Хасан ибн ас-Саббах встретил посланца франков с той смесью восточной любезности и безразличия, которые могли означать что угодно и не означать ничего. За годы, проведенные на Востоке, граф усвоил одну истину — то, как улыбается человек, что он говорит, не имеет никакого значения. Важно только, что он делает. Или собирается делать. Именно последнее и должен был выяснить граф — что собираются делать высокочтимый Хасан и его люди.

За глаза многие называли Хасана «Стариком с гор». Аламут, действительно, был расположен в горах. Но назвать Хасана стариком было никак нельзя. Стараясь не быть непочтительным и не смотреть собеседнику прямо в глаза, граф успел все же заметить, что хозяин замка был тех лет, когда человек, предрасположенный к власти, достигает ее. Не наследственной власти, ибо она приходит с рождением, а той, которую добиваются умом, железом и кровью. Человеком именно такой судьбы и был Хасан.

Миссия, возложенная на графа, была довольно деликатна. Конечно, союз его высокого собеседника с христианским королем, даже тайный союз, был бы вещью неслыханной, небывалой. Но разве кто-нибудь сказал — невозможной? Тем более когда та и другая сторона, вкрадчиво говорил граф, не поступясь ничем, обретут от этого союза только выгоды. Речь его лилась свободно и гладко. Так бывало всякий раз, когда он говорил с людьми Востока, — он переставал думать по-французски и думал на их языке. Временами, чтобы оживить речь, он делал цветистые сравнения и цитировал персидских поэтов. Но в то же время граф был достаточно осмотрителен, чтобы не приводить слова из Корана, хотя они были к месту и сами просились на язык. Он понимал, что для собеседника в его устах, устах неверного, слова эти могли прозвучать кощунственно. Как хорошо, что в свое время он изучил этот язык и владел им в совершенстве. Граф был очень доволен собой, доволен высокой миссией, выпавшей на его долю, доволен своим королем, задумавшим столь тонкую дипломатическую комбинацию.

В тот день Хасан ибн ас-Саббах не дал никакого ответа. Но граф знал, что так и должно быть. Когда под вечер они прогуливались вдоль крепостных стен, разговор шел о вещах изысканных, но далеких от цели его приезда — о поэзии, о цветах, об усладе души. Особенно об усладе души.

— Этот вид отсюда, с горы, — заметил граф, — невольно настраивает на философский лад.

Граф был учтив и старался не упустить случая сказать хозяину приятное.

— Вы мой гость, — улыбнулся Хасан. — Если жалкий вид, что открывается с этой моей стены, заставил вас подумать о вещах, о которых вы не задумывались у себя на родине, я буду рад и утешен.

Граф так и не решил для себя, было это ответной любезностью или оскорблением. На всякий случай он улыбнулся. Его улыбка могла быть истолкована двояко, так же как и слова Хасана. Но Хасан, видно, понял эту двузначность и решил пояснить свою мысль:

— Передавая мне сегодня слова короля франков, мой высокочтимый гость несколько раз говорил о выгодах предлагаемого союза?

— Граф почтительно наклонил голову. Именно это имел в виду его августейший повелитель. Выгоды, которые безопасны и удобны обоим.

— Вы, христиане, — нахмурился вдруг Хасан, — помышляете лишь об этом. О выгоде. Ради этого вы готовы предать друг друга. Но когда живешь здесь и смотришь на мир с этой горы, начинаешь видеть другое. То, что не видно вам. Вот мой человек… — он кивнул на часового, застывшего на крепостной стене. — Смотри, франк!

С этими словами Хасан взмахнул рукой. Человек в белом одеянии отбросил меч и прыгнул в пропасть.

Графу показалось, что глаза обманывают его. Он знал, что такого не может быть. Человек не может просто так, по мановению руки, броситься в пропасть. И словно чтобы разуверить его, чтобы заставить чужеземца понять, что это правда, Хасан снова махнул рукой — и другой часовой прыгнул вниз со стены крепости. Потрясенный граф не успел остановить его, как третья фигура, стоявшая у подножия башни, бросилась вниз.

