— Конечно сражайся, для того и коррида! Просто у тебя против меня нет шансов. Ты же всё-таки не бык, а козёл.

— Я понимаю, что я не каталонский бык, а всего лишь мархур, то есть, винторогий козёл. Но ведь и вы, уважаемый прямоходящий, тоже не матадор, а всего лишь квалифицированный мясник!

— Вот именно, родной! Я — мясник, а ты — мясо.

— Если я для вас не более чем мясо, уважаемый, то почему бы вам не отвести меня в вашу камеру смерти и не убить током как всех остальных?

— Потому что я сперва хочу с тобой подраться!

— Значит вы не будете отрицать, что вам нужна не только моя шкура в качестве трофея, но и моя душа! Надеюсь, вам известно, что души соприкасаются ближе всего в любви и в бою?

— Ты глянь, как грамотно рассуждает! — восхитился Митяй, аккуратно кладя связку шампуров на солому. — А ещё говорят, что у скотины души нет, только у человека… Может, не будешь его убивать?

— Может, и не буду. Только пусть он сперва докажет, что у него есть душа.

— А у меня есть душа, как вы считаете, господа богословы из убойного цеха? — ехидно поинтересовался Царандой.

— У тебя она если когда-то и была, то ты её давно уже продал. — брезгливо ответил Митяй и, подойдя, отвесил ему тяжеленного пинка пудовым ботинком. Безоаровый козёл, пронзительно взмекекекнув, сделал громадный скачок, и перепрыгнув через ограду загона, галопом умчался в цех.

Митяй покачал головой и вернулся к ограде, а Лёха с минуту сверлил глазами нечеловеческие зрачки своего противника, после чего повелительно произнёс:

— Говори!

— Хорошо. Я расскажу вам, кому и зачем вы хотите принести меня в жертву. Но сначала позвольте мне сказать несколько слов о себе. Нас насчитывается всего восемь видов: нубийский, пиренейский, альпийский, винторогий — это я, затем сибирский, кавказский и наконец безоаровый, как мой коллега, которого ваш товарищ ударил ногой в ответ на безобидный, в сущности, вопрос. Вы когда-нибудь слышали, что учёные называют нас, козлов, каменными? Это потому что мы горные животные. Посмотрите на мои пальцы. Они обуты в роговые башмаки и идеально приспособлены для движения по скалам. Вы можете мне не верить, но когда я бегу по горной тропе, и мои пальцы соприкасаются с нагретым солнцем камнем, я ощущаю музыку движения, как пианист, исполняющий сонатное аллегро.

Лёха покачал головой и хмыкнул.

— Ах, да… Вы же не знаете, что такое сонатное аллегро… — с сожалением промолвил Цунареф. — Ну хорошо. Скажем просто: моё тело идеально приспособлено для жизни в горах, где мы рождаемся и живём. Я сразу рождаюсь тем, кто я есть, я счастлив быть тем, кто я есть, и я никогда не задам себе вопроса о том, кто я, кто меня создал и зачем, и что со мной случится после смерти. Меня не тревожат эти вопросы, потому что моя душа неотделима от моего тела, и покуда она пребывает в этом состоянии, она счастлива. А теперь посмотрите на свои пальцы. Они могут держать нож, играть на музыкальных инструментах, печатать на пишущей машинке, шить, стирать, варить варенье, делать целую массу других дел… Ваше тело и ваш не в меру развитый ум, ум прямоходящих, столь пластичны в своей искусственной среде, что вы могли бы избрать себе любой образ жизни, но жизнь чаще всего вынуждает вас делать то, что вам не нравится. И тогда душа, лишённая необходимого счастья, начинает будоражить ум, являющийся её ближайшим инструментом, а ум начинает задавать вопросы, на которые никогда не бывает ответа.

— Какие вопросы? — Лёха несколько раз угрюмо воткнул нож в покрытую соломой сухую землю, каждый раз рывком вытаскивая его и проводя пальцами по лезвию.

