Ha германской войне только пушки в цене
От ура-патриотизма, черносотенства и антисемитизма к 1915 году Валя Катаев излечился вполне, преодолев комплексы и штампы официоза и своей среды – ведь в «Парусе», «Хуторке в степи», в «Отце» он дал даже своей семье другие, демократические, леволиберальные убеждения задним числом. Но патриотизм остался при нем. Не закончив гимназию, он идет добровольцем на фронт. Идет вольноопределяющимся, два года гниет в солдатских окопах, потом получает чин прапорщика. Воюет храбро, имеет три награды. Особенно ценились «Георгий» и «Анна», Георгиевский крест и Анненский темляк, то есть красная розетка на эфесе сабли. Он тяжело ранен и отравлен газами, но воюет самозабвенно, пока фронт не разваливается окончательно. Пишет стихи и считает себя учеником Бунина, перед которым благоговеет. Но вот в Москве и Питере побеждают красные, морок надвигается на Россию. Что будет делать Катаев? Мы привыкли судить о нем исходя из его «советскости», начиная с разгрома Белой армии и окончания Гражданской войны. А если смотреть из 1918 года? И здесь мы оказываемся в триллере с двойным дном.
Агент 001, или Бондиана Валентина Катаева
Официальная биография, сочиненная самим Катаевым (проверять в начале 20-х, да еще в Москве, одесские его приключения было некому и некогда), выглядит так: приняв всеми потрохами советскую власть, молодой офицер Катаев идет служить в Красную Армию, командует бронепоездом, а если в 1920 году его арестовывает ЧК Одессы (и братца Женю, будущего Петрова, прихватывает заодно), то это по классовому признаку, безвинно, за дворянство и офицерство, и через полгода подвалов, допросов и ожидания расстрела его освобождают по приказу московского ревизора – чекиста, слышавшего его пламенные речи про советскую власть на литературных собраниях в 1919 году. Но нашелся Эркюль Пуаро, литературовед и катаеволюб, который сопоставил все материалы, взял недоступные ЧК до перестройки дневники Бунина и его жены, стихи самого Катаева, нигде не публиковавшиеся, которые мы узнали из мемуаров его сына Павла, и получилось все наоборот (а поведение Катаева в 30—40-е годы подтверждает эту версию). Валентин Петрович не только не служил в Красной Армии, но пошел сначала служить гетману, а когда гетман сбежал в Германию – добровольно в Белую армию, командовал бронепоездом «Новороссия», дослужился до штабс-капитана. Когда юг временно заняли красные, был в деникинском подполье, ездил с миссиями в Полтаву и Харьков, а речи на собраниях были только прикрытием и личиной. Когда белые вернулись, снова ринулся служить. И Бунины это знали, иначе и на порог к себе не пустили бы «краснюка». Но вот эвакуация, белые отплывают из Одессы, и Бунины в том числе. А Катаев в жару и бреду в госпитале, у него тиф. Едва встав на ноги, он организует заговор белых офицеров, «заговор на маяке», инспирированный ЧК. Но Катаев попадается в ловушку, собирает офицеров, оставшихся в городе. Они все ждут врангелевского десанта, они должны подать маяком сигнал и захватить часть порта. Да, это точно тянет на расстрел, но красные не знают о его службе у белых, а московский чекист помнит только речи. Катаевым, Вале и Жене, удается вывернуться. Во многих рассказах и стихах, как в бутылках, брошенных в воду океана с посланием потомкам, Катаев рассеял указания на свою тайную биографию, чтобы мы помянули его добром. А в своем шедевре «Уже написан Вертер», опубликованном в 1980 году, незадолго до смерти, Катаев вообще дал увидеть умеющим читать между строк всю свою беспредельную ненависть к ЧК, большевизму, советской власти. В «Вертере» и рассказе «Отец» как раз тюрьма, расстрелы, «заговор на маяке» и уж чисто чекистской фантазии заговор «англо-польский» и изображены. Тихая, испепеляющая ненависть вполголоса. И вот осталось шуточное стихотворение:
Три типа тюрьму покидали:
Эсер, офицер, биржевик,
В глазах у них слезы сверкали
И где-то стучал грузовик. (Под рев мотора расстреливали. – В.Н.)
Один выходил на свободу,
Удачно минуя гараж: (Расстреливали в гараже. – В.Н.)
Он продал казенную соду
И чей-то чужой экипаж.
Другой про себя улыбался,
Когда его в лагерь вели:
Он сбытом купюр занимался
От шумного света вдали.
А третий был штабс-капитаном,
Он молча поехал в гараж
И там был наказан наганом
За Врангеля и шпионаж.
Кто хочет быть штабс-капитаном,
Тот может поехать в гараж!
