«A propos о последней стычке В – К. Как взыграла злоба. К. готов был его избить!
Они уже знают, что он их видел. Все поэтому.
Уже знают, потому что я им сказал. Сказал, что Вы мне сказали, что Вацлав Вам сказал – что случайно увидел все это на острове. Что заметил их (не меня) во время прогулки, случайно.
Легко догадаться, что они рассмеялись, т.е. вместе рассмеялись, потому что я им это рассказал обоим сразу, и они, оказавшись вместе, должны были рассмеяться… так как были вместе и к тому же со мной! Теперь они уже ИЗОБЛИЧЕНЫ как смеющиеся мучители В. Но это только пока они вместе, в паре, как пара – Вы ведь видели за ужином, что она, когда она сама по себе, т. е. отдельно от него, остается верна своему жениху. Но вдвоем они смеются над ним.
А теперь нож.
Этот нож дает соединение С (Семиан) – С1 (Скужак).
Из чего далее следует: (СС1 – В. Через промежуточное А. убийство Амелии).
Какая химия! Какие формулы! Какие соединения! Это пока еще трудноуловимые связи, но очевидно, что ТЕНДЕНЦИЯ наметилась… Подумать только, я не знал, что делать со Скужаком – а теперь он сам набивается с этим НОЖОМ. Но осторожно. Главное, не спугнуть! Не нужно форсировать события… не нужно высовываться, плывем себе по течению, но используем любую возможность, чтобы приблизиться к нашей цели.
Нужно принять участие в подпольной акции Иппы, ничем не выдав, что наша подпольная акция совершенно в другом. Вы должны вести себя так, будто Вы вовлечены в патриотическую борьбу, в АК, в дилемму Польша – Германия, будто это главное… тогда как в действительности для нас главное, чтобы
ГЕНЬКА С КАРОЛЕМ
Но этого нельзя обнаружить. Этого ничем и никому нельзя выдать. Об этом ни гугу. Никому. Даже самому себе. Нельзя это подталкивать – подсовывать. Тихо! Пусть все идет само собой…
Необходимы смелость и упорство, ведь мы должны упрямо, но тихо стоять на своем, хотя бы это и казалось похотливым свинством. Свинство перестанет быть свинством, если мы его отстоим! Вперед и только вперед, если мы уступим – свинство нас поглотит. Никаких колебаний, никаких сомнений. Обратной дороги нет.
Кланяюсь Вам. Мое почтение. Сожгите это письмо».
«Сожгите это письмо», – приказывал он. Но оно уже было написано, «ГЛАВНОЕ, ЧТОБЫ ГЕНЬКА С КАРОЛЕМ»… Кому это было адресовано? Мне? Или Ей? Природе?
Кто-то постучал в дверь.
– Войдите.
Вошел Вацлав.
– Могу я с вами поговорить?
Я уступил ему стул, на который он и сел. Я сел на кровать.
– Прошу вас простить меня, я знаю, вы устали. Но мгновение назад я понял, что не смогу сомкнуть глаз, пока не поговорю с вами. Не так, как раньше. Более откровенно. Надеюсь, вы не будете в претензии. Вы догадываетесь, о чем пойдет речь. О… о том, на острове.
– Я мало чем мог бы…
– Я знаю. Знаю. Простите, что перебил вас. Я знаю, что вы ничего не знаете. Но я хочу знать, что вы думаете. Я не могу совладать со своими мыслями. Что вы об этом думаете? Что вы – думаете?
– Я? Что же я могу думать? Я только показал это вам, считая своим дол…
– Конечно. Я весьма вам признателен. Даже не знаю, как и благодарить. Но я хотел бы знать ваше мнение. Возможно, сначала мне следует высказать собственное мнение. Так вот, по моему мнению, в этом ничего нет. Ничего серьезного – ведь они знают друг друга с детства и… В этом больше глупости, чем… Да и в их возрасте! Конечно, раньше между ними что-то… было… так, детское, заигрывание, знаете ли, вольности, и это приобрело несколько специфическую форму – странную, не так ли? Иногда они вновь к этому возвращаются. Этакая пробуждающаяся полудетская чувственность. Кроме того, возможен оптический обман, ведь мы видели это издалека, из-за кустов. Я не могу сомневаться в чувствах Гени. Не имею права. У меня нет оснований. Я знаю, что она меня любит. Да и как бы я мог сравнивать нашу любовь с этими детскими глупостями!
