Джуди обедала с нами, и я заметил, что все домашнее хозяйство находится под ее контролем. Плохая новость. Меня она заботила не больше, чем два года назад, после нашей ссоры, и я открыто демонстрировал это. Со стороны отца было несносной глупостью держать свою куколку в доме наравне с моей женой, и обращаться с ними как с равными, и я решил поговорить с ним при случае. Впрочем, Джуди была спокойна и вежлива, и я сообразил, что если я не нарушу мир, то и она не собирается делать этого.

Но отец не слишком занимал мои мысли. Я был весь в Элспет, потешаясь над ее манерой зачарованно слушать меня: я успел подзабыть, какая она глупышка, но в этом были и свои преимущества. Она с широко раскрытыми глазами внимала рассказу о моих приключениях, и не проронила ни слова за все время обеда. Я буквально купался в лучах этой бесхитростной головокружительной улыбки и старался дать ей понять, какой у нее замечательный муж. А позже, когда мы отправились в кровать, я представил тому еще больше доказательств.

Именно тогда в моем сознании впервые промелькнула мысль, что ее поведении есть нечто странное. Она заснула, а я, совершенно изнеможенный, лежал, прислушивался к ее дыханию и ощущал какую-то неудовлетворенность — согласитесь, это довольно странно в таких обстоятельствах. И тут догадка пришла ко мне; я отогнал ее прочь, но она тут же вернулась снова.

У меня, как вы знаете, богатый опыт по части женщин, и я, думается, могу лучше, чем кто-либо другой оценить, каковы они в постели. И как не отгонял я эту мысль, мне приходилось признать, что Элспет стала не такой, как прежде. Я часто говорил, что из апатии ее выводили только мужские объятия — бесспорно, она была весьма охоча до ласк в недолгие часы, истекшие с момента моего возвращения, — но теперь я не замечал в ней таких проявлений страсти, как раньше. Все было, в общем, замечательно, и даже не знаю как это объяснить — она проявляла активность, и получала в конце удовлетворение, но теперь стала относиться к нашим забавам — как бы это сказать? — спокойнее что ли. Иди здесь речь о Фетнаб или Жозетте, я бы и глазом не моргнул, позволю заметить: для них это сколь игра столь и работа. Но к Элспет я относился совершенно иначе, и нутром чуял: что-то здесь не так. Это была всего лишь тень, и, проснувшись поутру, я напрочь забыл про нее. А если бы и не забыл, то события утра все равно вытеснили бы ее из памяти. Я спустился вниз поздно, но успел перехватить отца прежде, чем тот улизнул в свой клуб. Он сидел, задрав ноги на кушетку, и приуготовлял себя к тяготам дня посредством стакана бренди. Вид у него был довольно желчный, но я без обиняков выложил ему свои мысли насчет Джуди.

— Времена изменились, — говорю я, — и мы не можем больше терпеть ее здесь. — Можете заметить, что два года, проведенные среди афганцев, существенно изменили мои понятия о сыновней почтительности: мной теперь не так легко было помыкать, как прежде.

— Угу, — буркнул отец. — И как же они изменились?

— Ты убедишься, — продолжаю, — что я теперь известный человек в городе. После Индии и всего такого. Мы отныне окажемся под пристальным вниманием общественности, пойдут слухи. Это, прежде всего, бросит тень на Элспет.

— Элспет она нравится, — говорит отец.

— Неужели? Но это и не важно. Важно не то, что нравится Элспет, а то, что нравиться городу. А люди не одобрят, что мы держим эту… эту киску в своем доме.

— Эге, как мы выросли, — хмыкнул отец и отпил хороший глоток бренди. Я видел, как на лице у него проявляются признаки гнева и удивлялся, почему он до сих пор сдерживается. — Вот уж не думал, что Индия так благотворно воздействует на нравственность. Я был убежден в обратном.

— Ах, отец, так больше не может продолжаться, и ты это знаешь. Отошли ее назад в Лестершир если хочешь, или купи ей собственный дом. Но здесь ей оставаться нельзя.

Он пристально посмотрел на меня.

— Клянусь Богом, видно, я ошибался насчет тебя. Я знал тебя как транжиру, но не подозревал в тебе храбрости — вопреки всем рассказам из Индии. Может, она у тебя действительно есть, а может это просто недоразумение. Как бы то ни было, ты пошел по ложному следу, парень. Я уже сказал, что она нравится Элспет, и та не хочет, чтобы Джуди уехала, поэтому Джуди останется.

