Гумилев-гимназист сближается с Анненским, директором гимназии. Оба поэты, оба драматурги. А Анна Горенко в Евпатории, и стихи опять посвящаются ей. А тем временем близятся выпускные экзамены в гимназии. Он их сдает (по греческому, физике, математике, латыни – «трешки») и в 1906 году получает аттестат. Ему уже 20 лет. Юноша надолго уезжает в Париж, и мать аккуратно шлет ему по 100 рублей в месяц. В Париже жить на эти деньги трудно, но аромат европейской культуры так притягателен! Однако в стихах Гумилева есть только готический Париж, Париж масонов, тайн, Средневековья. Современность для Гумилева слишком умеренная, слишком неяркая. Другое дело – готические храмы. «Ты помнишь ли, как перед нами встал храм, чернеющий во мраке, над сумрачными алтарями горели огненные знаки. Торжественный, гранитнокрылый, он охранял наш город сонный. В нем пели молотки и пилы: в ночи работали масоны». Он делает Анне предложение за предложением, а она отвечает отказами. Два поэта очень не схожи: яркий, сказочный Гумилев и бесплотная, прозрачная Анна, печальное порождение белых петербургских ночей. Их дарования борются, их темпераменты различны, и оба авторитарны. Варить кашу младенцам и следить за хозяйством, уступать и создавать уют в этой семье будет некому. Как потом увидит Гумилев Анну Ахматову? «Там, на высях сознанья, безумье и снег, но коней я ударил свистящим бичом, я на выси сознанья направил свой бег и увидел там Деву с печальным лицом. В тихом голосе слышались звоны струны, в странном взоре мешался с вопросом ответ, и я отдал кольцо этой деве Луны – за неверный оттенок космический свет». А кольцо-то было с рубином, магическое кольцо, дар «друга Люцифера», и пять коней тоже были от него! И в результате романа – жизненный крах. «И, смеясь надо мной, презирая меня, Люцифер распахнул мне ворота во тьму. Люцифер подарил мне шестого коня, и отчаянье было названье ему».
Но в 1907 году райская птица, оторванный от мира поэт, вдруг возвращается в Россию: проходить воинскую повинность. Никто его не звал и не принуждал. Тем паче что Военная комиссия признает его неспособным к военной службе из-за астигматизма глаз. Этот нездешний романтик привязан к реальности обостренным чувством чести и гражданского долга. И это залог его будущей гибели. Армия от него отказалась. Гумилев едет в Севастополь, к Горенкам: получать очередной отказ от Анны. Андрей советует жить в Париже и там учиться. И поэт плывет из Одессы в Марсель. Первое путешествие морем едва не стало последним: послав Анне свою фотографию со строфой из Бодлера, поэт едет в Нормандию, в Трувиль, топиться. Топиться надо в море, в Сене топятся только пошляки. Но пошляками оказались и полицейские: они арестовали поэта за бродяжничество. Так что пришлось возвращаться в Париж. А денег не хватало, и Гумилев питался по нескольку дней каштанами. Он решительно не умел добывать деньги. И опять он едет к Анне, и снова – отказ.
На этот раз он пытается отравиться. Его находят без сознания в Булонском лесу, во рву старинных укреплений. А домой ехать не хочется. Декаденты еще не признаны, над Гумилевым издеваются, называя его «заморской штучкой». Правда, за глаза. Гумилева боятся, такой и на дуэль может вызвать. Ведь именно он через несколько лет позовет поэта Максимилиана Волошина к барьеру. Стреляться им не дадут друзья, но вызов был серьезный.
В конце концов Анна Ахматова сдается, по-моему, просто пожалев большого поэта. В 1910 году они поженятся. Ничего хорошего, конечно, из брака не выйдет. Родился Лев Гумилев, большой ученый, создатель странной теории евразийства. Гены двух больших поэтов не принесли ему счастья. Изломанная жизнь, адский срок заключения, тяжелые отношения с матерью, которую он почему-то винил в своей жуткой судьбе, положение сына казненного контрреволюционера. В 1918 году поэты разведутся (по-моему, к большому облегчению обоих). У Анны будет много романов с людьми попроще, которыми можно будет покомандовать всласть. А Николай Степанович женится на хорошенькой, но недалекой Анне Николаевне Энгельгардт, и в 1920 году у них родится дочь Елена. Судьбы ее и ее матери потеряются в хаосе революций, террора и ссылок. А сам Николай Гумилев выполнит всю свою программу. Выйдут сборники «Костер», «Колчан» (уже под занавес, в 1918 г.), а в 1921-м появятся два последних прижизненных сборника: «Шатер» и «Огненный столп». Он сам станет мэтром, и от поклонниц не будет отбоя. Даже от таких, как юная поэтесса Ирина Одоевцева…
В 1914 году он даже плюнет на свою непригодность (чувство чести сработает) и отправится на фронт. Станет хорошим кавалерийским офицером и заработает два Георгия. «Память, ты слабее год от года, он ли это или кто другой променял веселую свободу на священный долгожданный бой. Знал он муки голода и жажды, труд тяжелый, бесконечный путь, но святой Георгий тронул дважды пулею нетронутую грудь». А за одно посвященное войне стихотворение, написанное в 1914 году, его распнут все пацифисты мира. «Как могли мы прежде жить в покое и не знать ни радостей, ни бед, не мечтать о светозарном бое, о рокочущей трубе побед. Как могли мы? Но еще не поздно, Солнце духа наклонилось к нам, Солнце духа благостно и грозно разлилось по нашим небесам». Ну что ты будешь делать с этими «флибустьерами и авантюристами»! Поэт Гумилев видел и окопы, и смрад, и смерть. Видел и не обратил внимания. Войну он воспринимал как тренинг духа, как дело чести и славы, как красоту риска и самопожертвования. Эту же войну описывали Ремарк, Хэм, Маяковский, Алексей Николаевич Толстой, Аполлинер, Багрицкий, Гайдар-дед, Лавренев. И никто не усмотрел в ней ни красоты, ни долга, ни необходимости, ни чести. Всех от нее стошнило, кроме нашего мечтателя.