— У меня семьдесят тысяч человек, верных мне и готовых умереть по одному моему знаку, — Хасан говорил, не глядя на гостя, и это было знаком неудовольствия. — Есть ли у твоего короля люди, которые были бы так же преданы ему? Передай это своему повелителю. Это — мой ответ.

Слова о семидесяти тысячах, преданных ему до конца, не были пустым хвастовством. Именно поэтому человека, который произнес эти слова, смертельно боялись правители от Каспия до Атлантики, от берегов Нила до Скандинавии. Он не был ни королем, ни императором, ни военным предводителем. У него не было ни империи, ни войска. Единственное, что было у него, это власть — страшная власть над людьми, власть заставлять их умирать и убивать других. Ни один из тогдашних правителей не чувствовал себя защищенным от людей Хасана. Облаченные в белые одежды, перепоясанные красными поясами — цвета невинности и крови, — они настигали свою жертву, где бы она ни была. Ни крепостные стены, ни стража не могли остановить их. Повинуясь пославшему их, они с радостью принимали любую, самую лютую смерть.

«Они» — члены одного из самых могущественных тайных обществ, которые знала история, — общества «ассасинов», или «убийц». Что же заставляло их так безропотно, так слепо повиноваться первому же слову своего повелителя? История страшной власти «Старика с гор» — это история всего его тайного общества. Путь, который привел Хасана на гору Аламут, был долог и не всегда прям.

…Покровительство Низама аль-Мулька, визиря правителей Сельджукского государства, открыло Хасану дорогу во дворец и обеспечило высокий пост министра. И Хасан отблагодарил визиря так, как умел это делать только он. Позднее Низам аль-Мульк писал: «Я усиленно рекомендовал его и добился, чтобы он был сделан министром. Но, как и его отец, он оказался обманщикам, лицемером, эгоистом и негодяем. Он был столь искушен в ханжестве, что казался набожным, хотя и не был таким. Вскоре, неведомо как, он сумел полностью подчинить себе султана».

На пути Хасана стоял теперь только один человек, тем более ненавистный, что Хасан был обязан ему всем, — визирь Низам. Бремя благодарности оказалось для Хасана слишком тяжким, чтобы он мог нести его слишком долго.

Как-то султан высказал пожелание, чтобы был составлен отчет обо всех государственных поступлениях и расходах. Дело было поручено визирю, и тот сказал, что на это потребуется год. Султан шевельнул было головой, чтобы этим выразить свое согласие, как вдруг Хасан почтительно опередил своего владыку. Он выступил вперед и распростерся у ног султана. Если его всемогущество великий султан позволит, он берется выполнить его повеление ровно через сорок дней. Султан согласился. При этом он посмотрел не на Хасана, а на своего визиря. Долго после этого Низаму аль-Мульку снился этот взгляд.

Все понимали, что, если через сорок дней Хасан представит отчет, дни визиря сочтены. И ни для кого не было секретом, кто станет визирем после него. Сам Низам понимал это лучше других.

В назначенный день высокое присутствие собралось в тронном зале дворца. Хасан развернул листы пергамента, которые принес с собой, и ждал знака султана, чтобы начать чтение. И снова какое-то мгновение решало все. Но на этот раз его поймал Низам.

— Как красиво написан твой отчет! — воскликнул он. — Я не знаю переписчика, который мог бы сделать работу так совершенно!

Присутствующие переглянулись. Неужели, чувствуя себя побежденным, великий визирь пал до столь жалкой лести!

— Я сам переписал отчет. — Хасан сказал это как можно равнодушнее, дабы собравшиеся не могли подумать, будто он падок на лесть.

— Не может быть! — не отставал Низам. — Здесь чувствуется рука великого мастера!

— Клянусь аллахом, от первой до последней строки все здесь написано моею рукой!

Капкан неслышно захлопнулся. Но в ту минуту никто не заметил этого.

Султан кивнул, все почтительно стихли, и Хасан начал читать. Отчет был составлен мастерски. Это сразу поняли все. Но когда Хасан дошел до половины второго листа, он прочел: