К монотонному дребезжанию капель примешались сопение, чмоканье, что-то еще, от чего Толик закусил губу.

– Н-наливай с-свой монастырь…

Сапоги ушли в темноту. Вернулись c вином – сверху на кузов

“Москвича” опустилось что-то гулко-стеклянное. Стали наливать: плеск, чоканье, глотки.

– Н-ну, не думай, что я п-примитивная и не ценю… С-стоп. А к-кровать к-куда д-д-девалась? И т-теплее т-тогда было.

– Кровать продал. Бизнес, понимаешь? Сейчас гамак подвешу. А тепло из машины будет – я ее в суперпечку переоборудовал.

Толик опознал голос… Но теперь старьевщик говорил без акцента, не как во дворе.

А тот уже лез в машину – кузов просел под ним, и Толик чуть не закричал, испугавшись, что сейчас все рухнет.

Со свистом прорвался теплый воздух.

Старьевщик забрался на капот (кузов снова просел), стал колдовать под потолком.

– Ч-что это? – Ботинки Арахны обошли вокруг Толикиного убежища. – А м-мы с н-него не с-слетим?

– Надежно. – Было слышно, как старьевщик подергал лямки гамака. -

Немецкая семья продала. Или хочешь, постелю на капоте?

Зашумела снимаемая рывками одежда; прямо перед лицом Толика соскользнул с капота горчичный плащ.

– Н-нет, – задыхалась Арахна, – Х-хочу в гамаке. А-а… а…

Небо, венозное небо над гаражом, разорвалось и упало на Толика, из разрыва посыпались ядовитые звезды, ведомые звездой-полынь в курносых сапогах. У звезды этой был треугольный рот, которым она командовала скорпионами и оскверняла источники вод. А следом неслись четыре всадника, и копыта их били по крыше гаража – и не было спасенья.

Толик лежал, зажав уши ладонями. Потом ужас ослаб. Что он в конце концов, как маленький? Он знал, что иногда творят взрослые. Все… нормально. Они так сделаны.

Толик подполз к краю убежища. Чуть-чуть выглянул.

В полутора метрах от пола качался маятником, закручивался-раскручивался, визжал и бултыхался, пикировал в пятно света над головой Толика и улетал во тьму огромный ячеистый кокон.

В этом коконе Толик, как ни щурился, не мог различить ничего, кроме какой-то истошной пульсации и лохматых, как у мамонта, ног старьевщика. Эти ноги летали над Толиком, сминая восковой мякиш, которым какое-то время назад была Арахна.

– Боженька… – прошептал Толик.

Что-то лопнуло, и гамак с криком полетел вниз.

– Д-дурашка, т-ты же об-бещал не ш-шпионить. Ну, п-посмотри, как к-курточку загрязнил. З-зачем под м-машину з-залез? Н-надышался т-там чего-то…

Он приоткрыл глаза – над ним была Арахна, а над Арахной – уже не дождливое, а где-то даже голубое, с воронами, небо.

Арахна слюнявила платок и пыталась оттереть с его рукава пятно. Они сидели на перевернутой скамейке перед тем же гаражом, только теперь закрытым; на Арахне был все тот же горчичный плащ, казавшийся от солнца золотым.

Толик вспомнил старьевщика и снова зажмурился.

– Тетя Арахна, а где этот… “стары вэщ”?

– К-то? “С-стары в-вэщ”? П-похоже (улыбнулась). К-колекционер он.

Уехал к-куда-то. П-по д-дд-делам, н-на машине.

– У его машины передних колёсов нет.

– Да? Н-незнаю. Вот, к-кстати, с-смотри, с-следы.

Глина перед гаражом действительно была всклокочена свежими следами от шин.

– Разве мне приснилось?

– Что?

Наморщил лоб, пытаясь выловить нужный ответ.

– Монастырская изба.

Почему-то ему стало стыдно этого названия, и он уткнулся в плащ Арахны.

– Р-ради т-твоего отца. Я эт-то д-делала т-только р-ради него, п-понимаешь?

Толик кивнул в плащ.

– Н-не п-понинимаешь, – сама себе ответила Арахна. – Я в о-одиннадцать т-тоже н-нич-чего не п-понимала, ж-жила: ля-ля, ля-ля.

Так до с-семнадцати и до-долялякала. С-сигаретки, к-кофеек, на кроватке м-м-мужичок. П-потом разломали . М-м-мужички и раз-ломали.

П-полетело-поехало.

– А потом вы пришли к нам? – быстро спросил Толик, боясь, что Арахна начнет рассказывать про “полетело”.

– Не у-угадал. П-потом – меня с-спасли. Ч-человек п-п-по имени – Игорь.

