— Да, Бремокль, еще мой сосед доктор Бергмайер, ну, конечно, Томас… А Штумпетер, бедняга, со своей машиной, можно сказать, спас мне жизнь. Что касается меня, то знаете, что было моей первой мыслью, когда я увидел этих тварей? Я подумал: как хорошо, что в этот день мама почувствовала себя плохо и осталась дома! А затем я решил… ну, в общем, я тоже не поддался панике.

Произнеся последнюю фразу, господин Хупертс, до того рассказывавший о тех давних событиях довольно охотно, внезапно замолчал и посмотрел на часы. Он явно чего-то не договаривал. Я обратил внимание на прозвучавшие новые имена, но решил сначала задать другой вопрос.

— Скажите, — спросил я, — вы не видели человека, который снимал происходящее фотокамерой? Один свидетель утверждает, что видел, как кто-то снимает.

При этих словах выражение лица господина Хупертса совершенно изменилось. Передо мной сидел уже не благодушный хозяин дома, а умелый юрист, наводивший страх не только на противников своих клиентов, но и на не слишком подкованных судейских чиновников.

— Молодой человек, давайте не будем играть в кошки-мышки! — язвительно произнес господин Хупертс. — Я с самого начала, как только вы появились, заподозрил, что ваше, как вы выразились, «дополнительное расследование по вновь открывшимся обстоятельствам» только предлог, что вы лишь разыгрываете неосведомленность. Теперь все стало ясно. Спросите лучше прямо: не осталось ли у вас, Альфред Хупертс, еще фотографий? И я вам так же прямо отвечу: нет, не осталось! Я отдал тогда все, включая чип. Вот почему я, автор уникальных снимков, уже 13 лет молчу об их существовании, боясь прослыть новым Мюнхаузеном. У вас есть еще вопросы?

Да, у меня были вопросы — много вопросов. Прежде всего я спросил, кому хозяин дома отдал свои снимки.

— Как кому? — удивился Альфред Хупертс. — Вашему коллеге. Он явился ко мне вечером, едва только улеглось волнение. Я сам не успел толком рассмотреть, что у меня получилось, как он явился и без всяких предисловий потребовал отдать ему снимки. Он сказал, что это производится в интересах следствия. Кроме того, он предупредил меня, что в наших краях действует тайная секта, которую пока не удается ликвидировать, и если мне дорога моя жизнь, я должен молчать о своих снимках.

— А как выглядел этот мой коллега!

— Ну, выглядел он вполне заурядно. Лет примерно 28 — 30, среднего роста, лицо ничем не примечательное… Знаете, он был какой-то незапоминающийся. А почему вы спрашиваете?

— Он предъявил какие-то документы?

— Да, конечно. У него было удостоверение из вашей же службы, как ее — dinst… sicherheit… administration…

— Управление социальной безопасности?

— Оно самое. Кроме того, у него имелось предписание земельного прокурора об изъятии важных улик — все как положено по закону. Кроме того, он выдал мне расписку. Но скажите же наконец, что означают эти расспросы?

— Могу ли я взглянуть на эту расписку? — Я продолжал игнорировать вопросы господина Хупертса.

Хозяин дома возмущенно пожал плечами, но тем не менее поднялся и вышел в соседнюю комнату. Вернувшись, он передал мне конверт. Я вынул то, что лежало в конверте, и некоторое время разглядывал этот, с позволения сказать, документ. Я хорошо знал, что события в Альтфурте расследовала баварская полиция. Управление, по вполне понятным причинам, этим делом тогда не занималось.

— Знаете, я заберу у вас это, — сказал я, кладя бумагу снова в конверт и вставая. — Если хотите, могу, в свою очередь, выдать расписку об изъятии. Скажите, а откуда этот мой коллега узнал о сушествовании фотографий? Вы кому-то говорили о них? Показывали?

— Понятия не имею! Он просто сказал: «Я знаю, что вы вели съемку». Однако вы не ответили на мои вопросы! Вы что, хотите сказать, что меня тогда обманули и этот человек не был специальным агентом? И никто из вас не видел моих фотографий?

Я покачал головой, подтверждая его худшие опасения, и направился к выходу. В деле появилось еще одно лицо, предстояло новое расследование, но начинать его сейчас у меня не было сил. Я вдруг понял, насколько я устал.