Тело! Он сидел прямо передо мной. Тело! Сидел в шлафроке – с телом упитанным, холеным, рассыпчатым и дебелым, надушенным и зашлафроченным. И сидел он с этим телом как с саквояжем или даже с несессером. Тело! Я, разъяренный этим телом и поэтому телесно-плотский, издевательски поглядывал на него и изрядно потешался, чуть ли не посвистывал. Ни капли жалости. Тело!
– Ваше дело – верить мне или нет, но я, конечно же, не обратил бы на это внимания… Если бы… не одно обстоятельство… Не знаю, может быть, мне только показалось… Поэтому я и спрашиваю. Заранее прошу прощения, если это прозвучит несколько… фантастично. Должен признаться, что я даже не знаю, как это сформулировать. То, что они делали… ну, вы видели, вдруг упали, потом встали… согласитесь, было довольно специфичным. Так это не делается!
Он замолчал, проглотил слюну и смутился, что глотает.
– У вас сложилось такое мнение?
– В этом было что-то ненормальное. Знаете, если бы они даже целовались – ну, как обычно… Если бы он, скажем, повалил ее – как обычно. Если бы он даже овладел ею у меня на глазах, но как обычно. Это меньше бы меня смутило… чем эта… странность… странность этих движений…
Он взял меня за руку. Заглянул в глаза. Я одеревенел от отвращения. И возненавидел его.
– Прошу вас, скажите мне откровенно, прав ли я? Может быть, я усмотрел в этом то, чего не было? Может быть, ненормальность во мне сидит? Сам не пойму! Ответьте, прошу вас!
Тело!
Стараясь скрыть легкомысленно-веселое, но безжалостное злорадство, я ответил – собственно, ничем – но таким «ничем», которое подливало масла в огонь:
– Не знаю, что и сказать… Действительно… Возможно, в определенной степени…
– Но я не знаю, какое придавать этому значение?! Есть ли в этом что-нибудь – серьезное? И насколько? Прежде всего скажите мне: считаете ли вы, что он и она?… Sex-appeal [12].
– Что?
– Прошу прощения. Я имею в виду sex-appeal. То, что мы называем sex-appeal. Когда я увидел их вместе впервые… это было год назад… мне это сразу бросилось в глаза. Влечение. Половое влечение. Он и она. Но тогда я всерьез еще не думал о Гене. А потом, когда она пробудила во мне чувство, все это отошло для меня на второй план, по сравнению с моим чувством потеряло всякое значение, и я перестал обращать внимание. Ведь это детство! Только теперь…
Он вздохнул.
– Теперь я боюсь, что это, возможно, худшее из всего, что я мог бы себе вообразить.
Он встал.
– Они бросились на землю… не так, как должны были бы броситься. И сразу встали – тоже не так. И отошли – тоже не так… Что это такое? Что это значит? Так это не делается!
Он сел.
– Что это? Что? В чем тут дело? Он посмотрел на меня.
– Как это терзает мое воображение! Скажите что-нибудь! Скажите хоть что-нибудь! Скажите хоть что-нибудь, в конце концов! Не оставляйте меня одного со всем этим! – Он криво улыбнулся. – Извините.
Итак, этот тоже искал моей дружеской поддержки и не хотел «оставаться в одиночестве» – воистину я пользовался успехом! Но он, в отличие от Фридерика, умолял не подтверждать его безумия и с замиранием сердца ждал моего опровержения, отправляющего все в область химер. От меня зависело – успокоить его или нет… Тело! Если бы он обратился ко мне только с душой! Но тело! И это мое легкомыслие и беспечность! А для того, чтобы засадить его навсегда в ад, мне не нужно было особо напрягаться, достаточно, как и раньше, буркнуть несколько неопределенных фраз: «Я должен признать… Пожалуй… мне трудно судить… Возможно…» Так я и сделал. Он ответил:
– Она любит меня, я знаю наверняка, она любит меня, меня она любит!
Он защищался, несмотря ни на что.
– Любит? Несомненно. Но не считаете ли вы, что для их отношений любовь излишня? Любовь ей нужна с вами, а не с ним.
Тело!
Долгое время он ничего не говорил. Сидел тихо. Я тоже сидел и молчал. Нас объяла тишина. Фридерик? Спал ли он? А Семиан? А Юзек в чулане? Что он? Спит? Казалось, в дом впрягли несколько лошадей, каждая из которых тянула в свою сторону. Он смущенно улыбнулся.
