Про электрического доктора рассказывать подробности не хотелось. Анисий начал было, но смутился и скомкал. Ради долга пришлось подвергнуться постыдной и довольно болезненной процедуре, после которой в паху до сих пор будто иголками покалывало.

– Страус, доктор этот, отвратительный тип, – наябедничал Анисий. – Очень подозрительный. Вопросы всякие пакостные задает. – И мстительно закончил. – Вот кем бы полиции заняться.

Эраст Петрович, деликатный человек, про детали расспрашивать не стал. Сказал с серьезным видом:

– Это похвально, что вы решили подвергнуться электрической процедуре, тем более что в вашем случае «последствия пороков молодости» вряд ли возможны. Самоотверженность во имя дела достойна всяческого поощрения, но вполне достаточно было бы ограничиться несколькими вопросами. Например, сколько этот лекарь берет за сеанс.

– Пять рублей. Вот, у меня и квитанция есть, – Анисий полез в карман, где хранилась вся денежная отчетность.

– Не нужно, – отмахнулся надворный советник. – Стали бы «пиковые валеты» из-за пяти рублей мараться.

Анисий сник. Проклятые иголки так забегали по измученному электричеством телу, что он аж заерзал на стуле и, чтобы поскорее стереть неблагоприятное впечатление от своей дурости, стал рассказывать про моментальную благотворительную лотерею.

– Солидное учреждение. Одно слово – Европа. Арендует бельэтаж в здании Попечительского совета по призрению сирот. Во всю лестницу хвост, люди разного звания и сословия, немало и благородных. Я, Эраст Петрович, простоял сорок минут, прежде чем до стойки добрался. Все-таки отзывчивы русские люди на благотворительность.

Фандорин неопределенно дернул соболиной бровью.

– Так, по-вашему, все чисто? Мошенничеством не п-попахивает?

– Нет, что вы! У дверей городовой, при портупее, при шашке. Каждому салютует, уважение оказывает. Внутри, как войдешь, конторка, за ней очень скромная, милая такая барышня в пенсне, вся в черном, на голове белый платок, на груди крестик. Монашка или послушница, а может, просто доброволка – у них, иностранцев, не разберешь. Принимает плату и предлагает крутить барабан. По-нашему говорит чисто, только немножко с акцентом. Крутишь сам, сам достаешь билет – все по-честному. Барабан стеклянный, в нем такие свернутые картоночки: голубые 25-рублевые и розовые 50-рублевые – это для тех, кто хочет побольше пожертвовать. При мне, правда, розовых не брали. Вскрываешь билет тут же, при всех. Если не повезло, там написано: «Спаси Вас Господь». Вот. – Анисий достал красивую голубую картонку с готическими буквами. – А кому выигрыш выпал, тот проходит за загородку. Там стол, и за ним сидит председатель лотереи, очень представительный пожилой господин, духовного звания. Он оформляет призы. А кому не повезло, того барышня сердечно благодарит и прикалывает к груди красивую бумажную розочку, в знак милосердия.

Анисий достал из кармана заботливо спрятанную розочку. Думал Соньке отнести, пусть порадуется.

Эраст Петрович цветок осмотрел и даже понюхал.

– Пахнет «Пармской фиалкой», – заметил он. – Д-дорогие духи. Так скромная, говорите, барышня?

– Очень славная, – подтвердил Тюльпанов. – И улыбается так застенчиво.

– Ну-ну. И что же, попадаются выигрыши?

– А как же! – оживился Анисий. – Я еще когда на лестнице в очереди стоял, вышел счастливый господин, по виду из профессоров. Весь красный, машет бумагой с печатями – выиграл имение в Богемии. Пятьсот десятин! А утром, говорят, одна чиновница вытянула доходный дом в самом Париже. В шесть этажей! Надо же, такое счастье! Ей, сказывали, плохо сделалось, нюхательную соль давали. А после этого профессора, которому имение выпало, многие стали по два, по три билета брать. Ради таких призов и по двадцати пяти рублей не жалко заплатить! Эх, не было у меня своих денег, а то б я тоже счастья попытал.

Анисий мечтательно прищурился на потолок, представляя, как раскрывает картонку, а там… Что бы такое? Ну, к примеру, шато на берегу Женевского озера (видел он знаменитое озеро на картинке – ох, красиво).