— Черт побери, кого заботит мнение Элспет? Она сделает так, как я скажу.

— Сомневаюсь, — говорит отец.

— Как это?

Он поставил стакан, вытер губы и сказал:

— Тебе это не придется по вкусу, Гарри, но ничего не поделаешь. Кто платит, тот и заказывает музыку. А с прошлого года за музыку платят Элспет и ее проклятая семейка. Постой! Дай мне закончить. Тебе надо много чего сказать, но это подождет.

Я глядел на него, ничего не понимая.

— Мы оказались на мели, Гарри. Сам не пойму как, но это факт. Думаю, я всю жизнь тратил слишком много, не беря в расчет откуда берутся деньги — а зачем тогда существуют адвокаты, а? Я много просаживал на скачках; не придавал значения, как дорого мне обходится этот дом и дом в Лестершире; и вообще тратил деньги направо и налево. Но что на самом деле похоронило меня, так это железнодорожные акции. О, на таких акциях делаются целые состояния. Но на правильных. А мне попались неправильные. Год назад я был разорен совершенно, и евреи уже затягивали петлю вокруг моей шеи. Я не писал тебе об этом — какой смысл? Этот дом не принадлежит мне, как и дом в Лестершире: он принадлежит ей, вернее будет принадлежать, когда сдохнет папаша Моррисон. Хоть бы это случилось поскорее, будь он проклят!

Отец вскочил с места и начал расхаживать по комнате, потом остановился у камина.

— Ради своей дочери он выкупил закладные. Видел бы ты его! Сколько лицемерия, сколько ханжества! Я такого даже в Парламенте не встречал! Этот тип имел наглость стоять здесь, посреди моего собственного холла, и заявлять, что это ему наказание свыше, за то, что он позволил дочери выйти за человека ниже себя родом! Ниже себя, ты представляешь? А я должен был слушать его, не имея возможности спустить эту свинью с лестницы! А что мне оставалось делать? Я всего лишь бедный родственник; я и сейчас им остаюсь. Он все еще платит по закладным — через то жеманное ничтожество, на котором ты имел глупость жениться. Папаша дает ей все, о чем она не попросит, так вот!

— Но если он переписал все на нее…

— Ничего он не переписал! Она просит, он присылает деньги. И окажись я на его месте — будь я проклят, если поступил бы иначе! Впрочем, он полагает, что поступает так во благо. Старик обожает Элспет, и должен сказать в защиту крошки: она не жадина. Но мы на ее содержании — не забывай об этом Гарри, сынок! В таком положении ни мне, ни тебе не стоит указывать: кому прийти, кому уйти. И пока твоя Элспет вздумала придерживаться либеральных взглядов, мисс Джуди останется здесь, и точка!

Выслушав его, я поначалу опешил, но то ли в силу того, что я был более практичным человеком, или меньше обращал внимания на формальности, предписываемые кодексом джентльмена (хотя моя мать была из аристократического рода), мне это дело представилось в другом свете. Пока отец наливал новую порцию бренди, я спросил:

— И сколько он позволяет ей тратить?

— А? Я же сказал, сколько ей вздумается. Полагаю, старый ублюдок расщедрился тысяч на десять. Но у тебя не выйдет наложить на них лапу, даже не думай.

— Да? А я и не собираюсь. Пока есть деньги, мне все равно, кто подписывает чек.

Отец уставился на меня.

— Боже мой, — пробормотал он, — у тебя совсем нет чести?

— Видимо, не больше, чем у тебя, — спокойно парировал я. — Ведь ты еще здесь, не так ли?

Заметив знакомый апоплексический взгляд, я выскользнул из комнаты прежде, чем в меня полетела бутылка, и отправился наверх, обдумать ситуацию. Новости были неважные, чего скрывать, но я не сомневался, что вопрос заключается в хорошем взаимопонимании с Элспет, ни в чем более. Правда заключается в том, что у меня не было даже тех остатков понятия о чести, которые сохранились у отца: речь шла о том, чтобы выжать старика Моррисона как губку, вот и все. Разумеется, меня раздражала мысль, что я не получу отцовского состояния — или того, что являлось таковым — но после того как папаша Моррисон оставит сей суетный мир, мне достанется доля наследства Элспет, а это, возможно, искупит все мои потери.