Возьмем того же Солли Левина, его импресарио или, скажем, преподобного Джозефа Смоллвуда. Солли совершенно не похож на импресарио боксера-профессионала из Нью-Йорка. Скорее, его можно было назвать карикатурой подобного типажа, насколько я мог судить. Преподобный Смоллвуд кроткий, мягкий, чуточку нервный, чуточку анемичный человек, какими нам часто изображают служителей культа и какими они почти никогда не бывают в действительности, — настолько соответствовал стереотипу, что все его поступки, реакцию, замечания можно было заранее предсказать и не ошибиться ни на йоту. Однако я знал, что убийцы настолько умны и рассудительны, что стараются не походить на расхожий персонаж, чтобы не выдать себя. Правда, они могут оказаться настолько хитры, чтобы поступать как раз наоборот.

Личность Корадзини тоже оставалась загадкой. Проницательные, умные, крутые бизнесмены и предприниматели — типичный продукт американского образа жизни. Именно таким продуктом и являлся Корадзини. Однако, в отличие от рядового бизнесмена, обладающего лишь крутым характером, Корадзини, кроме того, был крут и физически. Эту крутость, даже жестокость, я это понял, он без колебаний проявит в любом деле, даже в том, которое не имеет прямого отношения к бизнесу. Я был готов подозревать Корадзини, но по причинам, совершенно противоположным тем, по которым подозревал Левина и преподобного Смоллвуда. Корадзини не укладывался ни в какие рамки, он совершенно не был похож на типичного американского предпринимателя.

Что же касается двух оставшихся мужчин, Теодора Малера, низенького еврея, и сенатора Брустера, то первый был в моих глазах более подозрителен.

Но когда я попытался выяснить почему, то не смог привести никаких иных причин кроме того, что он худ, смугл, озлоблен и скрытен. Чем это можно было объяснить, кроме того, что у меня сложилось о нем предвзятое мнение, я не мог сказать. Что касается сенатора Брустера, то он был вне подозрений.

Правда, в следующую минуту в голову мне пришла мысль, поразившая меня. Если кто-то хочет оказаться вне подозрений, он должен надеть на себя личину человека, который действительно вне подозрений. Откуда мне знать, что он сенатор Брустер? Достань пару липовых документов, обзаведись белыми усами и седой шевелюрой вдобавок к цветущей физиономии — и вот тебе сенатор Брустер.

Правда, играть такую роль неопределенно долго невозможно. Но ведь это и не требуется.

Положение мое было тупиковое, я это понимал. Я лишь все больше запутывался, чувствовал себя все менее уверенно и все больше подозревал всех. Даже женщин. Возьмем молодую немку, Елену, уроженку Мюнхена, расположенного в Центральной Европе. Атмосфера лжи и обмана, царившая вблизи железного занавеса, допускала все, что угодно. Однако мысль о том, что семнадцатилетняя девушка может оказаться закоренелой преступницей (вряд ли речь идет о новичках), была нелепой. Да и перелом ключицы — подтверждение того, что авария была для нее неожиданностью, — служит сильным аргументом в пользу невиновности девушки. Миссис Дансби-Грегг? Та принадлежала к обществу, которое я знал лишь понаслышке, по рассказам своих коллег, врачей-психиатров, которые ловили крупную рыбу в мутной воде жизни молодых лондонских аристократок. Однако шаткость их положения, неврозы, не говоря об их частых финансовых затруднениях, не носили криминального характера. Кроме того, представителям этого общества недоставало тех качеств, какими в полной мере обладали Зейгеро и Корадзини, — физической силы и решительности, необходимых в таком деле. Однако как обобщать, так и вдаваться в детали одинаково опасно; что собой представляет миссис Дансби-Грегг как личность, мне было абсолютно неизвестно.

Единственной моей опорой, островком безопасности в море неуверенности была Мария Легард. Если я ошибся в ней, то был не одинок. Выходит, миллионы других людей тоже ошиблись в ней, а этого не может быть. Есть вещи, которые просто нельзя себе представить. Это был именно тот самый случай. Мария Легард была вне подозрений.

