– Все впереди,- приговаривал Безуглов.- Помещение признано нежилым. Арендовано на двадцать пять лет с правом продления. Косметический ремонт кое-где уже сделали. Вскоре примемся за основательный.

Он провел меня в свой кабинет, где среди советской мебели (блистающей синтетическим лаком) факс и пишущая машинка IBM (такая же, как у АТ) выглядели аристократами в изгнании.

– Мебель румынская,- продолжал Безуглов с той же гордостью,-факс японский, машинку купили списанную в Академии наук, отремонтировали – любо-дорого. Ксерокс нужен позарез.

– А почему бы не купить? – спросил я.

Не знаю, чего было больше во взгляде Безуглова,- насмешки или презрения.

– Они все на учете в КГБ,- сказал он.- Использоваться могут только в организациях, где есть Первый отдел. Должны по инструкции помещаться в зарешеченное помещение, по утрам открываемое двумя ключами.

Я заткнулся, покраснев. Должен вообще сказать, что в отношении к иностранцам интеллигентные русские ведут себя как бы заискивающе и в то же время покровительственно. Даже Белоглинский, все-таки аэд, с которым мы через полчаса уже сидели за столом в "зале приемов", завистливо поглядывал на мой зауряднейший вельветовый пиджак, на дешевенький дипломат искусственной кожи, даже на купленный в Нью-Йорке поддельный "Роллекс", что не помешало ему вскоре поймать меня на какой-то неточности, связанной с московским метро, кажется.

– Да,- изрек он меланхолически,- мы все-таки знаем о жизни больше вас.

– Кто мы и кто вы? – осведомился я.

– Годы испытаний,- вздохнул Белоглинский,- духовность, соборность, участь нации.

Его понесло. В середине этой затянувшейся белиберды в комнату начали входить другие гости – Петр Ртищев (как родители не сообразили, насколько неудобопроизносимо такое имя рядом с такой фамилией! Впрочем, он именовался Петром Верным), Катя Штерн, Марина Горенко, коллеги АТ по университету. Пришли несколько молодых людей со стрижкойпод бокс, с основательными бицепсами и невыразительными мелкими глазками. Ни с того ни с сего вдруг явились две барышни, которых я позавчера видел в баре с господами Несовершенное-Золото и Навигационные-Приборы. В частной обстановке, почти без грима, они выглядели не столь настораживающе. Кроме того, если в "Космосе" обе барышни носили синтетику с люрексом, черные чулочки и прочую униформу своего нехитрого ремесла, то к Безуглову пришли, как бы выразиться, в цивильном платье. Одну звали Татьяной, другую – Светой. (Надо было обладать больной фантазией, чтобы впоследствии дать такие же имена возвышенным героиням шутовской повестушки; впрочем, как и в повести АТ, барышни оказались сестрами.) Катя Штерн, глянув на них через стол с нескрываемой ненавистью, увлекла Безуглова в коридор. Я вел себя тихо, с любопытством разглядывая угощение -все эти знакомые мне с детства салаты, нарезанную кружками колбасу, ломти черного хлеба и соленые огурцы. На одной из стен "зала приемов" были наклеены обои, изображавшие Ниагарский водопад, причем с канадской стороны. Разномастная посуда на полированном столе, без бумажной или иной скатерти, включала даже две или три эмалированные кружки. Гости приносили с собой кто бутылку водки, кто салатницу с угощением. Таня выложила коробку конфет "Красный Октябрь", а Света – бутылку шипучего вина с оруэлловским названием "Салют". Белоглинский уже умолк. Я ничего не отвечал ему, ожидая, пока гости рассядутся и примут то минимальное количество алкоголя, без которого немыслима общая беседа в России.