Он успел попутешествовать всласть, увидеть свою Африку, свою Европу. А вот февраль 17-го года не вызвал у него никаких чувств. Не было чувства крушения мира. И Гумилев спокойно готовится вести союзников в абиссинский поход. Его к ним откомандировали как специалиста по Африке. А в 1918 году он вдруг кружным путем, через Мурманск возвращается в Петербург. Зачем? Почему он не попытался пробраться на юг? Белая армия сулила хоть какие-то шансы: победить, пасть в бою, нанеся противнику урон, уцелеть после разгрома, уплыв вместе с Врангелем из Крыма, и еще долго писать стихи… Здесь сработала интуиция великого поэта. Он понял, что гибнет его мир, его Россия, что все кончено и ничто не поможет. Спасти Россию он не мог. Он не захотел ее пережить. Чувство чести и долга толкало его на верную смерть. Вернувшись, он первым делом объявил себя монархистом. Вслух. Каждому встречному. Никогда он монархистом не был. Но после смерти царя счел это своим долгом («Слава павшему величию!» – Дюма он тоже в детстве любил). Но он умер не так, как Леонид Канегиссер, хотя они оба были поэтами. Из великих поэтов выходят плохие мстители. Он решил убивать ненавистных ему большевиков Словом. Он решил их игнорировать и жить, как прежде, до них. Он хотел показать, как надо себя вести: не замечать этой власти. Он даже не искал смерти. Смерть должна была найти его. Он оказался совсем безоружным, если не считать стихов. И где-то он напоминал своего любимого жирафа с озера Чад: такой же высокий, длинношеий, неприспособленный и обреченный. Красивый и нежизнеспособный.
Горький все-таки помогал поэтам и писателям, чтоб выжили, чтоб не подыхали с голоду, чтобы не замерзли. Давал комнату в Доме искусств, паек, дровишки, работу. Это зачтется ему (без него бы точно погиб Грин и раньше на пару лет умер Блок). Гумилеву, Блоку и Лозинскому он дал работу в издательстве «Всемирная литература». Получил Гумилев и жилье в этом литературном общежитии, в Доме искусств, читал кучу лекций, возродил цех поэтов. Ходасевич, Блок, Г. Иванов… он всех удивлял. Вот нетопленое собрание, какой-то литературный вечер. Зима, мороз. Все пришли в валенках и полушубках, а Гумилев – во фраке и с синей от холода дамой в черном платье с вырезом. И разговаривал по-французски. А еще ходил он к Таганцеву, сенатору и интеллектуалу. Собирались там профессора, художники, аристократы посмелее. Пили чай вприкуску и ругали большевиков. Писали прокламации (не расклеили ни одной), говорили о восстании (большинство даже стрелять не умели), собирались где-то купить оружие и выдали Гумилеву деньги на пишущую машинку. Тот еще заговор. Но для 1921 года – криминал и контрреволюция. Так называемый «заговор Таганцева». Большевики убирали «чуждый элемент». Гумилева арестовали 3 апреля 1921 года, ночью, в Доме искусств. С Гороховой, где помещалась Чека, тогда не выходили. «Не меня ли в Чека разменяли» – такую песенку сочинили в те годы. Тем паче что чекистов Гумилев своей храбростью и своей гордыней просто потряс. А стихов они не читали. Горький бегал, искал заступников. Все литераторы бегали. Только что умер Блок. Они не хотели терять Гумилева. Уговорили заступиться Академию наук, Пролеткульт. Горький прорвался к Ленину, прибежал счастливый: отпустят, только пусть обещает не выступать против советской власти. («Плюнь да поцелуй у злодея ручку».) А получилось еще хуже. Гумилев отказался обещать, чекисты дико обозлились, и Ленин лично распорядился: «Этого – убрать». «На слово „длинношеее“ приходится три „е“, укоротить поэта: вывод ясен, и нож в него, но счастлив он висеть на острие, зарезанный за то, что был опасен». Высоцкий это написал и о нем.
