Собрались на даче, повестка дня суровая: “Что делать с Овешниковой?” и “Разное”. С главным энергетиком управились быстро, решено ограничиться намеком.

Все устаканится само собой – так повелевало время, так рассудило оно, хотя Белкину мнились сцены из Шекспира, кинжал в руке подосланного Овешниковой убийцы, проходная, обагренная кровью, автомашина, на полном ходу сбивающая Карасина в темном переулке.

Но ничего подобного не произошло, потому что Юлия Анисимовна

Овешникова ушла, уволилась, покинула завод стремительно, в каком-то испуге, будто в подражание своему предшественнику. Афанасий как раз был на пятом этаже и сверху видел, как вышла из отдела кадров

Овешникова и тихими скорбными шажочками, осыпаемая снегом, направлялась к проходной. Остановилась, посмотрела назад, в сторону подстанции; была в короткой шубе, надела варежку, сделала ею как бы прощальный мах – так рукою очищают стекло от налипшего снега…

Афанасий закрыл лицо руками – впервые за все годы хотелось пустить слезу.

Премии за косинус выплатили, и стыд, что ли, пробился в директоре, но и Немчинова не забыли. Полагалась она всем сменным энергетикам и дежурным по ЦРП. Опять скинулись. Афанасий понес деньги вдове, посидел на кухне за рюмкой. Дети уже смирились со смертью отца, с тем, что его нет и не будет, мать их наполнена разными заботами…

Лишь щенок не мог поверить и страдал, собачий сын страдал! Щенок носом учуял в Афанасии родные запахи, от гостя несло подстанцией, где работал, жил и умер хозяин, и щенок ластился, скулил, влажные больные глаза его смотрели с надеждой, а ведь ему ничего уже не объяснишь, да и человечеству тоже, был человек – и пропал человек, как пропадет и он, Карасин, как все. А ведь, если вдуматься, погиб человек по его вине, остаться надо было на подстанции, так нет, потянуло к бабе…

Вот за это и надо было посадить его годочков на пять. А Овешниковой дать поменьше, пару лет, за подстрекательство или соучастие.

Семья охотно подарила Афанасию щенка. Он сунул его под пальто и понес к себе на Арбат.

Пришла пора и ему уходить с завода. Но Афанасий не спешил, чего-то ждал. И дождался: Люська позвонила, приглашала на все удовольствия, на новый завод тоже, главным энергетиком, завод делает сантехнику, унитазы, умывальники, кафельную плитку. Сама она хиляет там за начальника ППО, главного инженера приручила, а потаскушек в приемной директора меняет по своему усмотрению. Писсуары и унитазы – для вокзальных туалетов и станционных сортиров, завод – в системе другого министерства, транспортного строительства, полная безопасность гарантирована.

Кое-что из наследия Белкина пригодилось. Афанасий произвел разведку боем, узнал, кто был кем и кто есть кто. Эволюция на этом участке

Вселенной была несколько иной направленности. “Не прогадаешь!” – заверила Люська, которую не узнать: приоделась, похорошела, говорила без мата.

Пошла скучноватая жизнь. Завод был особенным, здесь почему-то пили мало, дежурным монтерам выдавали – в нарушение заветов Ильича – телогрейки, секретарь парткома дурью не маялся, не звал Афанасия в первые ряды строителей, профком принимал заявки на дома отдыха, бабьего засилья не наблюдалось.

Домой удобнее стало возвращаться на метро, доезжая до “Арбатской” около кинотеатра “Художественный”, а невдалеке от него, на

Гоголевском бульваре, – высшие военные штабы, часто поэтому встречались офицеры, подтянутые, бравые, сапоги их скрипели, пуговицы поблескивали. Афанасий стал замечать, что посматривает на них жадно, с некоторой завистью, да еще и прикидывает: а в каком звании был бы он сейчас, не брякни он за столом в далеком 1951 году какую-то ересь о мочевом пузыре, который превыше совести? И получалось: до полковника мог бы добраться!

Однажды сидел у себя в комнате и по измененному тону матери, взволнованной чем-то нехорошим, понял: какая-то необычная клиентка, вздорная и придирчивая. Да и щенок поскуливал с тревогой.

Заглянул и увидел Юлию Анисимовну Овешникову. Она держала в руках журнал мод.

Повернулась. Новая прическа, косметика, к которой ранее не прибегала; похудела. Смотрится. Даже очень хорошо смотрится.

Уже подступала весна, Афанасий подал ей, как всем клиенткам, легкое пальто, после чего услышал не раз звучавшую в этой квартире просьбу о проводах до метро, но в устах Юлии Анисимовны слова лишены патетики, вульгарного нажима и кокетства.

– Темновато в ваших переулках, вы уж меня доведите до метро…

Довел. Постояли на шумном местечке у “Художественного”. Красивая женщина маняще улыбалась им с афиши кинотеатра, на нее влюбленно смотрел курчавый молодец. Овешникова сказала, где она сейчас работает, порылась в сумочке, но ни авторучки, ни клочка бумаги, чтоб написать свой телефон, так и не нашла, глянула на Афанасия, опустила глаза и щелкнула сумочкой.

– Я узнала недавно, что когда тебя… помнишь?.. вызвали в прокуратуру, ты все-таки так и не сказал им, что это я допустила

Немчинова…

Ему в прокуратуре дали почитать объяснение очередного свидетеля, шофера такси. Этот глазастый и памятливый человек рассказал, кого и куда привозил он ночью 8 ноября и о чем говорили пассажиры. И

Афанасия отпустили с миром. Интерес к Овешниковой, понял он, у следователей погас, дело из района передадут в городскую прокуратуру, там оно и закроется.

– Да, – подтвердил он. – Не сказал. Потому что меня не спросили.

– И ты не мог позвонить мне?..

– А зачем?.. Что изменилось бы?