Еще до приезда в Россию я твердо положил ничему не удивляться. В конце концов не по милости ли этой страны вращается над нашей планетой вечный топор, сворованный голодающим студентом у дворника и занесенный над головами старушек, пытающихся заработать честную трудовую копейку тем же способом, каким промышляют спокон веков банкиры всех государств и народов? Впрочем, в кабинетах советских чиновников я ничего удивительного и не обнаружил. Алчность их оказалась умеренной, манеры вполне цивилизованными.Перегоревшую у меня в номере лампочку заменили всего часа через два (правда, новая перегорела почти сразу). К бедности, как сказано выше, я вполне привычен, и любой бывший студент, сын небогатых родителей, хорошо меня поймет. И все же компания, собиравшаяся у Безуглова, не лезла ни в какие ворота. Многие явно видели друг друга в первый раз. Алхимики оживленно разъясняли атлетическим молодым людям преимущества спирта, обработанного магнитным полем. Ртищев, человек приземистый, молчаливый и бородатый, выпилодну за другой три стопки и принялся подсаживаться все ближе к Свете, которая незаметно отодвигала от него свой стул, в конце концов перекочевав метра на полтора.

– Как же вы не понимаете? – твердил он.- Ксенофонт перестроил всю гармонию русского эллона!

Света кокетливо обтирала узкие губы носовым платочком, но в сапфировых ее глазах стояла вселенская тоска. Белоглинский, казалось, погрузился в транс, время от времени подымая глаза и выкликая все то же незнакомое мне слово "соборность". Один из атлетических молодых людей сообщил ему, что он "смахивает на жида" и не имеет права употреблять таких слов. Белоглинский молча распахнул ворот клетчатой рубахи, показав атлету серебряный крестик на черном шнурке.

– Ну прости,- сказал атлет,- прости, сорвался. Я сам, знаешь, человек неверующий, но есть все-таки вещи святые, точняк?

Наконец в комнату вступил торжественный Безуглов. За ним, бочком, как побитая собака, проскользнула к своему стулу Катя. До меня впервые дошло, что их отношения могут, как бы сказать, не исчерпываться совместной работой и старинной дружбой.

– Дамы и господа,- он поднял стакан,- сегодня в этом скромном офисе мы приветствуем Генриха Чередниченко, близкого друга нашего Алексея, а следовательно, и нашего друга. Генрих приехал из далекой Канады, экологически чистой страны хоккея, кленового листа и демократии, населенной простыми и доброжелательными людьми. Генрих не был в России с раннего детства. Выпьем же за то, чтобы он полюбил ее всей душою и сумел плодотворно заниматься своим любимым делом – бизнесом!

– И пусть всем расскажет, что мы не хотим войны,- прогудел атлет № 1.

– Ты-то, может, и не хочешь,- подал голос Ртищев,- а коммуняки сраные за свою копченую колбасу нас всех завтра на убой пошлют. Возьми тот же Афган…

– Да я только что с Афгана! – вскричал атлет № 2.- Там эти духи вонючие знаешь как над нашими парнями изгаляются? Я там корешей хоронил! Да им всем яйца пообрывать мало!

– Господа! – прикрикнул на них Безуглов.- За здоровье Генриха!

С этими словами он протянул мне – нет, не лафитник, как у всех, а круглый стакан емкостью унций в восемь, до краев наполненный разведенным спиртом, и угрожающих размеров соленый огурец.

– До дна! – заорали все гости с непонятным мне воодушевлением. До дна!

– Это невозможно,- сказал я робко.- У вас нет содовой случайно?

– Содовой! Ха! – воскликнул атлет № 3.- Не порти напитка, юноша!

У нас тут другие понятия.

– Он мягкий,- утешила меня Катя.- Высшей очистки.

Проклиная день своего появления на свет, я, до сих пор не понимаю как, ухитрился выпить весь стакан. Отвратительный вкус во рту быстро прошел, и я почувствовал себя несколько счастливее – происходившее стало казаться мне естественным, как бывает, когда попадаешь в компанию накурившихся марихуаны после первого косяка. Окружающие захлопали в ладоши и как-то расслабились. С вопросами не спешили. Первым, кто ко мне обратился, оказался атлет № 1. Прикрыв рот ладонью, он спросил, сколько у меня с собою долларов и не хочу ли я их ему продать по двенадцать с половиной. Я не успел ответить.

– Жуков! – крикнул на него Иван.- Ты за что зарплату получаешь?

Ты у меня шофер или валютный дилер?

Атлет обиженно замолчал. Алхимик, назвавшийся Васей, пожалел, что АТ бросил заниматься наукой.

– Наука имеет высшую ценность,- сказал он.- А искусство – вещь хорошая, но все-таки развлекательная. На голодный желудок никто не станет слушать ни стихов, ни эллонов.