— Думаю, я способен понять, что значит для вас военное братство. Мы понимаем, что вы вместе проделали путь от руин армии генерала Эльфинстона, и догадываемся, что вам довелось пережить — о, юноша, эти свидетельства запечатлены на вашем теле — и как вы должны были привязаться друг к другу. Я не хотел сообщать вам эту новость пока вы не окрепли, но… — Он махнул рукой и утер слезу.

— Нет, сэр, — запротестовал я слегка окрепшим голосом. — Я хочу узнать все тотчас же.

— Именно этих слов я от вас и ожидал, — говорит он, сжимая мне руку. — Мальчик мой, что я могу сказать? Такова судьба солдата. Нам остается только утешать себя мыслью, что мы с такой же радостью отдали бы свои жизни ради наших товарищей, как они отдали свои за нас. И мы никогда их не забудем.

— Non omnis moriar, — вмешался постнолицый. — Такие люди не могут совсем умереть.

— Аминь, — произнес, шмыгнув носом, маленький доктор.

Ей-богу, им бы сюда еще орган да церковный хор!

— Но мы не должны так утомлять вас, — говорит Сэйл. — Вам необходим отдых. — Он поднялся. — Вам нужно свыкнуться с мыслью, что все ваши беды кончились, и что вы исполнили свой долг как немногие. Или как могли бы исполнить немногие. Я загляну к вам снова как только смогу, а тем временем хочу сказать следующее: я всем сердцем рад видеть вас оправившимся, поскольку ваше спасение — самое светлое пятно в этом жутком каталоге наших несчастий. Да хранит вас Бог, мой мальчик. Идемте, джентльмены.

Он вышел вон, за ним последовали все прочие. Постнолицый отвесил торжественный поклон, а маленький доктор кивнул головой и зашикал на своих черномазых помощников. И я остался один, не только обрадованный, но и удивленный словами Сэйла. Да, слышать постоянные комплименты от людей типа Эльфи-бея — это одно, и совсем другое услышать их от Сэйла, известного под именем Драчливый Боб, человека, чья отвага вошла в пословицу. И этот человек говорит о моем спасении как о «светлом пятне», и что я исполнил свой долг как немногие. М-да, он говорит обо мне как о герое, пуская в ход те удивительные мурлыкающие интонации, которые свойственны были — в силу каких-то причин, — моему столетию, когда разговор заходил о его кумирах. Они обращались с нами (думаю, я могу сказать «с нами») так, будто мы были слишком хрупкими, чтобы пережить нормальное обращение — навроде тех китайских горшков.

Очнувшись, я понял, что нахожусь в безопасности, но визит Сэйла заставил меня осознать, что отношение ко мне простирается далеко за рамки обычной благожелательности. Но я и представить себе не мог, насколько далеко, пока на следующий день вновь не пожаловал Сэйл вместе с тем постнолицым. Им, кстати, оказался майор Хэйвлок — субъект, совершенной чокнутый на Библии и ставший знаменитостью в наши дни. [41]Старый Боб был в приподнятом настроении, и поделился со мной последними новостями, которые заключались в том, что Джелалабад держится прочно, что деблокирующий отряд Поллока уже в пути, и что это даже и не важно, поскольку мы изведали силу афганцев, и способны пойти на вылазку и сами снять осаду в любое удобное для нас время. При этих словах Хэйвлок нахмурился: полагаю, он не придерживался высокого мнения о Сэйле — как и прочие, если исключить выдающуюся храбрость генерала — и не верил в его способности с самого начала осады.

— И этим, — продолжал Боб, буквально светясь от энтузиазма, — этим мы обязаны вам. И конечно, той горстке храбрецов, что удерживала крохотный форт против целой армии. Скажите, Хэйвлок, не говорил ли я вам, что никогда еще не бывало такого подвига? Ему нет цены, не сомневайтесь: афганская катастрофа вызовет всеобщий ужас в Англии, но нам, наконец, удалось совершить хоть что-то. Мы удерживаем Джелалабад, и отгоним эту орду Акбара прочь от наших ворот. Да, и мы снова будем в Кабуле еще до конца этого года. И случится это, — тут он снова повернулся ко мне, — благодаря кучке сипаев с английским джентльменом во главе, дравшейся один на один с огромной армией до последнего своего вздоха.

