Литмир - Электронная Библиотека
A
A

За долгие дни, проведенные со стариком, Мигель научился различать, как молчит Мануэль. Его молчание было разнообразным, как небо.

Мигель никогда не спрашивал старика, о чем он думает и что видит, какие грезы проходят, какие разражаются грозы. Это молчание никогда не было скучным и пустым, даже когда оно было утомленным до безразличия и напоминало выгоревший до белизны полуденный зенит.

Во время дождей старик всегда чувствовал себя плохо. Но сегодня ему было много хуже, чем когда-либо. Мигель это видел и не представлял себе, чем он может помочь. Он молча сидел на табурете, подбрасывая на жаровни древесный уголь.

– Мигель, – голос возник откуда-то издалека, и мальчик не был уверен, что он его услышал: скорее почувствовал, как будто его погладили по щеке, – я хочу предложить тебе отправиться в путешествие.

Мальчик весь подался вперед, и вопрос замер у него губах. Куда? Но старик мог предложить только одно путешествие – в подгорный мир.

– После сезона дождей. Оно будет коротким, но оно будет.

Дрожь пробежала по спине мальчика. Он ждал, что еще скажет старик, но тот погрузился в глубокое забытье. Мигель не мог больше оставаться на месте. Он торопливо простился. Ему даже показалось, что он видел насмешливую улыбку Мануэля. Но, видимо, только показалось. Старик был далеко.

Мальчик сбежал по широкой лестнице и вышел на площадь между собором и ратушей. Гроза кончилась, но было пасмурно. Ветер еще не разорвал и не разогнал тучи.

Было свежо и даже зябко. Но мальчик не чувствовал холода. Сколько раз он представлял себе, как он придет к Мануэлю и скажет, нет, попросит, или нет, потребует, чтобы тот проводил его в подземный мир, на свою раскаленную родину. Он придумывал слова, самые убедительные и невинные, и никогда их не произносил. Когда он встречал Мануэля, заранее приготовленные слова рассыпались в пыль.

Мальчик отчетливо видел, что ничего говорить не надо. Надо ждать.

Ждать сколько потребуется. Может быть, десять лет, может быть, пятьдесят. И вот этот день так быстро настал.

Мальчик смотрел вокруг, и все в нем торжествовало. Все эти люди, куда-то спешащие и прогуливающиеся, пьющие кофе за столиками, выставленными прямо на площадь, подливающие друг другу кукурузную водку, смеющиеся и хмурые, молодые и старые, – все они, даже эта прекрасная девушка, вдруг ему улыбнувшаяся, все они не догадываются, какой сегодня великий день.

И тогда мальчик ощутил ту пропасть одиночества, которая отделила его от людей. И тех, кто был вокруг него, и тех, кто жил в огромных городах за северным морем, и тех, кто плыл по океану. Даже от матери и отца, даже от любимого деда Елисео, даже от маленькой Изабель.

Опустился прозрачный полог – он был абсолютно тверд и непреодолим.

Но никто его не видел и не чувствовал.

Ты остался один. Даже горячие слезы уже не растопят того льда, который отделил тебя от людей. Ты станешь тем человеком, кто знает о подземном мире. Знает достоверно и точно. Ты будешь там. Ты увидишь.

Ты прикоснешься. Но ты никогда не сможешь поделиться своим знанием.

Никогда.

Мальчик присел на мокрую ступеньку и стал провожать взглядом капли, падающие с карниза на перила. Капля собиралась, замирала, бросалась вниз и разбивалась в мелкие брызги. Город плакал, плакал над ним и над собой, и никто, кроме самого города, не понимал мальчика, и никто, кроме мальчика, не знал, что за город перед ним.

44

Мануэль тяжело болел. Елисео ходил к нему каждый день и, возвращаясь, сокрушенно качал головой.

– Старику всегда плохо во время дождей. Но в этом году – особенно. И ведь никогда не позовет врача. Я сам не очень высокого мнения о наших эскулапах, но может быть, хоть чем-то помогли бы. Кровь бы пустили или настой какой-нибудь прописали. Когда я говорю ему о враче, он ничего не отвечает. Я нанял человека, чтобы поддерживал огонь в жаровнях. Никто не хотел идти! За такую пустяковую услугу пришлось заплатить втридорога. А у Мануэля денег-то и нет. И не знаю, есть ли у него изумруды. Ну да не важно. Будет жив – сочтемся.

