— Мы так думаем. И повторяю, что вы вправе отказаться в данном случае помогать нам. Это опасно.

— Если я вам… помогу, вы оставите меня в покое?

— Да, при условии, что вы не станете больше возиться с наркотиками. Рано или поздно вами все равно заинтересуются.

— Понимаю… А что от меня сейчас требуется? И могу я посмотреть на фотографию этого… киллера?

— От вас требуется… и мало, и много. Пообщаться с ним. Задать кое-какие интересующие нас вопросы. Ответы, разумеется, сообщить нам.

— А если он… догадается, что я… ха-ха! — подосланный казачок? Как в этих, в «Неуловимых мстителях»? Тогда что? Он и меня пришьет?

Омельченко нахмурился. Разговор, конечно, принимал очень серьезный поворот.

— Я же сказал, вы можете сейчас, сию минуту отказаться. Задание действительно опасное. Оно связано с риском, несомненно.

— Задание?!

— Назовите это по-другому, как вам нравится. Просьба знакомых офицеров из ФСБ. Сути это не меняет. Вы же сами сказали Мельникову…

— Я помню, что сказала.

Марина глубоко, тревожно задумалась. Она в самом деле почувствовала опасность, еще даже не предполагая, с кем именно ей придется иметь дело. Испытание было для нее впереди. Но в любом случае ей честно и прямо сказали, предупредили: нужно пообщаться с убийцей. Неужели кто-то из тех, кого она знает, с кем разговаривает, быть может, улыбается этому человеку, любезничает с ним — киллер?! Господи, а что ему стоит в таком случае поднять руку и на нее? Ведь если она начнет что-то у него такое выпытывать, на что-то намекать, а он сообразит…

Да, но, наверное, она должна подумать, как и что спрашивать. Хотя этому учат, как ей помнится из читанных когда-то шпионских романов, в специальных заведениях, тренируют. Советуют, как отступить, выжидать, с какой стороны зайти снова, если что-то не получается. Нельзя же в самом деле совать в самое пекло человека, который совершенно в этом деле ни бум-бум!

Конечно, она может схитрить. Эти парни из ФСБ могут попросить ее о чем-то конкретном, что для нее не под силу. А она сделает вид, что работала, что-то пыталась сделать, но у нее ничего не получилось. Это же все объяснимо, естественно! Они поймут.

На рожон-то ей, на нож зачем лезть?

Правда, всегда можно почувствовать ту черту, за которую переходить опасно. И она постарается ее почувствовать, не ребенок. Взрослая деловая женщина, мать пятилетней Ксюшки, в меру образованная, тертая жизнью тетка. Неужели не сообразит?!

Согласится. У нее и выбора-то особенно нету.

Рискнет, а там как Бог на душу положит. Зато сразу отвяжется от ФСБ.

Да, надо выкрутиться. Надо всех этих мужиков, какие втянули ее в историю, обмануть. Сделать вид, что и тем хочет помочь, и про тех ничего дурного не знает. Не может узнать. Разыграть при этом покорность и послушание, постараться быть правдоподобной. Но все же и что-нибудь узнать по мелочам. Про этого киллера. Чтобы ФСБ отвязалась. Скажет потом, что ей это задание оказалось не по зубам. Она же не у них в управлении работает, в чекистки не записывалась.

Но тогда ей дадут другое задание, она может стать постоянным информатором ФСБ… А что делать? Дамоклов меч над ее головой пока что висит, объяснительная у них, наркотики — тоже, идиоты эти, наркоманы, ее заложили… Теперь она на крючке у фээсбэшников, как бы себе и не принадлежит.

Вот сволочь этот Мосол! В какую историю втравил, в какую зависимость вогнал. Как в угол бильярдный шар закатил! В сетке, в капкане! Ни туда не прыгнешь, ни сюда.

Ладно, она согласится помочь ФСБ. Она убедилась уже, что это — люди слова, с ними можно иметь дело. Пообещали — значит, выполнят.

Надо рискнуть. А потом сделать всем ручкой.

И Мосолу, и этим ублюдкам-наркоманам, и ФСБ.

Будет спокойно сидеть в киоске и торговать. Дороже свободы, конечно, ничего нет. У нее — Ксюшка, мать. Про это она, Марина, всегда должна помнить.