— Вопросы о происхождении, сущности и назначении всего и вся. О своей жизни и о своей душе. О своём месте и назначении в этом мире. Вы начинаете задавать эти вопросы, потому что только несчастливая, изначально потерянная душа может заставить ум задать эти вопросы. Вот, например, ваша жизнь. Вам непонятно, почему вы должны каждый день приходить сюда, в это страшное место, и отнимать жизнь у существ, более совершенных чем вы сами. У созданий, которые не сомневаются в своём Создателе, потому что он не дал им повода в нём сомневаться.

— Слышал, изверг, что тебе животное говорит? — неожиданно вмешалась Вера, стоявшая за оградой, комкая в руках носовой платок. — А я тебе сколько раз то же самое говорила? Сто раз тебя просила: поменяй ты эту проклятую работу, а ты — ни в какую!

— Замолчь, дура!!! — прорычал Лёха. — Не перебивай! — и обернувшись к винторогому философу сказал тихо и зловеще — Ну, продолжай…

— В общем, продолжать-то, собственно, и нечего. Вы уже и так всё поняли. Вы, прямоходящие, должны были стать гордостью Создателя, а вместо этого стали его позором. Он дал вам множество возможностей, которые не могут быть использованны одновременно, и дал вам свободу выбора, чтобы вы могли выбрать наилучшее из возможного и быть счастливы. Но вы лишили друг друга этой свободы и не нашли своего настоящего места в мире. Вы до сих пор затеряны в неизвестности и мечетесь всю жизнь, пытаясь найти себя, и не зная при этом, что искать. Вы потеряли связь с Создателем, которого вы назвали Богом, и в доброте которого вы сомневаетесь. И вы думаете, что принеся меня в жертву вашему Богу — недоброму Богу, в которого вы к тому же и не верите, вы умилостивите его, и он даст вам хотя бы частицу той благодати, которая дана от рождения таким как я.

— Всё?!! — Лёха с силой вонзил нож в землю. Лицо его было страшно, а его крупное волчье тело сотрясалось как в лихорадке.

— Всё. Наша с вами коррида окончена. И я победил, хоть я и не каталонский бык.

— Победил, говоришь? — обнажил закольщик клыки в жуткой волчьей ухмылке.

Винторогий козёл в ответ молча поклонился всё тем же гордым и изящным поклоном, уже виденным ранее. Он не успел выпрямиться. Лёха молниеносным движением выдернул из земли мясницкий нож и с хаканьем резанул его снизу по шее. Цунареф высоко взвился в воздух последним предсмертным прыжком, упал на бок и забился. Из его шеи толчками выплёскивалась алая и струёй вытекала тёмная кровь, марая белоснежную шерсть и впитываясь в солому.

В момент удара Вера пронзительно вскрикнула, словно мясницкий нож вонзился и в её тело, в один миг перескочила через забор, порвав своё выходное платье, подбежала к смертельно раненному животному и обхватила его шею руками:

— Козлик!!! Не умирай!!! Пожалуйста, не умирай!!!…

Винторогий патриарх тяжко захрипел, подрожав боками, и испустил дух. Лёха уронил нож на солому, грязно выругался, и ударом ноги отшвырнул женщину от трупа. Вера схватила с земли нож, поднялась с пепельным лицом и отчаянно взвизгнула:

— Душегуб! Убить тебя мало!!! — и замахнулась ножом.

— Ну давай, режь! — ухмыльнулся Лёха, заложив руки за спину. — Кишка у тебя тонка.

— Сдохни, тварь! — ненавидяще простонала Вера и, зажмурившись, изо всей силы ударила мужа ножом. Удар был так силён, что нож вошёл в грудную клетку по самую рукоять. Митяй всё ещё стоял, выпучив глаза от изумления, а закольщик Лёха сделал два шага с пузырящейся на губах пенистой кровью и рухнул на окровавленный труп своей жертвы. Коррида удалась на славу.