— Да, Владимир Кузьмич, мы с Майей договорились.

Яковлев кивнул головой в знак того, что удовлетворен ответом астрофизика, и задумался. С одной стороны, они народ бывалый и постоянно, по крайней мере трое, выезжают на точки. За год с ними ни одного происшествия. С другой стороны, «молоко» при полном экипаже рассчитано лишь на трое суток автономного дыхания. Шестьсот километров — это десять часов пути. Сутки с небольшим на съемку и еще десять часов. Практически на пределе возможности…

— Возьмите в отсек суточный запас кислорода в баллонах и на двое суток в багажник. Недельный запас продовольствия…

— Куда мы все это денем? — развел руками Сима. — Нам и НЗ за глаза хватит.

— Отставить разговоры, Смолкин, — жестко сказал начальник. — Это приказ. Все, что нельзя разместить в отсеке, погрузить в багажник.

— Мы хотели в багажник загрузить реголит на пробу, примирительно пояснил Субботин.

— Разрешаю оставить использованные баллоны и контейнеры на буровой. Пойдет транспорт за керном, заберет. А насчет реголита… Вы только найдите повышенное содержание калия. Пошлем транспорт и привезем сразу пять-шесть кубов. Ясно?

— Ясно! Разрешите начать сбор?

— Действуйте! Выход на связь по дежурному расписанию.

Через час луноход МЛК-5 отшлюзовался в главном туннеле и помчался к востоку, — набирая скорость. По договоренности, первую часть пути до входа в ущелье, пересекающее западную часть Аппенин, Саша сидел в переднем, штурманском, или как они называли по студенческой привычке, командорском, кресле. МЛК-5 не отличался комфортом; иллюминаторы имелись лишь в передней части, создавая обзор для водителя и штурмана. Два остальных члена экипажа должны были довольствоваться тем, что удастся разглядеть за их головами, или дремать в креслах, спинки которых могли принимать любое положение, вплоть до горизонтального. Дорога к долине Хэдли, где сейчас располагались автоматические буровые агрегаты и куда частенько наведывались геологи и буровые мастера, была наезжена достаточно хорошо, и Смолкин старался выжать из двигателей их полную мощность.

— Не очень гони, Сима, — сказал Макаров. — Если Кузьмич узнает, что мы за четыре часа окажемся у отрогов Архимеда, он, чего доброго, заставит повернуть обратно.

— Ничего, мы будем сообщать только координаты, подмигнул Михаил.

Настроение у всех было приподнятое. Впервые за целый год они собрались в один экипаж, и это много значило для них, привыкших решать все задачи сообща. В этой поездке были у каждого и свои профессиональные интересы, что делало путешествие особенно приятным, к тому же там впереди их ждали загадки долины Хэдли, приоткрыть завесу над которыми они надеялись. Долина давно волновала воображение Саши Макарова. Именно здесь наблюдалась минимальная магнитная аномалия на площади, изучаемой со станции, здесь же известный масконаномалия силы тяжести, или гравитационная аномалия, если говорить на профессиональном языке, крупнейшая на Луне! И мелькающие каменные глыбы, и однообразные купола, возвышающиеся среди лавового плато вулкана Эратосфена, мимо которых прихотливо виляла дорога, и мелкие многочисленные кратеры, испещрившие плато, утомляли своей монотонностью и настраивали на дорожные размышления. А думать Саше было о чем. Последнее время он все чаще ощущал свое одиночество. Нельзя сказать, чтобы их товарищество, возникшее еще в институте, ослабло, но перед выпуском Майя и Миша поженились, и в первый год их совместной жизни не слишком удобно торчать у них каждый вечер. У Симы, похоже, отношения с маленькой врачихой Леной Королевой складываются таким образом, что ждать конца его холостяцкой жизни остается недолго. Во всяком случае, его трудно застать дома по вечерам… Саша усмехнулся.

