В этой полной душевных кризисов и внезапных поворотов жизни в общем-то не было ничего необычного. Для людей, подобных Путинцеву, такой путь был скорее закономерен. Человек становился вероучителем и создателем новой общины не в результате постепенного накопления опыта, постижения мудрости веков; пути к духовному лидерству были весьма извилисты.
Например, создатель одной из самых причудливых современных сект «Ослепляющий свет» Гунар Тийт до 36 лет был заурядным преуспевающим бизнесменом. Когда дела фирмы пошатнулись, он обвинил в этом своего компаньона. Стремясь избавиться от него, Тийт перенастроил бортовой вычислитель флайера, и несчастный разбился; в катастрофе погибла также жена компаньона (которая, как выяснилось на следствии, была любовницей убийцы), а трехлетний сын стал инвалидом. Находясь в заключении, Тийт несколько раз покушался на самоубийство, однако затем успокоился, а на шестом году заключения начал добровольно сдавать кровь. В течение последующих семи лет он сдавал максимально возможные дозы, превратив свой организм в фабрику крови. Он стал достопримечательностью колонии, его много раз снимали на видео, брали у него интервью. В этих выступлениях он изложил основы своего учения, парадоксальным образом соединяющего стремление к удовольствию с альтруизмом. По выходе из колонии он создал секту, проводившую оргии с участием несовершеннолетних, но при этом поставлявшую массу волонтеров в районы эпидемий.
Или шоу-видео-кумир Рамзес Чакра, в зените славы устроивший пожар в студии, а затем сгинувший неведомо куда. Как позже выяснилось, он провел несколько лет в сибирской тайге в общинах «людей леса». Затем последовала попытка помешать строительству станции синтеза «Север-3», организация всяческих акций протеста, а закончилось дело созданием общины, но не экологического, как можно было ожидать, а сугубо мистического направления.
Меня всегда притягивали эти люди, игравшие такую важную роль в нашем мире. Что заставляло их ломать сложившийся жизненный уклад, бросать работу, друзей, менять привычки? Что позволяло подчинять своей воле других людей — до конца, до рабского послушания, до полного отказа от собственной индивидуальности? Может быть, я им завидовал? Не знаю. Во всяком случае, уже на втором курсе университета я начал собирать сведения о них. Спустя год это увлечение, поначалу казавшееся периферийным, превратилось в стойкий интерес. Мое досье разрослось, я написал несколько статей о различных аспектах современного вероучительства; к последнему курсу у меня сложился замысел дипломной работы о типологии нового эзотеризма.
Однажды на экране моего визора возник брюнет с внешностью оперного злодея; он представился сотрудником аппарата Совета Безопасности и попросил о встрече. Недоумевая, я согласился. В ходе длительной беседы, напоминавшей распутывание клубка разноцветной проволоки, проводимое в полной темноте, я выяснил, что, во-первых, мой собеседник работает не в SC[1], а в SSA[2] — что, как вы понимаете, не одно и то же, — а во-вторых, он интересуется не столько моей работой, сколько мной — в общем, он хотел, чтобы я стал сотрудником Управления. Я попросил неделю на размышление, но уже через день позвонил господину Кордосе — так звали моего собеседника — и сказал, что согласен.
С тех пор я лишь дважды пожалел о своем решении. В первый раз спустя месяц после защиты диплома — тогда, собравшись с духом, я наконец сообщил Анне-Марии о месте своей службы. Анна была моей второй подружкой; наш роман оказался на удивление долгим и прочным, мы жили вместе уже полгода и собирались регистрироваться. Она оказалась не в восторге от того, что услышала, попыталась убедить меня изменить свое решение. Всевозможные тайные агенты уже давно не являются объектом поклонения, сказала она. Страх, смешанный с завистью, даже с восхищением, — все это кончилось с концом Большого Террора. Теперь в представлении большинства людей деятельность моих будущих коллег связывается с чем-то пугающим и в то же время отталкивающим; их избегают. Она не собирается становиться женой отверженного. Мы расстались. Мне было плохо без нее — настолько, что я готов был пойти на попятный, и лишь ее стремительное сближение с новым знакомым, вскоре ставшим ее мужем, удержало меня от этого шага.