Мигель слушал деда с замирающим сердцем. Он часто бывал у Мануэля и сам видел, как тот болеет. Но только он один понимал, почему старик не позовет врача.

Мигель никогда не видел старика лежащим и по-настоящему испугался, когда в комнате Мануэля наткнулся на тело, вытянутое на каменной постели без тюфяка и подушки. Это был, конечно, старик. Он лежал на спине, его плечи были расправлены, а руки покоились вдоль тела.

Мальчик окликнул его. Никто не ответил. Он окликнул громче. Он уже решил бежать к Елисео, но дед пришел сам.

– Привет, – сказал он и уселся в кресло с книгой, заложенной плетеной закладкой.

– Он умер? – прошептал Мигель.

– Нет, он наконец уснул. А это значит, дела пошли на поправку.

Теперь он проспит неделю, а я побуду около него. Ему нужно тепло и немного воды. А ты ступай домой. Здесь слишком душно.

Сезон дождей закончился. Мануэль поднялся и почувствовал себя настолько хорошо, что сумел спуститься в лавку Елисео.

45

У Луиса было абсолютное чувство нормы. Он точно знал, как правильно делать вещи и как торговать, как правильно одеваться и кланяться. Он был бы образцом, если бы хоть кто-нибудь чувствовал его образцовость. Все остальные отличались от него, их нелепости и ошибки бросались в глаза, а его совершенная правильность оказалась тем нулем, который как бы не существует вовсе. О нем говорили: человек хороший, только без изюминки, пресноват. Если бы Луису пришла в голову блажная мысль нарушить собственный распорядок, он бы сделал это виртуозно. Но для этого нужно хотя бы немного сбиться с праведного пути, а сделать шаг в сторону Луис не мог. Зато в других любое отклонение он чувствовал безошибочно.

Талант норматива не был у Луиса врожденным. Он вырабатывал и воспитывал его. Елисео норма интересовала только в тех случаях, когда речь шла о правилах стихосложения или диалектического рассуждения. Луис стал самым правильным человеком в городе, поскольку его отец если и не был сумасшедшим, то, безусловно, был человеком очень свободных взглядов.

Луис собрался на большую ярмарку в Столицу. После долгих размышлений он решил расширять свое дело. Необходимо было выяснить, не затевается ли в Столице большое строительство, не удастся ли получить заказ на поставку камня для ремонта храма. Но не это было главным.

То, что его сын не совсем обычный мальчик, Луис понял давно. Мигель был идеальным учеником. Он всегда знал урок, всегда был готов отвечать. Он никогда не подчеркивал своих часто неожиданных познаний и потому не ранил самолюбие учителей. А наставникам было приятно думать, что именно они учили мальчика, который наверняка принесет славу своему городу.

Елисео по-своему принимал участие в обучении внука. Он вдруг обращался к мальчику и говорил о вещах, которые по-настоящему волновали его самого. А Мигель учился слушать и понимать. Елисео всегда отвечал на вопросы внука. Он рассказывал все, что знал, без скидок на возраст собеседника. Иногда ответ был настолько подробным, что мальчик засыпал, недослушав. Он был талантлив. У него была и свобода суждения деда, и строгость отца, которая заставляла его доводить до конца любое дело.

Луис решил отдать Мигеля в пансион, который открыли в Столице иезуиты. Это и было главной целью поездки. Обучение у иезуитов стоило недешево, но позволило бы мальчику уехать на несколько лет из города. Луис надеялся, что в пансионе мальчик постепенно забудет и деда, и странного Мануэля. Там ему не разрешат пропадать целыми днями неизвестно где. Иезуиты – люди строгих правил, а Мигелю как раз нужно, чтобы его характер немного выровняли и выбили лишнее из головы. Конечно, существовала опасность, что Мигель, закончив иезуитский пансион, захочет учиться в университете или решит стать священником, но Луис верил, что этого не случится, что мальчик повзрослеет, вернется в город и станет правой рукой отца в семейном деле.

14
{"b":"103301","o":1}