Они выехали в восемь часов по московскому времени, а на Луне только начинался длинный, почти в четырнадцать земных суток, день, и уже поднявшееся над горизонтом солнце слепило глаза даже через опущенные светофильтры. Но на станции при искусственном освещении соблюдался привычный земной ритм смены дня и ночи, и как раз в эту пору освещение в коридорах приглушалось. Там был вечер, а вечера Саша не любил, хотя всегда можно было пойти в кают-компанию, где собирались любители схватиться в острой дискуссии и где подчас в кипении страстей вокруг свежей идеи сталкивались такие мощные потоки информации, которую не соберешь и за год, регулярно читая научные журналы, и неудивительно, сотрудники на лунные станции отбирались по степени информированности и таланта. Можно было пойти в конференц-зал, где часто крутили свежую, только что обмененную с соседней станцией ленту кинеголографа. По субботам здесь затевали викторины, состязания эрудитов и шахматные блицтурниры, а то и просто танцы… Можно было завернуть в спортзал, где всегда найдется партнер по бадминтону или пинг-понгу. По воскресеньям в спортзал собиралось все население станции, и он превращался то в арену борьбы, то острых схваток любителей тенниса, но самым значительным событием дня всегда становились соревнования по волейболу. Команды обычно собирали по профессиональному признаку: геологи, астрономы, механики и база. Ради разнообразия команды всякий раз придумывали себе шутливые названия. Особенно изощрялись астрономы и примыкавшие к ним физики и астрофизики: «Капелла», «Гончие псы», «Альдебаран». Не оставались в долгу и геологи: «Андезит», «Габбронорит», «Кукисвумчоррит». Такие названия нравились и болельщикам, которые тут же обыгрывали их, превращая яркую звезду в созвездии Тельца — Альдебаран в риторический вопрос: «А где баран?» или редкий минерал с Кольского полуострова — кукисвумчоррит — в издевательский выкрик. «Кукиш вам горит!». Механики брали названия, не мудрствуя лукаво: «Болт», «Шайба», «Шестерня», и только обслуживающий персонал базы во главе с начальником станции, с легкой руки Симы Смолкина, выступал под одним и тем же названием «Скотобазы», которое неизменно доставляло удовольствие и самой команде, и ее соперникам какой-то игривой двусмысленностью.

Волейбол Саша любил и одинаково успешно играл как в защите, так и в нападении, но в сыгранной команде здешних геологов, принимая как должное его способность вытягивать гиблые мячи, ему редко давали пас. И когда это случалось, следовал резкий «пушечный» удар, застававший врасплох команду противника, но не менее неожиданный и для своих. Его поощряли, похлопывая по спине, но когда он снова выходил на линию нападения, перебрасывали мяч на удар признанным игрокам. Такое пребывание в тени обычно его не тяготило, но сегодня он ощутил досаду на себя. Среди друзей, которые его знали, как самих себя, он держался со всеми на равных, но стоило попасть в круг незнакомых людей, как застенчивость сковывала его, не давала раскрыться, блеснуть. Те, кто знал его недостаточно, считали, что он сухарь и молчальник, но и с теми, кто знал его хорошо, отношения складывались трудно. Так было со Светланой Мороз, подругой Майи. С последней практики он даже написал ей несколько писем. Но та ясность, которая установилась между ними при переписке, при встречах теряла реальные очертания, становилась зыбкой, и снова все осложнялось. Конечно, и у Светланы характер нелегкий. Хорошо, что он вовремя понял, что они слишком разные. При всей внешней мягкости и застенчивости он не мог терпеть над собой ничьей власти, даже власти прекрасной девушки, а Светлане хотелось повелевать. Она была слишком земной и, пожалуй, даже рационалистичной. В исследователях космоса и космонавтах она видела прежде всего элиту человеческих характеров, принадлежность к которой она считала для себя делом чести, но ее устремления в космос были скорее данью моде, и покидать Землю насовсем или по крайней мере надолго она не собиралась. Пожалуй, с тех пор, как он уяснил это, и рассеялось ее очарование. Он сам не сразу разобрался, что послужило толчком к отчуждению, но стал избегать встреч, и уже время само обрывало тонкие нити едва начавших складываться отношений. Они не виделись больше года, и теперь его уже не волновали, как прежде, ни приветы, ни короткие приписки в письмах к Майе, которые предназначались ему… «Все прошло, как с белых яблонь дым…» — вспомнились строчки Есенина. А было ли что? Так, наваждение. Вот у Майи с Мишей сразу и на всю жизнь…