– Поешь, пока мы отдыхаем, – сказал он. – Может быть, нам больше не удастся перекусить до самого Парижа.

Сенред покачал головой. С тех пор как он покинул Англию, у него не было аппетита, да и вообще никаких желаний, кроме одного-единственного – как можно скорее очутиться в Париже.

В тысячный раз повторял он себе, что совершает непростительную, более того, опасную глупость, возвращаясь туда, где все ему ненавистно. Для его приезда во Францию не было никакой другой причины, кроме желания увидеть Элоизу.

Она обладала над ним магнетической властью, привлекая его к себе из самых далеких уголков земли. Судя по тому, что он слышал, у него были все основания думать, что Элоиза нуждается в нем. Неужели они никогда не оставят ее в покое, эти церковные стервятники?

Сенред забылся и застонал вслух.

– Что, плечо болит? – спросил, повернувшись к нему, фламандец. – И немудрено. Ты зря сидишь на ветру без рубашки. Как бы ты ни был силен и вынослив, в конце концов непременно застудишься.

Сенред принужденно улыбнулся:

– Нет, плечо у меня не болит. Я бы скорее сказал, что у меня болит душа.

Он разогнулся, воспользовавшись продольной качкой баркаса, который шел вверх против течения. Надо держать себя в узде. Если бы кто-нибудь знал, какая ужасная сумятица царит у него в мыслях, его наверняка сочли бы безумцем.

Сенред знал, сколько ненависти к себе вызывает несчастная Элоиза. Ее враги считают, что она не только соблазнила, но и погубила Пьера Абеляра. Но больше всего эти ханжи, носящие власяницы, занимающиеся самобичеванием, изнуряющие себя постом, ненавидят милую Элоизу за то, что у нее множество друзей в лоне церкви, и эти друзья очень ее любят. И всегда готовы ей помочь, даже сейчас.

Сенред слышал, что монастырская школа в аржантейском монастыре приобрела еще большую известность при новой аббатисе. Желающих поступить в эту школу куда больше, чем она может принять.

Такой ее успех, естественно, вызывал озлобление у духовенства. Столь непростительный грех, считает оно, никак не может заслуживать вознаграждения. Элоиза должна искупить его страданиями, должна быть унижена перед всем миром, лишена всех, даже самых маленьких, радостей. У нее следует отобрать все, что ей дорого, и, конечно же, непозволительно, чтобы она руководила монастырской школой.

«Эти ублюдки ни перед чем не остановятся», – подумал Сенред.

Все эти последние новости он узнал совершенно случайно от бродячего монаха на мануфактурной ярмарке. Они вместе распивали кувшин эля, которым угостил монаха добросердечный хозяин местной таверны. Монах предложил Сенреду поделиться с ним по-христиански, и голодный Сенред не стал отнекиваться.

Разговор, как и можно было предположить, пошел на церковные темы. Собеседник Сенреда рассказал о реформах, которые Адам Сюгер ввел в монастыре Сен-Дени. При упоминании о монастыре Пьера Абеляра Сенред сразу навострил уши.

– Все, что говорил Пьер Абеляр, оказалось правдой, – сказал ему монах. – Как установил посланный туда папой Адам Сюгер, это было чрезвычайно мерзкое заведение, где господствовала всеобщая продажность. В то время, разумеется, никто не верил обвинениям Абеляра, скандал вокруг имени которого не позволял воспринимать его всерьез. – Он передал Сенреду кувшин, чтобы тот приложился к нему. – Ты, разумеется, слышал о Пьере Абеляре. Его история взбудоражила весь христианский мир. Сами знаете, даже сейчас трудно вынести определенное мнение об этом человеке.

Сенред вытер рот тыльной стороной руки.

– Да, я слышал о Пьере Абеляре, – только и уронил он.

Монах рассказал ему, что Абеляр отправился на восток Франции, чтобы воздвигнуть там часовню «Параклет»[11] на землях, подаренных ему знатными друзьями. Поговаривали, что самую большую помощь оказал ему король.

Однако после того как к месту строительства нахлынули орды почитателей Пьера и окрестные землевладельцы стали дружно жаловаться на бесчинства школяров, Пьеру пришлось покинуть свой «Параклет». Он переехал в Бретань, где ему предложили место аббата в каком-то странном отдаленном монастыре, где говорили только по-бретонски.