Она произнесла “Игорь” быстро, словно боясь заикнуться внутри этого имени. Толику стало обидно, что до отца ее уже спасал какой-то человек-Игорь.

– В-врач. Оч-чень г-гордый, п-правда. Н-но с-с-обирался ж-жениться.

– И вы хотели?

– Т-теперь не з-знаю. П-пошла з-заказывать с-с-свадебное п-п-платье… Ошиблась вот адресом. П-попала к вам.

Неожиданная жалость к Арахне судорогой прошла по Толику, и он неумело обнял ее. Губы Арахны приблизились. Он них тихо пахло вином…

Знакомый крик, повисший в воздухе:

– Толик! То-олик, домо-ой!

V

Вернувшись, Арахна, как всегда, бросилась в душ. Тихонько застонала от убаюкивающей ласки юрких и горячих потоков. Впала в забытье.

Толик, спрятав заляпанную куртку и дав по пути два легких щелбана

Зойке и Гуле, вошел в Залу.

Здесь было торжественно, как на школьной линейке. Зловеще выключен телевизор.

– Ну, Толенька, рассказывай, – тихо сказали ему Магдалена Юсуповна,

Гуля Большая, Зулейха, Марта Некрасовна, Зебуниссо.

Толик молчал, уткнувшись взглядом в пол.

– Не хочешь рассказывать? – еще тише спросили Магдалена Юсуповна,

Гуля Большая, Зулейха, Марта Некрасовна, Зебуниссо. – Хорошо-о…

Алконост! Повтори для своего брата, все, что ты нам честно рассказал.

Поднялся заплаканный Алконост:

– Толян… за гаражами… с каким-то дядькой, с тетей Арахной…

Вышли с тетей Арахной из гаража, а потом еще сидели и…

– Что за жаргон! – топнула Марта Некрасовна. – Это Арахна вас таким словечкам обучила?

Желтый пол вздыбился и забурлил под ногами Толика, он бросился на

Алконоста, пытаясь ударить ему кулаком прямо в губы…

Их растаскивали, кто-то голосил: “Растление несовершеннолетних!”, рука Магдалены Юсуповны отшвырнула брыкающегося Толика на батарею, из носа побежала кровь, он кричал:

– Добрая… она ради папы… она из-за него врача оставила… и на гамаке – из-за папы, а ей больно там было… и всадники на нее скакали, старьев… щики… добрая, слышите!

Его уже не слушали – народ бросился в ванную; только Фарида, торопливо присев рядом и запрокинув мальчику голову, чтобы текло меньше, спросила:

– А видел? Видел с ней всадников? Четырь, да? Четыре?

И унеслась со всеми в темноту – в квартире снова погас свет, и в руках сгрудившейся перед дверью ванной толпы запылали свечи, купленные на Арахнины деньги.

– Открыто! – хрипло объявила Старшая Жена, проверив дверь.

Гарем, толкаясь и нечленораздельно гудя, ворвался в ванную.

Арахна сдавленно закричала. Удары, плеск.

– Откройте же, что у вас там! – прозвучал в гулком подъезде растерянный тенор Иоана Аркадьевича.

– Быстрее! Не успеем! – визжали в ванной.

Толик, зажимая кровавый нос, бросился открывать.

– Папа, Арахну убивают!

Ванная стихла. Быстро – кто согнувшись, кто почти на четвереньках – ванную покидали торжествующие жены.

– Что, что у вас тут?.. – пустым, скомканным голосом спрашивал в темноту Иоан Аркадьевич.

Последней вышла Старшая Жена.

– Прошу, – распахнула перед Иоаном Аркадьевичем дверь ванной и протянула свечу. – Полюбуйся, что они натворили.

Внутри, в черной воде, лежала Арахна. Иоан Аркадьевич опустил свечу, осветились кровоточащие царапины, покрывавшие лицо, руки, грудь.

– Арахна… Арашенька, – сказал Иоан Аркадьевич. – Что они с тобой…

– Т-т-топили.

– Ой, жива… Ничто ее не берет, – прошептал кто-то, подглядывая из коридора.

Иоан Аркадьевич обернулся, лица пропали.

Арахна, вздрагивая от боли, обхватила шею Иоана Аркадьевича; он попытался вынуть ее из ванны.

– Зебуниссо… (Та заглядывала с еще одной свечой). Помоги.

Зебуниссо с готовностью подхватила ноги Арахны. Оценила царапины.

– Зелёнкя помажу – до свадьбы все как новенькя будет.

– Я д-деньги п-п-при… при-н… н-н…

– Зебуниссо… – Они уже несли Арахну через коридор. – Кто ее так, а?

– Калектиф…