Я ничего не ответил, наклонился и через его руку несколько раз ударил по клаксону. Мы издали почти паровозный гудок, а джип опять припустил.

Странно мы гляделись в этой глухомани: джип с наворотами и ревущий, преследующий его монстр, когда тут неделями ничего, кроме вездехода раз в месяц, не встретишь.

Лес раздался, открылся берег, сторожка паромщика, мачта с антенной и сама переправа: несколько чаек болтало на воздушном потоке над бревенчатым дебаркадером, обвешанным по бокам старыми покрышками.

Въезд на дебаркадер был свободен.

Джип, не снижая скорости, влетел на сбитый из плах настил.

Пандус-сходни, по которым на паром заезжали машины, был поднят.

Подъезд к нему сейчас перегораживал хлипкий барьер, импровизированный переносной шлагбаум. В ту же минуту я заметил, что паром находится метрах в пятидесяти от берега.

Джип, не замедляя хода, сшиб барьер, опрокинул в воду сходни и с победным ревом взмыл над дебаркадером. Мы с водителем только успели охнуть и выкрикнуть каждый свое, что-то нечленораздельное, изумленное. Потом наступил шок. Потому что джип грохнулся на воду, поднял тучи брызг и торжественно и скоро стал погружаться. Когда мы подбежали к краю дебаркадера, на месте машины крутилась и пузырилась воронка. Потом вода разгладилась как ни в чем не бывало.

– Нет, ну ты видел, блин? – мой водила был ошарашен и возбужден. -

Он что, датый был? Или обдолбанный? А? Ты видел? Нет, ну я вам скажу, в натуре! Какую тачку загробил, урод! Отдал бы мне, а потом топился! И телку, слушай, он и девку с собой уволок, блин! А может, из-за нее?

Я не отвечал. Я лихорадочно вглядывался в темную, напряженную воду.

По ней крутились едва заметно выпуклые такие линзы, какие выдают омуты, водовороты, марракотовы бездны, скрытые речной невинностью.

Что-то кричал паромщик с подплывающего неспешно парома – громоздкой понтонной конструкции с будкой и двумя лебедками. Я разглядел и трос, который раньше не заметил, – он тянулся от барабана, чавкающего смазкой, через блоки к парому, провисая порой и целуя воду.

Никто не появлялся на поверхности, которую с минуты на минуту заполнит подплывающий гигантский плот-понтон.

“Как они вынырнут? Как же они выплывут? – в панике соображал я. -

Надо что-то придумать, что-то предпринять, черт возьми!”

Не раздумывая я бросился в воду.

Вода в такое время года – октябрь – в тамошних местах холоднее некуда. Случается придонная мерзлота, ледяная вода.

Меня обожгло, а потом стало жарко. Видно, потрясение было сильным, я кипел изнутри. В мути ничего разобрать было невозможно. Я прошел колуном несколько метров, и, как мне показалось, встал ногами на крышу тонувшей машины.

Неуклюже я развернулся ногами вверх, уцепился за что-то, что принял за штангу с фонарями, подтянулся и прижался к стеклу. Мне показалось, я вижу нутро автомобиля. Как потом выяснилось, быть этого не могло, тем более что стекло у них было опущено и закрыть его она бы не успела. Но тогда – тогда я видел! Я видел ее лицо и разглядел наконец губы. Почему-то мне это казалось важным. Как я и ожидал, у нее были полные темные губы, даже на вид мягкие. Нежные шелковые губы, целовать которые мечтает каждый мужчина. От таких губ, если их коснуться своими, можно потерять сознание. Глаза ее были полузакрыты, но я твердо знал, что они – серые.

Я попытался нашарить ручку, дергал за что-то, хотел открыть дверь, мне показалось, женщина отрицательно покачала головой, давая понять, что делать этого не следует. Потом меня поволокло кверху, видно, я не выпустил воздух из легких, меня выталкивала вода, сказывался опыт ныряльщика. Потом все помутилось, и вода стала наполнять рот, а я стал ее лихорадочно глотать.

Потом по затылку меня что-то стукнуло. Потом я отчаянно замолотил ногами.

– Счастливым родился, – сказал мне позже паромщик, то ли Федор, то ли Прохор, я не запомнил хорошо. Вернее, помнил да забыл. – Если бы меня не развернуло, ты б хрен выплыл. Развернуло меня, я руль-то и бросил, за тросом не углядел. Ты б не бросил? Такое не каждый день увидишь.

– Чума он, – плевался зло шофер. – Знал бы – не повез ни за что! Ешь малина! За бабой нырять собрался, блин! Гляньте на него. А ты его спасай.

Имя шофера я помню, хоть оно и обычное – Николай. Нам с ним пришлось прокуковать у этого парома трое суток, пока ждали спасателей и милицию. Паромщик Федор-Прохор вызвал их по сотовому телефону, а сам решил запить горькую, пользуясь случаем. Сначала Николай составлял ему компанию, но когда хозяин переправы пошел в штопор, мой водила отступился.

– Нам такой хоккей по барабану. Лучше я порыбачу, тут с ним всякое здоровье подорвешь, блин. У его же неограниченные возможности.

Имелось в виду, что паромщик располагал запасами спиртного, которых хватило бы на месяц бригаде лесорубов. Он, похоже, принимал подношения за всякие дополнительные услуги – переправлял геологов, которых поджимали погода и сроки, и так далее. Сообразить нетрудно.

На чердачке его хибары вялилась и рыбка. С хлебом было туговато, но хлеб – не основная закуска на Руси. Обходятся частенько одним сухарем.

Меня спас как раз Николай. Он зацепил меня багром, снятым со щита, едва я показался из-под борта. Так багром, как полено, подвел он меня на отмель, потом уже они вытянули меня на берег вдвоем.

Сутки я приходил в себя. В меня вливали водку. Потом догадались растереть водкой. Потом подъехавшие мужики из далекого поселения кетов (есть там такой народ) напоили изготовленным на костре отваром. Пока ждали милицию и водолазов, народу поднабилось в ожидании переправы довольно. Все поневоле участвовали в моем воскрешении. И через сутки я был здоровее прежнего.

Разговоров о происшествии было много поначалу, но потом они иссякли.

Окончательная версия – приехали специально.

Маленькое пояснение: у тамошних жителей место это у переправы называлось коротким словом “Переход”. Не “Переправа”, как следовало ожидать по смыслу, а именно “Переход”. Местные жители передавали, что до паромной переправы здесь переправлялись на лодках. Но не всегда на тот берег, а – время от времени – в лучший мир. Здесь проходило переменное и очень коварное течение. Оно то стелилось по дну, то подымалось к поверхности. Иногда оно кружило на месте, иногда устремлялось буквально на середину, так что река вставала, не шла ни взад, ни вперед. Собравшиеся к праотцам садились в лодку с трехдневным запасом провианта, тепло одевшись и набрав подарки для

Главного Шамана, отталкивались от берега шестом, а весел не брали вовсе. Иных река принимала охотно. Иных – выбрасывала, не хотела пускать. Находились такие, что до пяти раз предпринимали попытки

“уйти” через переход и так и убирались восвояси не солоно хлебавши, ни как еще. Я нахлебался как следует.

Все мы, ожидавшие, когда явятся власти и спасатели, а заодно отопьется паромщик, Федор или Прохор, обитали или в холодной горнице хозяина переправы, или в летней кухне, где топилась сложенная из древних кирпичей печь. Кирпич притащили сюда с места, где втихомолку здешний люд разобрал останки старинной часовни, разрушенной еще в тридцатые.

Варился кулеш с вяленой рыбой, калмыцкий плиточный чай, куда добавляли молоко и сало. Припасы у народа были разные, потому что и народ подобрался разный.

– Ну, и куда ж попасть можно через этот ваш “переход”? – домогался мой напарник Николай. – В рай или прямиком на сковородку, в натуре?

– Кому куда, – отвечал ему старик из старообрядцев, не желая вступать в разговор, но негодуя на речи грубого и курящего Николая.

– Тебе точно на сковороду, – язвила какая-нибудь из женщин.

– Ет-то только с тобой на пару, красавица!

– Чего ее не переведут отсюда, переправу? – интересовался кто-то. -

Раз опасность есть.

Никто на это ничего не отвечал.

– Так переправщик-то энтот, он и есть шайтан! – вдруг брякнул один, похожий на якута рабочий с буровой.

– Говори да не заговаривайся! – горячился Николай. – За такой базар надо отвечать! Почему это он “черт”? Ну, колись, япона твоя мать!