Маевский его всё-таки заметил. Он приказал мне остановить лошадей и спрыгнул с телеги. Василик увидел его, понял всю опасность создавшегося положения и нырнул в пшеничное поле. Маевский погнался за ним. Затем я услышал выстрел, за ним – другой – и вскрик, потом – ещё один выстрел…

Маевский вернулся к телеге, его лицо сияло от удовольствия. "Он хотел убежать", – произнёс он, обтирая револьвер. Затем Маевский зачем-то навёл револьвер на лошадиную голову. При этом его лицо выражало явное удовольствие.

– Он сделал большую ошибку, – продолжал он, разговаривая больше с собой, чем со мной. – Он не знал, что, значит, иметь дело с красным партизаном. Ну а теперь он знает…

Засунув револьвер в кобуру, он прокричал:

– Сотни контрреволюционеров пытались сбежать от меня, но сейчас они все на том свете!

Затем он внимательно посмотрел на меня.

– Так, так…, – процедил он сквозь зубы. – А ты хотел ему помочь.

После этого он забрался в телегу и вскоре захрапел.

Судьба Василика была, на самом деле, предопределена в ту февральскую ночь, когда сотни жителей села подверглись аресту и были сосланы. Его отца, хотя и бедняка, объявили кулаком, и поэтому арестовали всю семью, включая Василика.

Прошло около года, когда однажды мы получили письмо без подписи, присланное из Архангельска, сообщавшее, что Василик был застрелен при попытке бежать из лагеря.

Затем, однажды июньской ночью, когда мы уже собирались ложиться спать, послышался осторожный стук в дверь. После минутного замешательства я всё-такт отворил дверь. Через порог переступил измождённый человек. Я сразу узнал Василика. Пожимая мне руку, он заставлял себя улыбаться. Он выглядел совершенно обессиленным. Его одежда была порванной и грязной, а ноги обмотаны тряпками.

– Мы думали, тебя убили! – воскликнула мама, увидев Василика. -

Что стало с твоими отцом и матерью, со всеми…?

– Я и на самом деле мертвец, – перебил он её, пытаясь шутить. -

Это не я, а моё привидение. Вы когда- нибудь видели привидение?

История, которую он рассказал, действительно, оказалась ужасной. Я хорошо её запомнил.

В ту февральскую ночь на улице завывала метель. Длинная вереница саней, нагруженных арестованными крестьянами, выезжала из села под конвоем милиции и солдат, вооруженных винтовками и пулемётами.

В пути произошло много трагических случаев. Один парнишка лет шестнадцати пытался бежать. Он спрыгнул с саней и бросился бежать, но пулемётчики открыли огонь, и он упал в снег. Раненого, его окружили и вернули в сани. Охрана, несмотря на ранение, крепко привязала его верёвками к саням. Ранение оказалось смертельным, и он умер в пути, ещё до того, как достигли железнодорожной станции.

Солдат ГПУ ехал в одних санях с арестованными. Не обращая внимание на окружающих, солдат начал гнусно приставать к молодой девушке.

Мать девушки, потеряв терпение, дала ему пощёчину. Солдат схватил своё ружьё и в упор выстрелил в женщину, убив её наповал.

Прибыв на станцию, девушка подошла к старшему офицеру ГПУ.

Произнося слова достаточно громко, чтобы каждый мог его услышать, он информировал девушку, что её мать была убита солдатом в целях самозащиты. Её мать, "арестованный враг народа", сказал он, напала на охранника с намерением начать волнения среди заключённых кулаков.

Таким образом, действия солдата было законным, патриотическим и даже геройским. Девушку и её двух младших братьев после этого куда-то увели, и что стало с ними, никто не знает.

Новость о судьбе парнишки и убитой женщины ещё не успела распространиться, когда произошли другие события. Несколько стариков, и среди них – мой дядя Гаврило, не смогли перенести жестокостей и умерли по дороге на станцию. Молодая пара совершила самоубийство, перерезав себе вены.

Продолжался снегопад, и когда в снегу увязали одни сани, приходилась останавливаться всем. Мужчины вынуждены были вытягивать лошадей среди орущих и стреляющих милиционеров и солдат ГПУ, причитаний женщин и плача детей.

