великий писатель прошлого в свое время утверждал, что человек должен и может жить не менее трехсот лет. Причем средство для этого он указал самое простое – нужно просто не хотеть стареть и умирать. Этот писатель и сам прожил довольно долго – ну не триста лет, а около ста… А другой гений, его современник, возразил: человеку отпущен совершенно достаточный срок, дальше настали бы скука и опустошение… Этот писатель, конечно, умер весьма молодым. Кстати, Эмма, оба они, развивая свои идеи в драматургической форме, в центр сюжета ставили женщину. Потому что женщина, вероятно, находится в более интимных отношениях со временем.
