А потом в комнату вошла мадам Дора.
Мама попыталась говорить с ней по-французски, но потом рассмеялась, махнула рукой, и он в привычной роли посредника между мамой и кем-то еще сел рядом с ней на диван и начал переводить.
Вначале им было неудобно разговаривать при нем, труднее даже, чем подбирать слова, но потом разговор принял настолько серьезный оборот, что женщины стали забывать, что их слова звучат дважды – сначала сами по себе, затем повторенные им.
– Почему нельзя иначе? – спрашивала мама.- Неужели это требуется по закону? Мне бы не хотелось…
– Есть еще варианты,- говорила мадам Дора.- Отправить его в менее строгие государства, например, в Голландию, у меня там сестра, но неизвестно, примет ли она мальчика, а если примет, как отнесется.
– Нет, нет! – возражала мама.- Пусть уж он остается у вас, он привык к вам, и потом, мне кажется, ему здесь хорошо… Тебе хорошо? – обратилась она к сыну.
– Да,- ответил мальчик.
– Так вот,- продолжала мадам Дора.- Необходимо усыновление.
Прежде всего необходимо, чтобы он мог продолжить учебу дальше при поступлении в университет.
– Но это так еще не скоро!
– Мадам ошибается,- сказала мадам Дора.- Это очень скоро, на расстоянии все кажется менее заметным. И потом, если мадам хочет, чтобы сын стал настоящим французом, ему надо раствориться здесь, во Франции, в этой очень определенной жизни, в этой очень бюрократической стране.
– Я не знаю,- сказала мама.- Я не могу решиться, я не совсем готова. А ты сам как думаешь? – обратилась она к мальчику.- Ты понимаешь, что речь идет о передаче родительских прав мадам Доре?
– Только формально,- уточнила мадам Дора.- Никто не может заставить тебя отказаться от родителей.
– А что скажет отец? – спросила мама.- Вы писали ему об этом?
– Да, о чем-то таком мы говорили, но, кажется, он был отвлечен и не совсем понял.
– Ах, когда дело касается его, он все понимает! Просто ему выгодно переложить всю ответственность на мои плечи. Сам-то ты что думаешь, сам? – теребила она мальчика.
Ему хотелось сказать, что он давно ни о чем таком не думает, все и без него складывается удачно, но только пожал плечами.
– Хорошо,- неожиданно согласилась мама без всякой связи с предыдущим.- Я так несчастна, остается только рассчитывать на вашу порядочность, ведь с этим, как вы его называете – усыновлением, я не потеряю моего мальчика?
– Он ваш сын,- сказала мадам Дора.
– Ты будешь любить меня? Ты всегда будешь любить меня, правда? – заплакала мама.- Ты никогда не обвинишь, что я отдала тебя в чужие руки?
– Надеюсь, руки не совсем чужие,- спокойно сказала мадам Дора. И потом – вы делаете это для его же блага.
– А фамилия, ему ведь придется поменять фамилию?
– На время,- сказала мадам Дора.- Потом он может ее вернуть.
– А наплевать! – сказала мама.- В конце концов это всего лишь фамилия твоего отца. Но он довольно известный человек в Европе, неожиданно встрепенулась она.- Фамилия может пригодиться.
– Фамилию вернем,- сказала мадам Дора.- Это проблема будущего.
– Да ты сам-то как думаешь? – снова заплакала мама.- Под чужой фамилией, в чужой стране…
– Мне все равно,- неожиданно сурово сказал мальчик и, почувствовав изумление женщин, добавил: – Я устал переводить.
Мадам Дора ушла, мама смотрела на него испуганно, возможно, ждала упреков, оскорблений, но ему не в чем было ее упрекнуть, он спросил только:
– Как твои дела, мама?
– Я выхожу замуж,- сказала она.- Он еле отпустил меня к тебе.
Если бы ты знал, как я счастлива!
Мальчик с трудом перевел дыхание.
– Замуж? А как же папа?
– Разве я не писала тебе? Мы давно развелись, я первой подала на развод.
Она так подчеркнула это слово “первой”, что мальчику внезапно все стало безразлично. Дальше он слушал ее, как урок.
– Я беременна,- сказала она.- Скоро у тебя будет маленький братик. Ты рад?
– А жить вы будете…
Он хотел спросить – “у нас”, но успел понять бессмысленность вопроса.
– Нет, мы будем жить за городом, на его даче, квартиру я продала, отец отказался от своей доли, я ему предлагала, там чудный воздух для ребенка, сосновый лес, ты сам приедешь и увидишь… Боже мой, как ты похож на моего отца,- добавила она.
– На дедушку?
– Он очень отговаривал меня от замужества, я была его любимой дочкой. Зачем я тебе об этом говорю? Так вот, ты взрослый, не думай плохо, все, что я делаю, я делаю для тебя.
– Я знаю, мама.
Во время обеда мадам Дора вела себя еще радушней, чем обычно, о чем-то шепталась с мамой, и оказалось, что шепот мама воспринимает и даже способна ответить, после две женщины выпили немного, и нагруженную подарками маму официант, сын мадам Доры, пошел проводить к автобусу.
И только на минутку, когда задержались в вестибюле одни, мама повернулась резко к нему и попросила: “Скажи отцу, что я сопротивлялась, хорошо?”
– Хорошо, мама,- ответил мальчик…
А по вечерам в ресторане дрались. Он никогда не присутствовал при драке, дело ночное, а жить мадам Дора поместила его на втором этаже в другом конце гостиницы, но брат-официант по секрету сообщил, что вчера была драка, и даже свел в подвал под рестораном, чтобы с гордостью продемонстрировать снесенные туда разломанные стулья.
За всю свою жизнь не наблюдал мальчик ни одной драки, да еще стульями, жизнь берегла его от резких впечатлений, он часто задумывался: что было бы, задерись с ним на улице человек?
Вряд ли он сумел бы ответить, оттолкнуть, даже увещевать не стал бы, предоставив событиям развиваться самостоятельно. Все равно сердце подсказывало ему, что и в том, возможном, поединке победа останется за ним.
Он вспомнил, как еще в той жизни шел с другом вечером после кино, как выскочили из темноты мальчишки, такие же, как они, но во главе с верзилой постарше, и как верзила по наводке юркого малыша, осветившего их лица ручным фонариком, ударил друга снизу вверх кастетом и собирался ударить самого мальчика, как юркий закричал: “Это он! Тикайте!” И удрали, оставив одних – друга с перебитым носом и мальчика, от которого почему-то следовало
“тикать”. Это событие отвлекло их даже от боли, и всю дорогу они смеялись, вспоминая, как неожиданно и глупо им повезло. Они перебирали возможные версии, ни одна не годилась. Значит, просто в мальчике было что-то значительное, с ним не стоило связываться? Этот случай он вспоминал часто.
На самом же деле причиной было недоразумение, но какое-то счастливое недоразумение, возможное только с ним. После много в жизни было тому подтверждений. Его обходила беда, его обходили драки. Он даже и рад был нарваться, но почему-то оставался неприкосновенным для любой боли.
Он не играл в войну, игрушечного пистолета у него никогда не было, его нельзя было причислить ни к белым, ни к красным, его оставляли про запас, а сами уходили в дальние походы, из которых не всегда возвращаются.
Это длилось недолго, как и вся его прошлая жизнь, но за их игрой наблюдали девочки двора, и от этого становилось стыдно.
Тогда он забирался на дворовую лестницу, уходящую в небо, на самую верхнюю ступеньку, и начинал орать, чтобы на него обратили наконец внимание и дали роль, достойную его мужества.
Ему было очень страшно, и оттого он орал все сильней и размахивал сорванной с себя рубахой. Все толпились внизу, самые смелые пытались лезть за ним, но все заканчивалось, когда во дворе появлялся папа.
Мальчик начинал спускаться, виновато крутя задом, а папа ждал необыкновенно для себя терпеливо…
Он заметил, что в ресторан мадам Доры в очень позднее время приходят странные люди городка, в основном мужчины, и они не только пьют вино, не только курят, но, не приглашая женщин, танцуют друг с другом как-то жалобно.
Женщин, может быть, и не стоило приглашать, слишком те были некрасивы, однако нельзя было не заметить красавицу ямайку, сидящую за столиком у входа в углу, невозможно. Она работала посудомойкой у мадам Доры, после смены ей некуда было деться, дома никто не ждал, но почему-то ни один из мужчин не замечал ее красоты и необыкновенно уютного расположения ко всему на свете.
