Ганди входит в мельчайшие подробности, дает технические указания насчет хлопка, пряжи, различных способов их обработки; снабжает практическими советами ткачей, скупщиков, отцов семейства, школьников; показывает с цифрами в руках, как можно на небольшой капитал открыть лавку Свадеши (лавку произведений местной индусской работы) и получить 10 % прибыли, и проч. Он впадает в лиризм, прославляя «музыку прялки», самую древнюю музыку Индии, ту, что услаждала Кабира,[51] поэта-ткача, и Ауренг-Зиба,[52] великого могола, который собственноручно изготовлял свои колпаки.
Ганди удается взволновать общественное мнение. В Бомбее дамы из знатных родов садятся за прялку. Индусы и мусульмане принимают на себя обет не носить иных тканей, как только из родной пряжи. Мода с увлечением набрасывается на Кхаддар или Кхади, красоту которых признает и Рабиндранат Тагор. Заказы растут;.они поступают даже из Белуджистана и Адена.
Увлечение, однако, зашло несколько далеко, когда дело коснулось бойкота иностранных тканей, и сам Ганди, умевший обыкновенно так владеть собой, казалось, потерял на этот раз чувство меры. Он приказал сжигать эти ткани, как символ рабства. И в августе 1921 г, в Бомбее, — как некогда, во времена Саванаролы, Christo regnante, на площади Сеньории, можно было видеть, как среди шумного веселья пылали костры, сложенные из великолепных материй. Один из добрых гениев Индии Г. Ф. Эндрьюс, друг Тагора, поклонник Ганди, написал ему трогательное письмо: он выражал в нем сожаление, что ткани, которые могли быть розданы беднякам, были сожжены, что был сделан призыв к дурным инстинктам расовой розни; он протестовал против подобного национализма, являющегося одним из проявлений насилия. Он не может примириться с тем, что из разрушения сделали некоторого рода религию: ведь уничтожать плоды труда — преступление. Эндрьюс, который перед этим до такой степени сроднился с реформами Ганди, что стал носить кхаддар, теперь не решался надеть его: вид костров поколебал его веру в Махатму.
Но Ганди, публикуя его письма и свой страстный ответ, хотя и был тронут откровенностью его встревоженный души, тем не менее заявил, что не жалеет ни о чем. Он не питает никаких враждебных чувств ни к одной расе, какова бы она ни была, он не требует уничтожения всех иностранных продуктов, а лишь тех, что явно причинили зло. Миллионы индусов разорены английской мануфактурой, многие пали до того низко, что стали париями или наемными солдатами, а их жены — проститутками. Нельзя носить эти преступные ткани, не впадая в грех. Индия имеет слишком много оснований ненавидеть англичан-эксплоататоров. Ганди отвращает ее злобу от людей и направляет ее на вещи. Виновны не только англичане, продающие эти ткани, виновны и индусы, покупающие их. Это необходимая хирургическая операция. Было бы непристойно отдавать оскверненные ткани беднякам, так как и у них есть своя честь.
Но освободить материальную жизнь народа от гнета иностранцев — это еще ничего не значит; надо освободить его дух. И Ганди хочет, чтобы родина его сбросила с себя иго европейской культуры; и самый гордый замысел его — заложить основы истинно-индусского воспитания.
Существовало уже несколько университетов и коллегий, где, несмотря на английскую опеку, тлели еще угольки древне-азиатской культуры. Алигар[53] в течение 45 лет был Индомусульманским университетом, центром исламической культуры Индии; Коллегия Кхалсы[54] являлась центром Сикхеизма.[55] Индусы имели свой университет в Бенаресе. Но эти схоластические, несколько отсталые, коллегии преданы правительству, которое оказывало им денежную помощь. Ганди хотел бы разрушить их и заменить более чистыми очагами просвещения. В ноябре 1920 он открывает в Ахмедабаде Национальный Университет для изучения Гуджарати.[56] Университет вдохновляется идеалом единой Индии; его религиозными устоями являются Дхарма[57] индусов и ислам магометан; он притязает на то, чтобы стать спасителем местных наречий Индии и превратить их в источник ее национального возрождения. Ганди считает вполне справедливо — из его слов и мы могли бы извлечь пользу, — что систематическое изучение азиатских культур не менее важно для завершения образования, чем изучение наук Запада. Надо исследовать обширные сокровища санскрита, арабского и персидского языков, пали[58] и магадхи[59] и таким образом вновь обрести тайну национальной мощи. Но речь идет не о том, чтобы снова повторить сказанное иди сделанное в протекшие времена. «Надо создать новую культуру на основе прошлых культур, обогащенных опытом веков. Она должна явиться синтезом различных цивилизаций, влиявших на Индию и впитавших дух ее земли. Этот синтез не проявится по примеру американской культуры, которая господствует над всеми остальными, поглощая и вытесняя их. Всякая культура занимает свое законное место.
Цель— гармония, а не фактическая унитарность, достигнутая при помощи насилия». Все студенты должны постичь все религии Индии. Индусы ознакомятся с кораном, мусульмане с шастрами. Национальный Университет не исключает ничего, кроме духа «исключительности». Для него среди человечества не существует «нечистых», париев. Изучение хиндустани будет обязательным, ибо он является истинно-национальным диалектом Индии, смесью санскрита, хинди и персианизированного урду.[60]
Специалисты подучат профессиональное образование, прочие литературное. Таким образом будут смягчены классовые различия. Дух независимости будет укрепляться не только наукой, но и особым воспитанием, которое Ганди именует воспитанием призвания.[61]
В разрез с европейской системой воспитания, которая недооценивает значения ручного труда, развивая только мозг, Ганди хочет, чтобы ручной труд был введен в школы, начиная с младших классов. Хорошо было бы, если бы ребенок оплачивал свое воспитание сам работой за прялкой; таким образом, он во-время научился бы зарабатывать средства к существованию и быть независимым. Что же касается воспитания сердца, которым пренебрегает Европа, то его еще нужно создать. И прежде, чем приступить к воспитанию учеников, надо создать воспитателей.
Это дело высших заведений, из которых Ганди, повидимому, мечтает сделать рассадник нового воспитания; эти заведения не школы, а скорее настоящие монастыри, в которых должен храниться священный огонь Индии и отсюда распространяться дальше, похожие на знаменитые монастыри бенедиктинцев Запада, этих набожных пионеров земли и духа.
Мы располагаем правилами, которые Ганди установил для дома Сатиаграх ашрам, своего излюбленного детища, в Ахмедабаде. Они относятся в большей степени к учителям, чем к воспитанникам; он связывает первых чисто монашескими обетами. Но между тем, как в обыкновенных монастырях эти обеты с течением времени сохраняют лишь силу запретительной догмы, здесь в них трепещет дух самопожертвования и целомудренной любви, одушевляющей святых. Наставники обязуются соблюдать следующие обеты:
1. Обет правды—Недостаточно только не лгать. «Никогда не следует пользоваться ложью, даже ради блага страны». Пусть даже правда вызовет недовольство родителей и старших.
2. Обет «Ахимса» (не убий!). — Недостаточно не отнимать жизни у другого. Не следует наносить раны даже тому, кого считаешь несправедливым. Никогда не следует гневаться на них; их надо любить. Противодействуй тирании, но не делай зла тирану. Побеждай его любовью. Отказывай ему в повиновении, хотя бы тебе грозила смерть.
