Толстой мыслит целыми сцеплениями образов, то родственных, то исключающих друг друга. Он рисует сильного, независимого, несдающегося Хаджи-Мурата и, работая над «Фальшивым купоном», хочет «в pendant к Хаджи-Мурату написать другого русского разбойника Григория Николаева, чтоб он видел всю незаконность жизни богатых, жил бы яблочным сторожем в богатой усадьбе с lawn-tennis’oм» (т. 53, с. 161). Но в отличие от непокорного горца этот «разбойник» должен раскаяться, понять красоту «божеской» жизни. Образ человека, живущего согласно обязательному для всех идеалу христианского непротивления и любви, также остается дорог Толстому. Его творчеству, его взгляду на человеческую личность и ее роль в мире до конца свойственны открытые, непримиренные противоречия.

При этом важно помнить мысль Ленина: «Противоречия во взглядах Толстого — не противоречия его только личной мысли, а отражение тех в высшей степени сложных, противоречивых условий, социальных влияний, исторических традиций, которые определяли психологию различных классов и различных слоев русского общества в пореформенную, но дореволюционную эпоху»[87]. Эпоха подготовки русской революции выразилась у Толстого, как пишет Ленин, через всю «совокупность его взглядов, взятых как целое…»[88] Последние произведения Толстого внутренне связаны со всем его творчеством, но взгляд его становится все обобщеннее и строже. Он видит теперь окружающее как бы с новой духовной дистанции. Д. П. Маковицкий записал 30 мая 1909 года: «Л. Н. говорил про нынешнее свое писание: короче и яснее выражает то, о чем уже прежде писал, намекал»[89]. Есть в этом взгляде Толстого и особое любование, проникновенность и боль прощания.

В последний раз художественно воссоздаются Толстым «несравненные картины русской жизни»[90]. В драматической обстановке последних яснополянских лет, накануне окончательного разрыва с родовым гнездом и ухода от всей своей прежней жизни Толстой начинает писать «Воспоминания» и не может оторваться от поэтически воспринятых, по-своему гармонических картин давнопрошедшего. Один за другим проходят человеческие типы, сформированные тем кругом, к которому принадлежал Толстой по рождению и воспитанию: отец — «он был не то, что теперь называется либералом, а просто по чувству собственного достоинства не считал для себя возможным служить ни при конце царствования Александра I, ни при Николае»; мать — «все, что я знаю о ней, все прекрасно»; тетенька, Т. А. Ергольская — «она научила меня духовному наслаждению любви».

Сословные черты и предрассудки нередко сочетались в этих человеческих индивидуальностях с незаурядностью натуры, независимостью, нравственной высотой, художественной одаренностью.

Но Толстой не мог не видеть, что эта культура, породившая и его самого, подошла к своему последнему кризису. Истинный выход, истинное обновление жизни можно было найти только в народе, этом подлинном «большом свете», как называл его Толстой. Поэтому такой радостью и надеждой проникнуты последние краткие очерки — «Разговор с прохожим», «Песни на деревне», «Благодарная почва», — импровизационно возникшие из случайных встреч и разговоров Толстого с крестьянами в поле, на деревне, в дороге. И в самые последние дни не покидает Толстого вера в народ, его духовные силы и становится неотступным желание теснее слиться с народом и в миропонимании и в самом образе жизни.

Реалистически исследуя отношения человека и обстоятельств, Толстой придает небывалое значение личному нравственному усилию. «Духовно живой человек» — центр всего творчества Толстого.

Толстой сам был высочайшим образцом человеческой личности, созданным всей русской культурой XIX столетия. И потому его суждения о человеке, его требования к человеку получали особое право и особую силу.

Горький сказал о Толстом: «Этот человек сделал поистине огромное дело: дал итог пережитого за целый век и дал его с изумительной правдивостью, силой и красотой»[91]. Благодаря художественному гению Толстого «итог» этот остается живым для современных и будущих поколений.