— Постойте! — остановил меня возглас хозяина дома. — Я хочу вам кое-что еще сказать.

Я обернулся. По лицу Альфреда Хупертса было заметно, что он остановил меня не за тем, чтобы поговорить о погоде.

— Я должен признаться — я тогда обманул вашего… этого визитера. У меня остались еще фотографии.

Он вновь скрылся в соседней комнате. На этот раз он отсутствовал целую вечность, однако мое терпение было вознаграждено: когда Альфред Хупертс наконец вернулся, в руках у него был пакет.

— Вот, — сказал хозяин дома, подойдя к столу, но не раскрывая пакет, напротив, крепко сжимая его, — эти снимки я отобрал из всех, что сделал. Это самые лучшие. Утром должны были нагрянуть журналисты, и мне хотелось устроить небольшой сюрприз… возможно, даже сенсацию. Видите ли, я увлекаюсь фотографией с детства, я еще застал времена, когда снимали на пленку, которую потом проявляли, — вы-то вряд ли знаете, что это означает. После гимназии я всерьез подумывал о том, чтобы сделать это увлечение своей профессией, мечтал о выставках, но тут любовная драма перевела стрелки на путях моей судьбы: я поссорился с девушкой, которой очень нравились мои фотографии, она предпочла другого, и я, словно назло ей, совершенно неожиданно для всех поступил на юридическое отделение университета. Однако фотография осталась моим увлечением, и знаете, я таки поучаствовал и в выставках, но все это было совсем не то. И вот наконец судьба подарила мне шанс, у меня в руках было нечто уникальное… Я всю жизнь чту закон, и когда мне показывают предписание прокурора, когда говорят, что изъятие производится в интересах следствия… Но мне так хотелось сохранить хоть что-то! В конце концов ведь я не лгал, отвечая на его вопрос, не остались ли у меня еще фотографии, я совершенно искренне ответил, что у меня их нет. Видите ли, когда я закончил разбирать снимки, ко мне зашел мой старинный приятель доктор Бергмайер — я уже упоминал о нем. Он страшно заинтересовался этими фотографиями и выпросил у меня вот эти лучшие до утра. Когда ночной визитер ушел, я помчался к моему другу (он уже спал, мне пришлось его будить), рассказал о визите, забрал снимки и взял обет молчания. И он молчал, как и я, молчал до самой смерти. Если бы я только знал…

Слушая этот страстный монолог, я подумал о том, что даже не поинтерсовался, о чем идет речь, что такого может быть на этих снимках. В сущности, ничего такого там быть не могло.

Видимо, недоверие отразилось на моем лице, потому что хозяин снимков замолчал, а затем, невесело усмехнувшись, добавил:

— Вы сейчас смотрите точь-в-точь так же, как те ученые, что понаехали к нам после этих событий. Они были убеждены, что эти чудовища — всего лишь галлюцинация, плод нашего больного воображения. А разве может галлюцинация оставить след на бумаге? Сейчас вы сами убедитесь: откуда бы ни явились эти создания, они оставили след.

Он открыл конверт, разложил снимки на журнальном столике и широким жестом пригласил меня взглянуть. Я склонился над столом.

— Вот этот снимок — один из первых, сделан в самом начале вторжения, — пояснял хозяин. — Здесь чудовища держатся вместе. А вот кузнечик, что преследовал господина Греца. Конечно, здесь они не производят того впечатления, что возникает из наших рассказов, но признайтесь — вы ведь не рассчитывали увидеть и этого, ведь так?

Я не верил своим глазам. Чудовища действительно были видны! Это не было похоже на кадры из фильмов ужасов с возвышающимися над домами ярко раскрашенными монстрами. Они выглядели скорее как сгусток тумана, как контур. Еще они были похожи на наполненные воздухом шары, на которых были нарисованы глаза, пасти, клыки. Как и туман, они просвечивали, сквозь них можно было различить предметы на заднем плане. И все же этого хватало, чтобы полностью изменить наше представление о происшедшем в Альтфурте, а возможно, и в других местах. Чудовища не были плодом воображения! Им сопутствовало нечто материальное.