От земли оторвался викинг. В воздухе повис. Да, видать, тяжел оказался. Не удержал его риттер. Опустилось копье к земле. Поволокло Торбьерна по зеленой траве. Но вырвался наконечник из плеча, порвал кожу, и в небушко рванул. Упал хевдинг, а у риттера от такой неудачи копье из рук выскользнуло. Но ему ничего. Выхватил меч, коня развернул и на меня…

Я-то ему совсем простой мишенью казался. Он даже коня передо мной придержал и на дыбы его поднял, чтоб красиво меня располовинить. Только мне почему-то половиниться не хотелось. И ждать, когда мне на голову меч его опустится, я не стал. Под пузо коня и кинулся. Да рукой свободной за подпругу уцепился. Только клинок рядом просвистел.

Конь с дыбков опустился. Закружил его риттер. Достать меня хочет. А я под ним болтаюсь. Только ноги убирать успеваю, чтоб мне их конь не отдавил. Нож под подпругу сунул, ремень подпружный лопнул. Я на землю упал, голову руками прикрыл. Но защитил Даждьбоже. Конь меня перескочил.

А седло набок с него поползло. А с седлом и всадник. Грохнулся он тяжело оземь. Всхрапнул и замер.

И конь встал точно вкопанный. Я в горячке вскочил. Гляжу, а у риттера голова набок. Шею он, видно, при падении себе свернул. Вот и славно. Я коня за узду схватил. А сам отдышаться никак не могу, от страха колени дрожат.

А тут и Торбьерн застонал…

Живой…

Я к нему коня подвел. Он уж сидит. Из раны кровища хлещет. Сам бледный как полотно.

— Заберешься? — я у него спрашиваю. — А то тяжелый ты, хевдинг, не подниму я тебя.

— Смогу, — отвечает.

— Ну, давай.

Он с земли приподнялся, об меня оперся, на коня влез.

— Удачливый ты, трэль, — говорит.

— Какой есть, — я ему в ответ. И сам на коня запрыгнул…

Мы подальше от побоища отъехали. На землю сошли. Он прилег, а я перед ним на колени встал и на рану помочился[120]. А рана у него на плече глубокая, как жабий рот. Серьги из уха вынул, одну у себя, другую у него.

— В скобы согнуть одной рукой сможешь? — спросил.

— Угу, — он сквозь зубы промычал.

Я рану ему пальцами сжал. Он скобы наложил. Сдавил так, что рана рот свой жабий закрыла.

— Вот и пригодился отцов благодар, — сказал я.

— Что? — не понял он.

— До Глубокой бухты далеко?

— Если напрямик — завтра к вечеру будем.

— А по-другому нам не надо, — говорю, а сам улыбаюсь, все еще не веря, что живым остался.

Потом подорожника нажевал. Здоровья Белореву за науку пожелал. Приложил к ране. Перевязал.

— Поехали, что ли?

Он встал. Вижу — поплыл. Но ничего, на ногах держится.

— Поехали — говорит.

А чуть позже, когда мы в лесок въехали, он спросил:

— Ты точно на арфе не играешь и висы слагать не умеешь?

— Нет, — ответил я ему.

— Чудной трэль, — хмыкнул он.

И мы дальше поехали. Молча. Чтоб силы беречь…

15 августа 943 г.

В Глубокой бухте тихо шумел прибой.

Дохлыми тушами лежали на берегу драккары. Мне было жалко глядеть на них. Гончие псы Океян-Моря, вырванные из привычной стихии, выглядели нелепо и беспомощно. Оскаленные драконьи морды, созданные, чтобы сеять ужас среди прибрежных народов, сейчас уныло смотрели вдаль, поджидая бросивших их хозяев.

И только драккар Торбьерна гордо качался на волнах. Натягивал якорные канаты. Старался сорваться с привязи. И был готов в любое мгновение поднять якорь и уйти от этой злой земли. Так велел хевдинг.

Мы ждали…

— Да чего же они не идут? — Борн в нетерпении теребил свой длинный нос. — Семь дней уже от них нет вестей. Или восемь уже? — повернулся он ко мне.

— Восьмой, — ответил я.

— Что? — Из трюма драккара выбрался Торбьерн. — Тихо?

Плечо его почти не беспокоило. Помогла морская вода да мои отвары. Но он все еще держал руку на перевязи. Старался двигаться осторожно, чтобы лишний раз не потревожить рану.