Генерала настолько утомил приступ собственного красноречия, что он отошел в угол и стал переводить дух, а Хэйвлок тем временем торжественно кивнул, глядя на меня.

— Да, есть тут дух героизма, — произнес он. — И видят небеса, что это только начало. В свое время он расцветет пышным цветом.

Ну и ну! Меня не просто заставить растеряться (за исключением случаев физической опасности), но сейчас я будто проглотил язык. Героизм? Что ж, если им угодно так думать, то пожалуйста, не стану противоречить. Тут мне пришло в голову, что даже если бы я попытался это сделать, если бы оказался таким идиотом, чтобы рассказать всю правду, так, как я делаю это сейчас, они просто сочли бы меня помешавшимся от ран. Одному Богу известно, какой такой героический поступок они мне приписывали, но об этом я, конечно, узнаю в свое время. Пока же я видел, что обстоятельства складываются в мою пользу — а чего мне еще было желать? Сиди в тенечке — не обгоришь на солнышке — вот принцип, которым я руководствовался всю свою жизнь, и он работает, если знаешь, как его применять. Было очевидно, что никакой силой нельзя было вырвать Сэйла из его сладостной мечты — да жестоко было так поступать со стариной. Так что я тут же подхватил игру:

— Мы выполнили свой долг, сэр, — говорю я, потупя взор. Хэйвлок снова кивнул, а старый Боб снова подошел к кровати.

— А я выполнил свой, — сказал он, роясь в кармане. — И, составляя свой последний рапорт лорду Элленборо, командующему теперь в Дели, я счел бы его не полным без описания ваших действий. Я зачитаю его, — говорит, — поскольку там все выражено точнее, чем я способен сказать сейчас, и так как он может показать, как восприняли ваше поведение другие люди.

Он прочистил горло и начал.

— Хмм, посмотрим… Афганцы силами… Требование сдаться… Так-так… смелые действия Денни… А, вот оно. Я направил сильный гарнизон под началом капитана Литтла в форт Пайпера, занимающий командную высоту на подходе к городу, на которой, по моим опасениям, враг мог расположить орудийный позиции. С началом осады форт Пайпера оказался совершенно отрезан от нас, приняв на себя всю мощь атаки неприятеля. Деталей о ходе сопротивления сообщить не могу, поскольку из всего гарнизона выжили только пять человек, из них четверо сипаи, а пятый — английский офицер, до сих пор не пришедший в сознание из-за ран, но который, надеюсь, скоро оправится. Не могу доложить, каким образом он очутился в форте, поскольку не входил в первоначальный гарнизон, а состоял при штабе генерала Эльфинстона. Его зовут Флэшмен, и возможно, он и доктор Брайдон являются единственными выжившими после ужасных катастроф, перенесенных этой армией при Джагдулуке и Гандамаке. Могу только предположить, что он пережил последнее побоище и добрался до форта Пайпера уже после начала осады.

Он поглядел на меня.

— Поправьте меня, мальчик мой, если я ошибаюсь, но это дословно то, что я доложил Его превосходительству.

— Вы очень добры, сэр, — скромно говорю я. — Если бы вы только знали, как вы добры.

— Осада на нашем участке продвигалась медленно, как я уже доносил Вам, — продолжил зачитывать Сэйл, — но форт Пайпера подвергался постоянным атакам. Капитан Литтл был убит, так же как и его сержант, но гарнизон продолжал сражаться с неослабевающей решительностью. Лейтенант Флэшмен, как я вызнал у сипаев, пребывал в состоянии более подходящем для госпиталя, чем для поля боя: он, судя по всему, побывал в плену у афганцев, подвергших его жестоким пыткам, и не мог даже стоять, а вынужден был лежать в башне форта. Его товарищ, сержант Хадсон, оказывал огромную помощь в обороне форта до тех пор, пока лейтенант Флэшмен, не взирая на раны, не вернулся в строй.

Приступ следовал за приступом, все они были отражены с большим уроном для неприятеля. Для нас в Джелалабаде это неожиданное сопротивление, встреченное сирдаром, явилось бесценным подарком. Возможно, роль его окажется решающей.