И еще раз я пожалел о выбранном пути; это случилось на втором году моей работы. Со шприцем в руках я метался между телами умирающих на моих глазах людей. Доза яда, введенная себе членами общины «Скала света», оказалась слишком большой, и я не мог уже ничего сделать. Моя личная трагедия состояла в том, что двумя месяцами ранее я дал заключение, согласно которому учение Виджевананты Рао Второго, основателя общины (настоящее имя Адам Квасневич), могло быть отнесено к группе «В» — «потенциально опасные», — что не требовало внедрения в общину постоянного агента и позволяло ограничиться периодически проводимыми проверками. Я ошибся и теперь мог наблюдать плоды своей ошибки.
И теперь, когда я вспоминаю этот день, я вспоминаю и впервые испытанное чувство ужасающего бессилия. Тогда я вышел из строя на несколько недель; со мной возились психологи, релаксологи, обо мне заботилось начальство. С тех пор было много других общин. С одними я угадывал (это случалось чаще), с другими ошибался, иногда это приводило к тяжелым последствиям; но никогда больше я не позволял отчаянию овладеть мной, никогда не задавал вопрос, стоило ли начинать все это. Видимо, я стал профессионалом.
…Я набрал нужный код и после недолгих переговоров с электронным секретарем увидел на экране чернобородого монаха весьма сурового и даже грозного вида. Это был настоятель Свято-Троицкого монастыря отец Кирилл. Я представился и начал излагать свою просьбу, однако святой отец прервал меня. Он уже слышал об ужасной трагедии, постигшей этих несчастных и их лжеучителя. А поскольку этот лжеучитель некоторое время был послушником вверенной ему обители, отец Кирилл ожидал, что к нему обратятся, и навел справки. Вот все сведения, которые ему удалось отыскать в монастырских архивах (визор пискнул и выдал мне еще теплый листок, заполненный едва наполовину). Вряд ли он сможет мне помочь чем-то еще. К прискорбию, тогдашний настоятель монастыря отец Даниил скончался в прошлом году, ушел от нас и отец Никодим, бывший духовником у послушника Мефодия. Правда, есть человек, который может рассказать о бывшем послушнике. Это епископ Тобольский Афанасий. В свое время он делил с Мефодием одну келью. Насколько известно отцу Кириллу, епископ человек занятой, и захочет ли он разговаривать, неизвестно. Это все.
К сожалению, нет, извинился я. Мы разыскиваем одного человека, участвовавшего в событиях той ночи. Я должен навести справки в монастырском архиве. Не будет ли святой отец любезен дать мне допуск?
По суровому лицу настоятеля прошла какая-то рябь. Еще один участник? И он тоже имеет отношение к обители? Нет, он, конечно, понимает, что идет следствие, и он, разумеется, окажет содействие, вот, пожалуйста…
Святой отец был явно растерян. Он хотел что-то спросить, но не решался. Я ждал. Наконец он решился. Тот человек, которого мы разыскиваем, — это подозреваемый в убийстве? И мы намерены сообщить об этом репортерам? Это было бы ужасно, если бы в его монастыре… У них никогда, всегда…
Я твердо заверил отца Кирилла, что до окончания расследования никакие версии и шаги следствия оглашаться не будут и что я лично постараюсь оградить репутацию его уважаемого монастыря. «Поелику представится возможным», — как можно любезнее закончил я. Вряд ли я его успокоил.
Поиски в архиве не дали ничего. Я пропустил через наш главный определитель фотографии всех обитателей монастыря, живших в нем в одно время с Путинцевым. «Существенного сходства» с незнакомцем — служебный термин, позволяющий продолжать поиски в этом направлении, — не было отмечено ни у кого. В сущности, главу «Свято-Троицкий монастырь» следовало закрывать, однако я, можно сказать, помимо своей воли, уже набирал код Тобольска. Я страшно хотел, я должен был узнать, что представлял собой глава «Дома Гармонии» в период духовных исканий.