А вообще эти парни из ФСБ тоже ведь рискуют. И очень. Открыть ей такую тайну… про убийцу!

Но, видно, они решили, что ей это можно доверить. Да она и в самом деле баба не болтливая, язык у нее от новостей не чешется. Она и про Кашалота кое-чего знает, и про того же Мосола. Те еще мужики. Тут копнуть, так…

Все! Она ничего не знает, она все забыла. Хорошо и давно усвоила: распускать язык — себе яму копать. Лучше поступить так, как она решила: схитрить. Потянуть время. Выждать. Сделать вид, что работает на ФСБ, выполняет их задание.

А жизнь потом сама все расставит на свои места.

— А что я конкретно должна делать? — спросила она Омельченко. — О чем надо спрашивать этого человека? Что вас интересует? И, позвольте спросить: если вы знаете, что этот человек когото действительно убил, то почему вы его не арестуете?

Офицеры заметили ее волнение, напряженность в голосе и лице. И прекрасно, конечно, понимали ее душевное состояние.

Вопрос Марины был вполне резонным, прямым, на него и отвечать надо было так же — прямо.

— Марина, — сказал Омельченко как можно спокойнее. — Мы знаем этого человека, да, но пока что он просто подозреваемый. Нам нужны доказательства его вины. Подтверждения. Улики.

Вещественные доказательства. Сейчас, сегодня, мы вас ни о чем конкретном просить не будем.

Покажем фотографию, а уж вы сами решите… Но вы должны прежде всего подписать вот этот документ о неразглашении сведений оперативного характера. — Андрей взял из рук Брянцева заготовленный бланк. — Сами понимаете…

— Понимаю, — перебила Безуглова.

Скользнув взглядом по листку, Марина поставила свою подпись. Потребовала:

— Показывайте фотографию!

Открыв папку, лежащую на переднем сиденье, Омельченко вынул оттуда снимок, положил его на колени Марины.

— Паша?! — вскрикнула Безуглова. — Н… не может этого быть! Господи, да вы… вы не ошиблись, ребята?! Это же… это же… — и она чуть не сказала: «Это же мой Павлик!»

Руки Марины дрожали. Левой ладонью она прикрыла рот, который, казалось, закричал на весь белый свет, а правая рука поднесла фотографию к самым глазам, вертела ее так и сяк, тянула к свету, к тускло горящей в салоне лампочке.

— Не может этого быть, — повторила она потрясенно, потерянно, убито.

Павел смотрел с фотографии куда-то вбок, в сторону. Был он снят у подъезда ее дома, она тотчас узнала козырек навеса у входной двери, железный большой ящик, какой оставили слесаряремонтники из домоуправления, там они прятали свой сварочный аппарат, всякие дефицитные железки…

Потрясение Марины было сильным. Даже когда ее поймали с этими пакетиками опия, и то волновалась меньше. И когда муж бросил ее с крохотной Ксюшкой, она нашла в себе силы…

Паша! Человек, с которым она связывала большие надежды, которому она наговорила столько ласковых, ночных слов, идущих из самой души…

И он — убийца?!

Невольные, безудержные слезы покатились из ее глаз. Она не хотела, чтобы их видели сотрудники ФСБ, отвернулась к окну, все еще держа в руках фотографию Павла. Значит, они, эти вежливые молодые люди, офицеры госбезопасности, все знали? Раз они фотографировали его возле ее дома, следили за ним. Значит, они и с наркотиками ее поймали, чтобы потом…

Ладно, ладно, не об этом теперь речь. Теперь надо думать, как быть. Они ведь хотят, чтобы именно она помогла, она, Марина, любовница Павла!

Господи, помоги-и!

Прошло несколько минут томительного тревожного молчания. Безуглова напряженно размышляла над ситуацией, молчали и Омельченко с Брянцевым. Конечно, после такого открытия женщина должна была прийти в себя.

Офицеры терпеливо ждали.

— Так что все-таки я должна делать? — Голос Безугловой стал глуше, в нем появились решительные, злые нотки.

— Во-первых, успокоиться, взять себя в руки, Марина, — посоветовал Омелъченко. — Ничего страшного пока не случилось. И делать пока ничего не надо. Придите в себя. Мы понимаем, что значит увидеть эту фотографию. Любой из нас повел бы себя так же. Это надо пережить.

Он взял из рук Марины снимок, сунул его в папку.