Илона сидела дома, смотрела кассету за кассетой, читала чарующие романы и старалась не думать о происшедшем. Ей необходимо было выбросить все из головы, она хотела просто жить, без тревог, без ненужных волнений и опасений. И постепенно страх отпустил, она снова углубилась в мечты, воображая себя то невинной ирландской пастушкой, то отчаянной итальянкой — искательницей приключений, а то и вовсе принцессой Дианой. Толян по-прежнему уходил каждое утро и возвращался вечером. Они больше не говорили о том ночном эпизоде, как будто его и не было вовсе. Одно только огорчало Илону: денег становилось все меньше и меньше. Ей приходилось, придя в универсам, очень крепко задумываться о том, что она может купить, а что — нет. И в конце концов она сказала Нерадову:

— Толик, я не могу приготовить настоящий ужин на те гроши, что ты оставляешь в буфете.

Нерадов пожал плечами:

— Детка, у меня сейчас тяжелая полоса. Просто не знаю, как быть.

— Заработай, как все! У других получается же, так? Почему ты не можешь? — рассердилась Илона.

— А ты вообще представляешь, что это такое — зарабатывать, как все? — усмехнулся Толян

— Почему же нет? — не поняла она. — Конечно, представляю.

— Вряд ли, — серьезно сказал Нерадов. — Вряд ли ты это действительно представляешь и понимаешь. А кроме того, что ты имеешь в виду, говоря «как все»? Как все банкиры? Или как все уборщицы? Или как все государственные служащие? Ты говоришь, не зная о чем. Ты ведь никогда в своей жизни не работала ради заработка, верно? Вот возьми и сама попробуй. А потом поговорим.

Илону это сильно задело, хотя она и сама не знала почему. Но в голосе Толяна прозвучало что-то такое… Он, собственно говоря, обвинил Илону в полном незнании жизни, в том, что она только и умеет, что сидеть на чьей-нибудь шее… И это несмотря на то, что она два года отмучилась в… И она завелась.

— И попробую, можешь не сомневаться! — с вызовом бросила она. — Завтра же найду работу!

— Отлично, — кивнул Толян. — Мне нравится твоя решительность.

На следующее утро Илона отправилась на поиски работы.

«Эх, картошечки бы раздобыть», — думал Карпов, выскребая со сковородки остатки макарон. Картошечка — это настоящий продукт. Поджарить ее с луком, да масла побольше, да килек баночку, а то еще лучше — селедку купить… Но платить по двенадцать рублей за килограмм картошки и по сорок пять за килограмм самой дешевой селедки — это уж совсем чокнуться надо. То ли дело в прежние времена, при коммунистах! Да, это была жизнь. На рубль этой самой картошки ведро можно было купить. И хлеб, между прочим, шестнадцать копеек стоил. И водка, прямо скажем, не слишком кусалась. Можно было и пить, и закусывать. А портвейн? Карпов тоскливо вздохнул, вспомнив здоровенные бутылки, стоившие чуть больше двух рублей. Классный был портвешок, классный… Весело жили! Пили почти каждый день, и денег всегда хватало. Теперь все по-другому, эти чертовы демократы все испоганили, простым людям никакой жизни нет… Подохни с голоду — никому и дела не будет.

Пора было снова отправляться на поиски бутылок и банок. Карпов горестно прикинул, какова нынче стоимость этих самых бутылок по сравнению с прежними счастливыми временами. Раньше-то как было? Сдал бутылку — купил килограмм картошки, да еще и оставалось. А теперь на тот же килограмм надо десять бутылок сдать, а то и двенадцать. Где же их возьмешь-то? На кустах не растут. А из-под кустов их тут же выгребают те, кто пошустрее да поздоровее Карпова. Ему, мирному инвалиду, за нервными и воинственными бомжами не угнаться.

Хорошо хоть на улице сегодня немного потеплее, ни ветра, ни снега, ни дождя. Но ведь и охотников за бутылками в такую погоду больше будет, выберутся из своих закутков в подвалах да на чердаках. Ну, ничего не поделаешь. Все равно идти надо.

