– Так это ловушка?! – воскликнул он, вертя туда-сюда головой ещё проворней Сеньки. – Не на того напали, Фандорин! В барабанах двенадцать пуль, на всех хватит! Будников, ко мне!

Городовой подошёл к начальнику и встал сзади, грозно сверкая глазами из-под сивых бровей.

– Тут, Иннокентий Романович, не одна ловушка, а целых две, – спокойно объяснил господин Неймлес, снова обозванный тем самым непонятным Сеньке словом. – Я же сказал, что сегодня ночью хочу разом закончить все московские дела. Свои подозрения я изложил вам исключительно для полноты картины. Преступник находится здесь и понесёт заслуженную кару. Остальных же я пригласил на эту встречу с другой целью: чтобы избавить некую даму от опасных знакомств и ещё более опасных заблуждений. Это совершенно исключительная женщина, господа. Она много страдала и заслуживает милосердия. Кстати говоря, она подсказала мне отличное название для операции, назвав вас пауками. Весьма точная м-метафора. Вы и есть пауки, причём четверо из вас относятся к биологическому виду пауков обыкновенных, а вот пятый – самый настоящий тарантул. Итак, добро пожаловать на операцию «Пауки в банке». Если учесть, что мы находимся в хранилище серебряных слитков, то получается к-каламбур.

Тут инженер сделал паузу, как бы приглашая остальных оценить шутку.

– Пятый? – заморгал Солнцев, взглянув на Упыря, Князя и Очка. – Где вы видите пятого?

– У вас за с-спиной.

Пристав испуганно повернулся и уставился на Будочника, глядевшего на начальство с высоты своего сажённого роста.

– Городовой Будников и есть главный из моих сегодняшних гостей, – сказал Эраст Петрович. – Редкий по размерам паучище.

Будочник гаркнул так, что с потолка посыпалась пыль:

– Вы что, ваше высокородие, белены объелись?! Да я…

– Нет, Будников, – резко оборвал его инженер – вроде не так уж и громко, но городовой смолк. – Это вы объелись б-белены, съехали с ума на старости лет. Однако про причину вашего умопомешательства мы ещё поговорим. Сначала давайте по существу. Вы были главным подозреваемым с самого начала, невзирая на всю вашу осторожность. Сейчас объясню, почему. Изуверские убийства на Хитровке начались месяца два назад. Убили и ограбили подвыпившего гуляку, потом репортёра, собравшегося написать статью о трущобах. Обычное для Хитровки дело – если б не одна деталь: выколотые глаза. Потом убийца точно так же выколол глаза всем членам семьи Синюхиных. Здесь примечательны два обстоятельства. Первое: невозможно представить, чтобы подобные из ряда вон выходящие преступления свершались на вашем участке, а вы не дознались бы, кто это творит. Это вы-то, истинный хозяин Хитровки! Приставы приходят и уходят, сменяются вожаки фартового мира, но Будочник вечен. У него везде глаза и уши, он всюду вхож, ему ведомы секреты и полиции, и «Обчества». Происходили всё новые убийства, вот уже весь город о них заговорил, а вездесущий Будочник знать ничего не знает, ведать не ведает. Из этого я предположил, что вы связаны с таинственным Кладоискателем, а стало быть, являетесь его соучастником. Мои подозрения укрепились, когда во всех последующих убийствах жертвам перестали вырезать глаза. Помнится, это я вам сказал, что теория о запечатлении предсмертных зрительных образов на сетчатке трупа не нашла научного подтверждения… И всё же уверенности, что вы не просто соучастник, а убийца, у меня не было. Вплоть до вчерашней ночи, когда в подвале Ерошенковской ночлежки вы умертвили подростка, одного из ваших осведомителей. Именно тогда я окончательно исключил из числа подозреваемых всех прочих п-пауков и сосредоточился на вас…

– Чем же это, интересно будет узнать, я себя выдал? – спросил Будочник, рассматривая инженера с любопытством. Страха или хоть бы даже тревоги на лице городового Сенька не углядел.

Тут пришлось снова головой вертеть – на пристава.

– Ты что, Будников, сознаёшься?! – в ужасе вскричал полковник и отшатнулся от подчинённого. – Но он ещё ничего толком не доказал!

– Докажет, – благодушно махнул рукой Будочник, по-прежнему глядя только на господина Неймлеса. – У них не отвертишься. А ты помолчи, ваше высокоблагородие, твой нумер теперь последний.

