Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Станко, глядя в хмурое лицо луны. Через пять минут он вышел и поставил на камень бутылку с двумя фужерами, блестевшими при луне.

– Если я правильно тебя понял…

– Ты все понимаешь, – улыбнулась Света. – И очень хорошо говоришь по-русски.

С этого четвертого дня и до конца отпуска они жили как новобрачные, у которых медовый месяц. Подолгу и вдумчиво занимались любовью. Не торопясь, точно впереди у них была целая жизнь. Свете нравилось, что смотритель продолжает выбивать ей чеки за ужин и делать вид, что они чужие, хотя изображать святош было не перед кем: немцы не вылезали с катера.

– Никто не обнимал меня так крепко, – сказал ей Станко.

Света знала, что счастье мгновенно и надо его ловить. Копить терпение, доходя до ненависти к самому терпению, ждать, молчать, таиться, а потом делать резкий бросок, как на охоте, – и счастье в руке. Там оно обычно и умирает, особенно если стиснуть посильней.

Такова судьба растений, животных и всего живого, не только счастья, все непрочно. Но ее душа-протестантка все равно обнимала его крепко.

– Ты так прощаешься со мной? – спросил он.

– Нет, я приеду в следующем году. Тоже в июне. Дождешься меня?

Он дождется, по всему было видно – он никуда не спешил. На вопрос, о чем он мечтает, ответил, что хочет побывать в космосе. Один на один с космосом, без спутников. А когда Света усмехнулась, мол, кем же тогда он хочет стать, когда вырастет, ответил, что всегда хотел быть никем. Никем и стал. Островом в море. Его сын, которому семнадцать, глядя на него, захотел учиться, такой странной казалась ему жизнь отца.

– С твоей силой и уменьями ты мог бы зарабатывать много.

– Я не для этого, – улыбнулся он.

– Тогда для чего? Для любви?

– Сомневаюсь.

Еще Станко сказал, что он собирает ключи. Ключи – знаки, что все двери тебе открыты. Чем больше ключей, тем больше подвластных дверей.

Наутро, обходя остров, Света нашла ключ величиной с половину ногтя.

Волшебный остров, подумала она. Слишком тут все случается. Причем напрямую. Подумала, что хочет подарить ему что-нибудь, – и сразу сбылось.

За три дня до отъезда Света начала готовиться к прощанию. Стала задумчивой и слегка прохладной со Станко. С наслаждением пила белое вино, много загорала, часами купалась и долго ужинала отменной форелью на гриле. Перестала здороваться с немцами, и те охотно платили ей взаимностью. Хвалила себя за то, что миновала горестей любви. Она пообещала себе, что будет приезжать на остров каждый год и каждый год у них будет медовый месяц, так что ей будет для чего зарабатывать. Она поняла, где пряталось ее лунное счастье и как его зацепить, чтобы не исчезло.

Но Станко одним махом уничтожил все усилия. Обняв на прощанье, он спустился в трюм и принес цветок своей жизни. Поэтому в самолете

Света принялась лить слезы как сумасшедшая, а стюардесса смущенно улыбалась, носила ей соки и воду, а потом убрала розу с глаз долой, сообразив, что пассажирка убивается из-за цветка. Так что страшный цветок Света увидела только при посадке, и вид его подкосил ее окончательно. Если немцев, гладивших своих жен, Света вынесла, цветок сразил наповал. Ей припомнилась вся ее женская жизнь, прожитая напрасно. Никогда она не была женщиной, да и розы, в общем, не заслужила. Роза досталась ей просто так, подарком, авансом, безвозмездно, как любовь.

Она не могла унять слезы ни на таможенном контроле, ни у стойки багажа, ни в такси. Сидела прямая как палка, а из-под темных очков текли струи. Точно она не человек, а река. Слава богу, что у нас не принято спрашивать плачущих: “Are you OK?”1 Со смерти матери она так не ревела, словно выплакивала прошлую жизнь. Прямо с парковки она поехала к Алке, и там слезы внезапно иссякли. Кончились. Алла выслушала рассказ затаив дыханье.

– Только не говори мне, что ты тоже хочешь! Можешь лететь, хоть завтра, но этот остров мой, – закончила Света.

– Почему это? – обиделась Алка.

– Нипочему. Мой – и все. Когда я разбогатею, я куплю его вместе с маяком.

– Со смотрителем, ты хочешь сказать?