Жизнь, которую вел Пьер, после того как стал монахом, не слишком-то интересовала Сенреда. Но он стал проявлять внимание, как только монах упомянул о папском посланце, грозном Адаме Сюгере, который железной рукой наводил порядок в прежнем месте пребывания Пьера – монастыре Сен-Дени.

– Занимаясь обследованием монастыря, Сюгер обнаружил важный документ, где было указано, что вся земля, на которой стоит монастырь, принадлежит Сен-Дени.

Сенред в это время держал кувшин с элем у губ. Слова монаха произвели на него такое сильное впечатление, что он даже забыл поставить его на место. Какое-то время он сидел, глядя куда-то вдаль. До него не сразу дошло то, что говорил его собеседник.

Когда наконец он обрел дар речи, то сказал:

– Они замышляют погубить ее?

– Аббатису Элоизу? – с равнодушным видом отозвался монах. – Не знаю. Почему вы об этом заговорили? Я только знаю, что Адам Сюгер обратился к папе с прошением об объявлении этого документа имеющим полную силу, о повелении всем монахиням оставить Аржантей и о последующем сносе монастыря. Откровенно говоря, я не понимаю, зачем нужно сносить монастырь со всеми его зданиями, но Сюгер настаивает на этом. Монахиням будет предложено возмещение, если пожелают, они могут вернуться к светской жизни.

Слова собеседника продолжали громко отдаваться в голове Сенреда. «Снести монастырь… Изгнать Элоизу и ее монахинь…» Несколько мгновений он был не в состоянии ни слушать монаха, ни говорить о чем-либо. Он слышал об Адаме Сюгере, так же страстно ненавидевшем женщин, как святой Бернар из Клерво. Этот Бернар перед всем честным народом зверски избил свою сестру за то, что она посмела выйти замуж и родить детей.

И вот теперь этот Сюгер, представитель самого папы, собирается поступить с еще большей жестокостью с Элоизой и ее монахинями в Аржантее.

На берегу стайка оборванных ребятишек бежала вровень с их баркасом, который как раз миновал отмели около Лез-Андели, на границе владений французского короля. Сенред положил локоть на уключину и, упершись подбородком в ладонь, наблюдал за бегущими детьми.

Все это было несколько недель назад. И вот теперь он плывет по Сене к Парижу.

На каждом изгибе реки стояли плотины со шлюзами и высокими воротами, где надо было в очередной раз уплачивать пошлину. На водном пути от моря к Парижу часто встречались следы разрушений и пепелища. Везде оставила свои следы война между английским королем Генрихом и его племянником Робертом Клито – ставленником французского короля. Они проплывали мимо многих прибрежных, дотла выгоревших городков, которые некогда процветали, занимаясь рыбной ловлей и перевозкой грузов, но теперь представляли собой жалкое зрелище: множество полузатопленных судов у берега, полностью разрушенные причалы.

– Какая убогая картина, – пробормотал Сенред. – Сколько напрасно разрушенного. Неудивительно, что я предпочитаю быть певцом и жонглером.

Гребец повернулся к нему, подняв брови.

– Так вот, оказывается, как ты зарабатываешь себе на жизнь? Что ж, неплохое занятие. Развлекать людей сейчас куда приятнее и выгоднее, чем идти на веслах против течения.

Сенред мрачно смотрел на медленно проплывающие берега.

– С самого детства меня учили воевать. Но я уже тогда ненавидел войну, как ненавижу ее и сейчас.

Фламандец кивнул:

– Ты парень очень сильный и, наверное, хорошо умеешь сражаться. Но война тебе не по нутру, так, что ли?

Сенред взглянул на него прищуренными глазами:

– Господи, а кому она по нутру? Ты же сам видишь на берегу этих голодных людей, развалины, пожарища. Я не священник, но клянусь, никогда бы не мог примириться с войной и, сколько бы ни старался, никогда бы не мог полюбить людей, обучающих этому кровавому искусству. Поэтому я стал поэтом, жонглером, а когда повезет, подвизаюсь в роли шута. – Он замолчал, и его губы тронула усмешка. – Как ты можешь догадаться, мне пришлось претерпеть из-за этого уйму неприятностей.