Но от греха подальше Катаевы перебираются в Харьков уже в 1921 году, а в 1922-м – в Москву. И там концов не нашли. России больше нет, армии – тоже. Конечно, надо было умереть или любой ценой перебраться на Запад. Но здесь сломался парус, вступила в действие гедоническая сторона катаевского характера, и он, затаив ненависть, идет писать на большевиков, никогда, однако, не призывая к казням, не донося, не причиняя зла людям. Надежда Яковлевна Мандельштам скажет: «Одни, продаваясь, роняли слезу, как Олеша, другие облизывались, как Катаев». Да, Беломорканал он воспел, Ленина воспевал, Сталина – косвенно, нечасто, но тоже кое-какие хвалы есть (однако не на уровне А.Н. Толстого). Пастернака на собрании в 1958 году осудил. Письма про казнь троцкистско-зиновьевского блока подписывал покорно. За то и не вошел в наш Храм русской литературы. Но было кое-что еще, и потому он лежит вплотную к стенам этого Храма. Он как-то бросил Евтушенко, чтобы тот не делал вид белочки, отдающейся советской власти по любви, а посоветовал быть проституткой, как он сам. Вслух, кстати. Смело? Смело. Хотя уже в 1970 году. А писал он поначалу веселые рассказы о нэпе и военном коммунизме. Издевательские. Но в конце ставил пару «правильных» слов, и тупые совписы и цензоры не понимали, что принимают. В это время, в разгар нэпа, он женился. Но никто не знал потом имя его первой жены. Ни детей, ни следов, ни мемуаров. Вторично он женится поздно, в 1934 году, на Эстер Давыдовне, у которой в наши дни отнимают дачу в Переделкине. В 1936 году рождается Женечка, потом Павлик. Для этих любимых деток Валентин Петрович сочинит сказочки, которыми попользуются всласть все детки СССР. Сказочки очень хорошие, светлые, человечные. Надо отдать Катаеву должное: кроме как в годы войны (аккурат с 1941-го по 1944-й), ни о каких врагах, вредителях, диверсантах, шпионах в отличие от А. Гайдара у него и помина нет. Да и война, кстати, вся протекает на фронте и на советской территории. Никаких подвигов в немецком тылу, или за границей СССР, или на Финской войне (опять-таки выгодное отличие от Гайдара). В сказочках разборчивая невеста-рыбка остается с носом и просит милостыню, а Женечка учится трудиться, собирая землянику лично, а не с волшебной дудочкой, а потом с помощью цветика-семицветика учится познавать, что ценно в этом мире. Смешно, мило, чисто. И даже некое пророчество присутствует. Женечка попадает на Северный полюс, и из-за льдины на нее выходят семь медведей. Первый – нервный, второй – рябой, третий – в берете, четвертый – потертый, пятый – помятый, шестой – злой, седьмой – самый большой. Узнаете мизансцену?
Он пишет много, а тупые критики не понимают, о чем это он. В повести 1926 года «Растратчики» (в СССР и погулять-то негде, а растратчики еще и не умеют гулять), в рассказах «Ножи» и «Вещи», в комедии «Квадратура круга» (где комсомольцы безуспешно борются с «бытом», однако голод – не тетка) он якобы, с подачи советской печати, борется с мещанством. А на самом деле – издевается над убогими советскими людьми и убогой советской действительностью. Потом появляется шедевр, посвященный жене Эстер: «Белеет парус одинокий».
Самая фальшивая его вещь и единственная сплошь бездарная – это «Время, вперед!» (1932). Автор себя изнасиловал. Ну не мог он писать о героях пятилеток. В войну он едет на фронт военным корреспондентом (с германцами ему сражаться уже доводилось) от «Правды» и пишет «Сына полка» (вместо Сталина там Суворов, а вещь хоть и простенькая, но человечная и без пафоса, к тому же много юмора и гениально схвачен военный быт). Это 1945 год. Дали Сталинскую премию! Такая же тихая непритязательность в «Жене» и в пьесе «Синий платочек». Даже вроде бы агитка «Я, сын трудового народа» (1937) обошлась без Сталина и украшена дивным описанием украинского сала, украинской свадьбы и смешных немцев, собирающих по селу пропитание. А сцена присяги – для дураков. Дураки дали ему два ордена Ленина, деньги, квартиру, комфорт. А он смеялся над дураками. Единственное упоминание о Сталине – в романе «За власть Советов». «За Родину, за Сталина, за власть Советов!» – выкрикивает подпольщик Дружинин, когда немцы ведут его и его товарищей через город. И все. Сталин на этом кончается. В романе мало пафоса, но много одесского юмора, одесского рынка, кулеша, одесского порта, а с прогоревшим в комиссионном магазине подпольщиком Жоркой Ковальчуком (приятель Пети и Гаврика) тоже один смех. И катакомбы описаны классно. И кончается роман, как и положено в Одессе, копченой скумбрией. (Если хотите сами сготовить баклажанную икру, тоже читайте эту патриотическую вещь.)