За несколько километров до станции колонна повернула к запасным путям. Там стоял товарный состав. Первые вагоны уже были загружены арестованными крестьянами из других сёл и деревень. Каждый вагон охраняли солдаты регулярной армии.

Когда колонна приблизилась к товарному составу, офицеры ГПУ отдали приказ всем оставаться в санях. Охранники со всех сторон окружили прибывших. Без промедления агент ГПУ переходил от одних саней к другим со списком в руке, делая перекличку. Затем людей группами под охраной подводили к поезду и загружали в вагоны.

Когда первый вагон оказался заполненным, и его закрыли на замок, оказалось, что жён отделили от мужей, а детей – от родителей. По колонне пополз ропот недовольства, люди требовали права быть со своей семьёй. Како-то мальчик побежал к вагону, в котором находились его родители. Над головами людей затрещала пулемётная очередь, но он продолжал бежать. Прозвучало три коротких выстрела, и мальчик упал замертво.

В этот момент всё пришло в движение. Люди пытались бежать и прорвали оцепление. Несколько мужчин вырвались из колонны и бросились к кустам, растущих вокруг поля. Один из крестьян подхлёстывал лошадь, стараясь повернуть повозку и уехать со станции.

Охранники стали стрелять, и люди, бежавшие к кустам попадали и больше не поднимались. Крестьянин со всей своей семьёй, находившейся в санях, тоже не избежал смерти. Пулемётная очередь уложила их всех: он сам и его жена были убиты, а престарелая мать и трое детей ранены.

Окружённые пулемётами со всех сторон, арестованные крестьяне, наконец, сдались. Порядок и тишина были восстановлены.

Группы людей одна за другой исчезали в дверях товарных вагонов.

Когда погрузка закончилась, двери задвинули и заперли, а около каждой поставили часового. Мёртвые тела остались лежать в поле.

Василик оказался в последнем вагоне. Ему повезло: вся его семья была вместе с ним. Но он страдал от того, что его родители и сестра подвергались таким мучениям. В вагоне находилось, по меньшей мере, человек пятьдесят. Товарный вагон предназначался для перевозки скота, и поэтому в нём не предусматривалось ни скамеек, ни сидений.

Люди могли сидеть только на продырявленном деревянном полу. В такой тесноте для больных даже не было места, где они могли бы прилечь.

После того, как двери закрыли, внутри вагонов повисла темнота.

Сквозь щели в стенах вагона пробивались узкие полозки дневного сета.

Внутри царила неразбериха: люди толкались в поисках места, кричали и ругались, женщины причитали по своим мужьям, находившимся в других вагонах, плакали голодные дети, было очень холодно.

Ситуация усугублялась отсутствием продуктов и нехваткой одежды.

Арестованным запретили что-либо брать с собой, за исключением нескольких личных вещей. А поскольку никто не мог предвидеть, что им придётся покинуть родные места, то большинство не запаслось наиболее нужными вещами.

Отверстие в полу посреди товарного вагона служило туалетом для пятидесяти человек. Люди постоянно толпились, ожидая своей очереди.

Те, кому нужно было в туалет, буквально ходили по сидящим на полу.

Эта удручающая и унизительная ситуация порождала новые споры и перепалки.

Попытки привлечь внимание начальства к невыносимым условиям закончились ничем. Так, голодные и продрогшие, в набитых до отказа вонючих вагонах, арестованные начали своё принудительное передвижение в неизвестном направлении.

Около полуночи состав тронулся с места. Когда ехали по мосту, перекинутому через Днепр, все поняли, что поезд держит курс на север. Состав двигался медленно, часто останавливался. Иногда остановки длились часами. Во время одной такой остановки с двери сняли замок и слегка приоткрыли. Первое, что увидели арестованные, были солдаты с ружьями, направленными на вагоны, и готовые открыть огонь. Другая группа солдат стояла в ожидании, окружённая мешками и вёдрами. Старший офицер объявил, что одна буханка хлеба будет выдаваться на четырёх человек и одна селёдка – на каждого. Воду будут разливать из вёдер. Арестованных предупредили, что вёдра являются государственной собственностью, и поэтому каждый отвечает за возвращение вёдер в неповреждённом состоянии. В каждом вагоне должен быть выбран ответственный за распределением еды и воды, а также – за поддержание "чистоты".