– Нет. С маяком.

– Зачем тебе маяк без смотрителя?

– Ты права, – задумалась Света. – Но смотрителя мне не купить ни за какие деньги. Он не продается.

– Когда ты уехала, – сказала Алка, – я хотела посмотреть, где ты и с кем, но не смогла. Мне тебя загораживали. И я подумала, что человек, с которым ты сейчас, умеет ставить защиты. Вполне вероятно, что он

“пограничник”.

– Ты так думаешь? Нет, только не это. Тогда все это просто сон о другой жизни. Иллюзия.

– Я съезжу и все выясню, ладно? – попросила Алка.

– Ты опять взялась за старое, /Ятоже./ Как это раздражает, ты даже не представляешь!

– А раньше не раздражало…

– И раньше раздражало. Пойми, не бывает общей жизни, у каждого она все равно своя. В том же месте, с тем же мужчиной у тебя будет другое.

– И хочу другого.

– И розу он уже срезал…

Алка вместо ответа грустно улыбнулась.

– Очень красивая, но огромная. Такую даже не засушить.

– Я покрою ее воском, сфотографирую, и ты отвезешь ему снимок.

– Ура.

Вернувшись домой, Света занялась приборкой. Вещи без нее уже впали в уныние, но крепились, подражая хозяйке. Вещам лучше быть ободранными кошкой, разбитыми детьми, расшатанными или сожженными в буржуйке, чем брошенными. Иначе в них нет никакого смысла, да и в жизни людей, их создавших, тоже. Потому что вещь – это ты и есть. Один – восковая роза, другой – атомная бомба. Жил когда-то человек по фамилии

Оппенгеймер, он, прежде чем сделать бомбу для Хиросимы, назвал ее именем своей матери – так с ней сроднился. Ты и твоя вещь – одно и то же, и лучше всего это видно по одежде, ведь она повторяет твой силуэт, форму плеч и длину рук.

Копуша Раевская прособиралась на остров месяц и улетела, оставив

Марусю Свете. Едва дождавшись ее возвращения, Света приехала в аэропорт. Сидела в машине и курила, пуская дым кольцами, а Маруся кашляла. Свету все еще преследовал Станко, слишком хорошо она помнила цвет его губ и теплый запах изо рта. И эту чудовищную розу, которую никогда не вырастишь здесь…

Наконец появилась сияющая Раевская с цветком в руке. Света, не выдержав, расхохоталась.

– Что, добилась своего, /Ятоже?/

//

– Не называй меня так. Я все выяснила. Приедем домой, расскажу.

Света мчалась так, что ее оштрафовали. Но змея Раевская вначале кормила Марусю, потом укладывала ее спать и лишь к вечеру соизволила приняться за рассказ.

Вначале про розу, объявила она. Первую розу Станко выводил восемь лет и срезал ее для Светы. Когда первая получилась, он посадил вторую, а потом и третью. Вторую он отдал Алке. Но ни показывать цветы, ни дарить он не собирался, пришлось уламывать. Говорил, что никогда не дарит цветов, а насчет Светиной розы загадочно улыбался.

Он не “пограничник”, заявила Алка. Просто непрозрачный, и если он рядом, ничего не увидишь. Апартаменты внутри маяка на двенадцать человек, но он берет не больше шести, потому что иначе нарушается баланс счастья. На острове должно жить семеро, и деньги тут ни при чем. Нужно время, чтобы хорошо приготовить еду, высушить снасти, полить оливы, вымыть дом, посуду и катер. Должны оставаться силы быть счастливым. Счастье ощущается как густой сладковатый туман с запахом душистого табака, оно окружает его плотным кольцом.

Станко был таким не всегда, а стал после войны. Война в нем еще не умерла, временами он сходит с ума от взрывов, прикидывает, сколько лет проживет с одним легким, но никому об этом не рассказывает, даже жене и детям. Особенно детям, потому что если рассказывать младшим, то ты продлеваешь войну, а если забыть, то она умрет сама собой…

– Ты с ним спала? – перебила Света.

– Нет, конечно. – Алка посмотрела недоуменно.

– Смотри у меня, /Ятоже./ Не вздумай снова залезть в мою постель…

– Он мне даже не нравился! – возмутилась Алка. – Он мачо.

– Мачо? – изумилась Света. – Который облизывает одно ухо десять минут?

3
{"b":"103383","o":1}