– Шесть этажей? – невпопад переспросил надворный советник. – В Париже? А имение – в Б-Богемии? Так-так. Знаете что, Тюльпанов, а поедемте-ка, сыграю и я в вашу лотерею. Успеем до закрытия?

Вот тебе и хладнокровный человек, вот тебе и небожитель. А еще говорил, азарт ему неведом.

Насилу поспели. Очередь на лестнице меньше не стала, лотерея работала до пяти с половиной, а уж пробило пять. Публика нервничала. Фандорин медленно поднялся по ступенькам, у двери учтиво произнес:

– Позвольте, господа, я только так, п-полюбопытствовать.

И – что вы думаете? – был безропотно пропущен внутрь. Меня-то, поди, турнули бы, почтительно подумал Анисий, а этакого и в голову никому не придет.

Дежуривший у входа городовой, подтянутый молодец с лихо подкрученными рыжими усами, отсалютовал, вскинув руку к серой смушковой шапке. Эраст Петрович прошелся по просторному помещению, перегороженному стойкой надвое. Анисий успел рассмотреть устройство лотереи еще в прошлый раз и потому сразу завистливо уставился на вертящийся барабан. Да еще поглядывал на милую барышню, которая как раз прикалывала цветок на лацкан расстроенному студенту, приговаривая что-то утешительное.

Надворный советник внимательнейшим образом осмотрел барабан и переключил внимание на председателя, благообразного бритого господина в кителе с белым стоячим воротником. Председатель явно скучал и разок даже зевнул, деликатно прикрыв рот ладошкой.

Зачем-то потрогав пальцем в белой перчатке табличку с объявлением «Господа, приобретающие розовый билет, пропускаются вне порядка очереди», Эраст Петрович спросил:

– Мадемуазель, нельзя ли мне один розовый?

– О да, конечно, ви настоящий кристианин. – Барышня одарила жертвователя лучистой улыбкой, поправила выбившийся из-под платка золотистый локон и приняла от Фандорина радужную пятидесятирублевую купюру.

Анисий, затаив дыхание, смотрел, как шеф небрежно, двумя пальцами, тянет из барабана первый попавшийся розовый билет и разворачивает его.

– Неужели пусто? – расстроилась барышня. – Ах, я была так уверена, что ви обязательно выиграйт! В прошлый раз господин, кто взял розовый билет, получил настоящий палаццо в Венеции! С собственным причал для гондол и подъездом для карет! Может быть, сударь, попробуете еще раз?

– Даже с подъездом, надо же, – поцокал языком Фандорин, разглядывая картинку на билете: крылатый ангел молитвенно сложил руки, накрытые тряпкой, очевидно, долженствовавшей изображать плащаницу.

Эраст Петрович обернулся к публике, почтительно приподнял цилиндр и громким, решительным голосом объявил:

– Дамы и господа, я – Эраст Петрович Фандорин, чиновник особых поручений при его сиятельстве генерал-губернаторе. Эта лотерея объявляется арестованной по подозрению в мошенничестве. Городовой, немедленно очистить помещение и более никого сюда не впускать!

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – гаркнул рыжеусый полицейский, и не подумав усомниться в полномочиях решительного господина.

Городовой оказался малым расторопным. Замахал руками, будто сгонял гусей, и весьма споро выпроводил взволнованно галдящих клиентов за дверь. Только что рокотал: «Пожалуйте, пожалуйте, сами изволите видеть, какая оказия», – и вот уже помещение очистилось, а сам служитель порядка вытянулся в струнку при входе, готовый к исполнению следующего приказа.

Надворный советник удовлетворенно кивнул и обернулся к Анисию, который от неожиданного поворота событий так и застыл с отвисшей челюстью.

Пожилой господин – пастор или патер, кто его разберет – тоже был как бы не в себе: приподнялся над конторкой, да и обмер, хлопая выпученными глазами.

Зато скромная барышня повела себя совершенно удивительным образом.

Она внезапно подмигнула Анисию синим глазом из-под пенсне, легко пробежала через комнату и с возгласом «оп-ля!» вскочила на широкий подоконник. Щелкнула шпингалетом, толкнула раму, и с улицы пахнуло свежестью и морозцем.