Солнцев только рот разинул, а вымолвить ничего не смог. Это по-книжному называется «утратил дар речи».

– Хотите знать, чем себе выдали? – переспросил Эраст Петрович, усмехнувшийся словам городового. – Да очень просто. Вывинтить человеку шею на сто восемьдесят градусов, да в один момент, чтоб пикнуть не успел, можно лишь одним способом: взять рукой за темя и резко повернуть, сломав позвонки и разорвав мышцы. Тут потребна поистине феноменальная силища, которой из всех подозреваемых обладаете только вы, Будников. Ни у Князя, ни у Очка, ни у господина полковника на это силёнок не хватило бы. Людей, способных на этакий к-кунштюк, на свете единицы. Вот и вся премудрость. Дело о хитровских убийствах вообще не из замысловатых. Если б я не был одновременно занят ещё одним расследованием, то добрался бы до вас много раньше…

– На всякую старуху бывает проруха, – развёл руками Будочник. – Уж, казалось, так сторожился, а про это не скумекал. Надо было Прошке башку проломить.

– Пожалуй, – согласился господин Неймлес. – Только от участия в операции «Пауки в банке» это вас не спасло бы. А значит, исход был бы такой же.

Какой-такой «исход», пытался сообразить Сенька, выглядывая поверх Смертьиного плеча. Чего будет, когда разговоры закончатся? Вон фартовые потихоньку уж руки опустили, и у пристава губы трясутся. Зачнёт шмалять из револьверов – вот и будет исход.

А инженер с городовым беседовали себе дальше, будто в чайной за самоваром.

– Я всё могу понять, – сказал Эраст Петрович. – Вы не желали оставлять никаких свидетелей, даже трехлетнего ребёнка не пожалели. Но чем вам попугай с собакой не угодили? Это уж не осторожность, а какое-то безумие.

– Не скажите, ваше высокородие. – Будочник погладил вислые усы. – Птица-то была учёная. Я как вошёл, армяшка мне говорит: «Здравствуйте, господин городовой». И попугай тут же: «Здррравствуйте, господин горрродовой!». Ну как при следователе повторил бы? А кутёнок, что у мамзельки жил, шибко нюхастый был. Я в «Полицейских ведомостях» читал, как собака вот этак на убийцу своей хозяйки накинулась и тем навлекла на него подозрение. В газетах много чего полезного вычитать можно. Только самого главного не вычитаешь, – сокрушённо вздохнул он. – Что можно на шестом десятке сызнова замолодеть…

– Это вы про седину в бороду и б-беса в ребро? – понимающе кивнул Эраст Петрович. – Да, в газетах про это мало пишут. Надо было вам, Будников, стихи читать или в оперу ходить: «Любви все возрасты покорны» и прочее. Я слышал, как вы мадемуазель Смерти толковали про «крепкого человека при огромном богатстве». Себя имели в виду? За двадцать лет хитровского царствования вы, должно быть, немало накопили, на старость хватило бы. На старость – да, а вот на Царевну Лебедь – вряд ли. Во всяком случае, вы рассуждали именно так. – И от невозможности впали в исступление, возжаждали «огромного богатства». Начали из-за денег убивать, чего раньше себе не позволяли, а когда прослышали о подземном кладе, вовсе ума лишились…

– Так ведь, ваше высокородие, любовь, – вздохнул Будочник. – Она не спрашивает. Кого ангелом сделает, а кого чёртом. Да по мне хоть самим Сатаной, только бы моя ока была…

– Мерзавец! – взорвался пристав. – Наглая скотина! Ещё про любовь рассуждает! За моей спиной – такое! На каторгу пойдёшь!

Будочник строго сказал:

– Молчи, сморчок. Нешто не понял ещё, к чему их высокородие клонит?

Полковник задохнулся:

– Смор…?! – И не договорил, сбился. – Клонит? В каком смысле «клонит»?

– Эраст Петрович тоже в Смерть втрескались, по самые бровки, – объяснил ему Будочник, словно несмышлёнышу. – И порешили, что отсюдова, из ямы этой, живым только один человек выйдет – оне сами. Правильно решили их высокородие, потому умный человек. Я с ними согласный. Пятеро тут мёртвыми лягут, а наружу выйдет только один, с большущим богатством. Ему и Смерть достанется. Только кто это будет, ещё поглядеть надо.