Во внезапно наступившей тишине я услышал глухой стук лениво вращавшихся чашек анемометра и шипение лампы Кольмана. Собравшиеся уставились на меня со смешанным чувством удивления и любопытства. Внешне бесстрастный и небрежно рассеянный, я тем не менее дал ясно понять присутствующим, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Об этом все догадались, все девять пассажиров авиалайнера. То обстоятельство, что я оказался в центре всеобщего внимания, было мне на руку. Появление Джекстроу с магазинным винчестером под мышкой осталось никем не замеченным. Палец он держал на спусковом крючке.

— Прошу прощения, — произнес я. — Знаю, таращить глаза невежливо.

Правда, теперь ваша очередь это делать. — Я кивнул в сторону Джекстроу. В каждой экспедиции имеется одна-две винтовки. Чтобы защищаться от медведей и волков и добывать тюленину для собак, если члены экспедиции находятся вблизи побережья. Никогда не думал, что оружие пригодится на вершине ледника. Чтобы защищаться от еще более опасных хищников, чем белые медведи или волки.

Мистер Нильсен удивительно меткий стрелок. Не вздумайте шутить. Руки за голову! Это касается каждого из вас.

Словно по мановению волшебного жезла, глаза присутствующих обратились ко мне. Я успел вытащить «беретту» калибра 9 миллиметров, которую извлек из кобуры полковника Гаррисона. На сей раз я не забыл снять пистолет с предохранителя. В стылой тишине барака щелчок прозвучал неестественно громко.

— Что еще за произвол, черт бы вас побрал? — побагровев, закричал сенатор Брустер, вскочивший на ноги. Он было кинулся на меня, но тотчас остановился как вкопанный. В тесном помещении выстрел из винчестера прозвучал оглушительно. Когда же эхо выстрела стихло и дым рассеялся, все увидели, что сенатор с побелевшим лицом разглядывает отверстие в досках пола. Должно быть, Джекстроу не рассчитал, и пулей пробило рант на обуви сенатора Брустера. Однако эффект превзошел все ожидания. Сенатор, пятясь, с трудом сел на койку. Он настолько перепугался, что забыл положить руки на затылок. Но я не придал этому значения: теперь государственный муж будет смирным.

— 0'кей, вижу, вы не шутите. Мы в этом убедились, — растягивая слоги, произнес Зейгеро, однако руки на затылок положил. — Мы знаем, вы не станете бросать слов на ветер, док. Стряслось что-нибудь?

— Стряслось, — жестко ответил я. — Двое из вас убийцы. У обоих пистолеты. Сдайте ваше оружие.

— Коротко и ясно, милый юноша, — проговорила Мария Легард. — Короче не скажешь. Вы что, рехнулись?

— Опустите руки, мисс Легард. В число подозреваемых вы не входите. Нет, я не рехнулся. Как и вы, я в здравом уме и твердой памяти. Если же вам нужны доказательства, вы их найдете на борту самолета или в вырубленной во льду могиле. У командира самолета пулей пробит позвоночник, у пассажира на заднем кресле прострелено сердце, второй пилот был задушен. Да, задушен. Смерть наступила от удушья, а не от кровоизлияния в мозг, как вам сообщили. Задушен во сне. Вы мне верите, мисс Легард? Или желаете прогуляться к самолету, чтобы убедиться в истинности моих слов?

Она не сразу ответила. Никто не произнес ни слова. Все были ошеломлены и не успели прийти в себя от услышанного. Все, кроме двух преступников. Но, как ни старался, я не смог заметить в лицах присутствующих ничего, что могло бы обнаружить среди них убийц — ни единого ложного жеста, ни малейших признаков вины. В глубине души я надеялся, что преступники обменяются взглядами. Но надежда не оправдалась. Убийцы умели владеть собой. Я испытывал горечь поражения.

— Приходится верить вам, — так же медленно произнесла Мария Легард.

Правда, в голосе ее звучала неуверенность, а в лице не было ни кровинки.

Взглянув на стюардессу, старая актриса спросила:

— Вы знали об этом, милая?

— Узнала всего полчаса назад. Доктор Мейсон подозревал меня.

— Боже мой! Какой… какой кошмар! Какой ужас! Двое из нас убийцы! Сидя у камелька, Мария Легард оглядела остальных восемь человек, потом поспешно отвела взор. — Может быть… Может быть, вы нам все расскажете, доктор Мейсон?