Одевшись потеплее, Карпов отправился в очередной поход. Пятница сегодня, может, побольше гуляющих будет перед выходными-то…

Он бродил по улицам уже больше часа, а нашел всего одну бутылку. Он устал, спина снова невыносимо разболелась, ноги ломило, тянуло шею, палка то и дело норовила вырваться из рук… Усмотрев справа от себя просторный двор с деревьями и лавками, Карпов забрел туда и устроился на отдых. Но сначала огляделся. В дальней части двора стояло несколько темных блестящих машин, но людей не было видно. «Ну и хорошо! — подумал Карпов, — никто ругаться не будет, не прогонит». Мартовское солнышко грело на удивление хорошо, . Карпов положил рядом с собой сумку с единственной найденной бутылкой, расстегнул куртку. Немного подумав, снял старый вязаный колпак и аккуратно уложил его на скамью рядом с собой донышком вниз — чтобы проветрился. Устроившись как следует, он расслабился и не заметил, как задремал.

И приснилось ему, что стал он жутко богатым. Как оно произошло — Карпов не рассмотрел, видел он во сне только результат. А результат был, ;«конечно, что надо. Вдруг появился в его задрипанной квартирке большой цветной телевизор, а на кухне сам собой возник здоровенный холодильник с двумя дверцами. И когда Карпов во сне этот холодильник открыл — у него аж сердце зашлось. Чего там только не было! Колбаса, копченая курица, сыр, масло, сметана, селедка в банке, сгущенное молоко… Даже большой торт в прозрачной коробке! А на полочке дверцы выстроились в ряд четыре бутылки „Столичной“. Ахнув, Карпов схватил бутылку, курицу — и совсем было начался для него праздник жизни, да только тут он проснулся. Совсем некстати.

Не открывая глаз, Карпов подумал: да, хорошо живут богатые люди, все-то у них есть! И выпить, и закусить. И не думают они, сволочи, как им день прожить. Пора бы уже гнать демократов к свиньям собачьим, пора снова коммунистов на трон сажать. Они-то сразу наведут порядок. У жирных все отберут, отдадут таким, как вот он, бедный Карпов. При коммунистах-то и на пенсию прожить можно было бы. Все цены сразу будут назначаться сверху, квартплата расти перестанет, никаких тебе маршрутных такси, которые по карману одним жуликам, только городской транспорт для всех. Да, при коммунистах все жили одинаково, как горошины в стручке… Хорошо было!

Карпов открыл наконец глаза и, почувствовав, что голове стало уж слишком прохладно, потянулся к своему вязаному колпаку. И замер, вытаращив глаза. В колпаке лежала сотенная бумажка.

Нервно оглянувшись по сторонам — не видит ли кто? — Карпов сцапал бумажку и запрятал ее поглубже во внутренний карман куртки. У него даже руки задрожали от радости и от испуга. А вдруг тот, кто бросил ему сто рублей, сейчас пожалеет об этом и вернется отбирать? Бежать, бежать отсюда, да поскорее!

Карпов рванул на улицу, но сумку с единственной бутылкой все-таки не забыл. Когда он дошел до самых ворот, перед домом остановилось такси и из него выпорхнула дамочка в белой короткой шубке, но без головного убора. Пышные светлые волосы светились на солнце, как золотые. Юбка у дамочки была уж такая короткая, что Карпов головой покачал — не боится же застудиться! Сапоги, правда, высокие, обтягивают тонкие ножки в прозрачных черных колготочках… Да, красивая дамочка. Карпов посторонился, решив подождать, пока дамочка проскочит в дом. Не хватало еще угодить в лужу своей палкой да забрызгать мартовской грязью белую шубку!

Дамочка быстро рассчиталась с водителем и направилась к воротам, но увидела замершего Карпова, улыбнувшись, небрежно сунула руку в карман и тут же протянула что-то инвалиду. Алексей Алексеевич не сразу понял, что это именно ему что-то предлагают, а дамочке, видно, ждать было некогда, она сунула это «что-то» в наполовину расстегнутую сумку жалкого старика и умчалась.

Еще не зная, что именно очутилось в его сумке, Карпов готов был потерять сознание от радости. Понятно же, такая роскошная дамочка ерунду не подаст бедному человеку. Не рубль какой-нибудь, точно. Не меньше десятки, можно не сомневаться. Да рубль-то и звякнул бы о бутылку, что в сумке лежит. Бумажная денежка, бумажная…