— Тихо, хевдинг, — вздохнул кормчий. — Как в брюхе у кита.

— Вот, трэль, держи, — протянул Торбьерн мне что-то, зажатое в кулаке.

— Что это?

— Держи, говорю.

Я подставил руку, и хевдинг разжал пальцы. На мою ладонь упала золотая серьга с красным, словно капля крови, камешком.

— Это тебе, — сказал Торбьерн. — И пусть никто и никогда не скажет, что Торбьерн, сын Вивеля, не отблагодарил человека, спасшего ему жизнь.

— Но я всего лишь трэль Орма, — сказал я.

— Я думаю, что Могучий Орм не станет возражать. — Хевдинг здоровой рукой похлопал меня по плечу. — Носи с честью, — улыбнулся он.

— Хевдинг! — крикнул Борн.

Он все это время вглядывался в прибрежье и теперь, что-то заметив там, принялся размахивать руками.

— Смотри, Торбьерн! — кричал кормчий. — Это наши!

И верно. С прибрежных холмов к бухте спускалась нестройная ватага. Их было около двух сотен. Викинги явно торопились. Они бежали. Спотыкались на бегу. Кто-то падал. Катился вниз. Поднимался и вновь стремился к морю.

— Я вижу Орма! — кричал Носатый. — Смотри, как спешат. Соскучились, что ли?

Я всмотрелся и тоже сумел разглядеть блестевшую на солнце лысую голову моего владетеля.

— С ними люди Трюггваса, а конунга не видно, — тихо сказал хевдинг. — Борн, — позвал он кормчего, — готовимся к отходу. Трэль, — повернулся он ко мне, — выбирай якоря.

Я быстро вставил в мочку уха подарок Торбьерна и бросился выполнять приказание.

— Орм! — продолжал размахивать руками Борн. — Сюда! Скорее!

— Хватит орать! Десять весел тебе в задницу! Они и так нас видят! — разозлился хевдинг. — Лучше помоги мальчишке!

Борн кивнул и принялся выбирать канат второго якоря.

Между тем на вершине холма показались преследователи. Это были саксы. Они кричали, улюлюкали, размахивали мечами. Их было много. Слишком много.

И тут над Глубокой бухтой разнесся уже знакомый мне гнусавый рев трубы. Саксы вскинули луки. И над берегом зашуршали стрелы.

Викинги спустились к воде. Не обращая внимания на обстрел, они дружно схватились за борта драккаров и потащили их к воде.

А саксы все стреляли и стреляли.

Но вот первый драккар спустили на воду. За ним второй. Викинги забирались в них, переваливались через борта. Разбирали весла. Крепили их в уключины. Вразнобой отгребали подальше от берега. Подальше от смерти. Еще немного, и на прибрежных камнях осталась лишь небольшая горстка людей.

— Вы что, с ума сошли? — взревел Торбьерн. — Орм, давайте сюда!

— Сейчас, хевдинг! — с трудом переводя дыхание, прохрипел в ответ Орм и помахал нам рукой. — Последний привет гостеприимной Нортумбрии и королеве Этельвольд! Давай, ребята! — повернулся он к викингам.

И они дружно стянули порты и принялись мочиться. А вокруг сыпались стрелы. Впивались в борта ставших бесхозными драккаров. Отскакивали от камней. Падали в волны…

— Эй, уроды! — кричал Орм стрелкам. — Скажите вашей бабе, что таких концов ей больше не видеть до самой смерти!

Он хрипло рассмеялся. Натянул порты и бросился в налетевшую волну.

Наконец викинги доплыли до нас. И стали забираться в драккар.

— Без шуток не можешь? — смеялся хевдинг, прижав здоровой рукой Орма к своей груди.

Почти четыре десятка драккаров пристали к берегу в Глубокой бухте в конце месяца Скаерсомар. И вот теперь только три уходили в Океян-Море.

Война в Нортумбрии закончилась поражением Свена Вилобородого…

Когда мы вышли в открытое море, драккары стали борт к борту. В этот день викинги изрядно выпили пива в память о конунге и людях, навсегда оставшихся в чужой стране. На этой тризне Орм рассказал, что Этельвольд, после того как разбила викингов у безымянной речушки, осадила и с боем взяла Йорк — стольный город Свена Вилобородого. В том бою погибли Торри Короткоухий, конунг Трюггвас и еще триста двадцать восемь воинов. Шестеро из погибших были нашими. Людьми Торбьерна.