«После бала». — Замысел рассказа впервые упомянут в Дневнике Толстого 9 июня 1903 г.: «Рассказ о бале и сквозь строй» (т. 54, с. 177). Работа над рассказом «После бала» шла в августе 1903 г. Его первоначальные названия: «Дочь и отец», «А вы говорите». 9 августа 1903 г. Толстой отметил в Дневнике: «Написал в один день «Дочь и отец». Не дурно» (т. 54, с. 189). До 20 августа Толстой исправлял, переделывал текст рассказа.

В статье «Николай Палкин» (1886) Толстой, описывая сцену экзекуции, вспоминал: «Что было в душе тех полковых и ротных командиров: я знал одного такого, который накануне с красавицей дочерью танцовал мазурку на бале и уезжал раньше, чтобы на завтра рано утром распорядиться прогонянием на смерть сквозь строй бежавшего солдата татарина, засекал этого солдата до смерти и возвращался обедать в семью» (т. 26, с. 559).

Толстой писал «После бала» для составлявшегося Шолом-Алейхемом сборника в пользу пострадавших от кишиневского погрома евреев. Однако рассказ не получил окончательной редакции и в сборник отослан не был.

Впервые рассказ «После бала» напечатан в «Посмертных художественных произведениях Льва Николаевича Толстого» (под редакцией В. Черткова), т. I. М., 1911.

«Ассирийский царь Асархадон». — «Мысль сказки «Царь Асархадон, — писал Толстой, — принадлежит не мне, а взята мною из сказки неизвестного автора, напечатанной в немецком журнале «Theosophischer Wegweiser», в 5-м № 1903 года под заглавием «Das bist du» (т. 74, с. 167). Сказку «Ассирийский царь Асархадон», так же как и две другие — «Три вопроса», «Труд, смерть и болезнь» — Толстой писал одновременно с рассказом «После бала» для литературного сборника, который составлял Шолом-Алейхем. Результат работы не удовлетворял Толстого. 9 августа 1903 г. он писал В. Г. Черткову: «Сказки плохи. Но надо было освободиться от них» (т. 88, с. 302). Ту же оценку Толстой дал сказкам в Дневнике: «Только нынче кончил сказки… Недоволен» (т. 54, с. 189).

Все три сказки впервые были опубликованы (в переводе на еврейский язык) в сборнике «Гилф». Литературный сборник. Варшава, изд-во «Тушия», 1903. На русском языке «Ассирийский царь Асархадон» появился в издательстве «Посредник» (М., 1903).

«Хаджи-Мурат». — Толстой начал писать повесть в 1896 г, «Татарин на дороге. Хаджи-Мурат», — отметил Толстой в записной книжке 18 июля 1896 г. после прогулки в окрестностях Пирогова, где он гостил у брата С. Н. Толстого. Из этого зерна выросла сжатая первоначальная редакция повести — «Репей».

Образ Хаджи-Мурата в «Репье» в основных своих чертах уже определился. Найден был и важный композиционный ход, оставшийся до последних редакций без изменений: прежде чем описывается гибель Хаджи-Мурата, рассказано, как появляется Каменев с его отрубленной головой.

Однако повесть перерабатывалась в течение нескольких лет. «Когда я пишу историческое, я люблю быть до малейших подробностей верным действительности» (73, 353), — писал Толстой. Для одного только первого наброска «Хаджи-Мурата» он ознакомился с сочинениями, в которых насчитывается около 5000 страниц.

В повести нашли отражение исторические документы, печатные и архивные источники. Толстой читал записки историка кавказских войн А. Л. Зиссермана «Двадцать пять лет на Кавказе» (СПб., 1879, ч. I и II); «Генерал-фельдмаршал князь А. И. Барятинский» (М., 1889–1890, т. I, II, III); «Хаджи-Мурат». Письма о нем кн. М. С. Воронцова и рассказы кавказцев. 1851–1852» («Русская старина», 1881, № 3); А. П. Андреева «По дебрям Дагестана» («Исторический вестник», 1899, № 10); Е. А. Вердеревского «Плен у Шамиля» (СПб., 1856); «Сборник сведений о кавказских горцах» (вып. I-Х. Тифлис, 1869–1881) и многие другие (см.: т. 35, с. 631–633 — список источников).