Аболи и Сакина готовились, скрывая свою тревогу и возбуждение от других обитателей резиденции. За всем, что происходило в помещениях для рабов, постоянно следили подозрительные глаза, и теперь, когда назначенный день был близок, заговорщики не доверяли никому. Сакина мало-помалу собрала все, о чем просил Хэл, и добавила кое-что по своему выбору: она знала, что все это пригодится.

За день до намеченного побега Сакина позвала Аболи в жилые помещения резиденции, куда раньше ему не разрешалось заходить.

– Мне нужна твоя сила, чтобы передвинуть резной шкаф в банкетном зале, – сказала она в присутствии повара и еще двух кухонных работников. Аболи покорно, как обученная собака на поводке, пошел за ней. Но едва они оказались наедине, Аболи перестал притворяться послушным рабом.

– Быстрей! – предупредила Сакина. – Хозяйка скоро вернется. Она в саду с Неторопливым Джоном.

Она быстро прошла к окну, выходящему в сад, и увидела, что эта необычная пара все еще о чем-то разговаривает под дубом.

– Нет предела ее порочности, – про себя прошептала Сакина, глядя, как Катинка возбужденно смеется словам палача. – Если бы ей захотелось, она занялась бы любовью со свиньей или ядовитой змеей.

Сакина вздрогнула, вспомнив, как змеиный язык обследовал самые укромные уголки ее тела. «Этого больше никогда не будет, – пообещала она себе. – Надо выдержать еще четыре дня, и Альтуда будет свободен. А если она до того позовет меня в свое логово, я скажу, что у меня пришли крови».

Она услышала, как в воздухе что-то свистнуло, словно взмахнула крыльями большая птица, и, оглянувшись через плечо, увидела, что Аболи снял со стены одну из сабель. Он проверял ее балансировку и упругость, размахивая широкими кругами над головой, так что на белых стенах танцевали блики.

Он отложил саблю и взял другую, но эта ему совсем не понравилась, и он, нахмурившись, вернул ее на место.

– Быстрей! – негромко поторопила Сакина.

В несколько минут он выбрал три сабли – не за драгоценные камни, украшавшие их рукояти, а за легкость и упругость лезвий. Все три оказались ятаганами, изготовленными оружейниками Шаджахана в Агре, в Индии.

– Они изготовлены для принца династии Моголов и не подходят для грубого моряка, но сойдут, пока я не сыщу им замену из доброй шеффилдской стали.

Потом он взял короткий нож, каким пользуются жители гор Вест-Индии, и сбрил пучок волос на руке.

– Примерно это я и имел в виду, – довольно сказал он.

– Я пометила то, что ты выбрал, – сказала Сакина. – Теперь верни их на стойку, или другие рабы заметят пустые ножны. Я передам их тебе вечером накануне нашего дня.

Пополудни того же дня Сакина взяла корзинку, надела на голову коническую шляпу и пошла в горы. Хотя никакой наблюдатель не заподозрил бы ее истинных намерений, она убедилась, что ее никто не видит в лесу, которым заросло большое ущелье под горой. Здесь стояло мертвое дерево – она приметила его во время предыдущих посещений. На гниющей сердцевине ствола росло множество маленьких пурпурных грибов. Прежде чем сорвать их, Сакина надела перчатки. Чешуйки под грибовидными шляпками были красивого желтого цвета. Грибы ядовиты, но смертельны, только если съесть их много. Именно из-за этого качества она их и выбрала: Сакина не хотела, чтобы на ее совести была смерть невинных людей и их семейств. Грибы она положила на дно корзинки, прикрыв их кореньями и травами, и только потом начала спускаться и спокойно прошла через сады к резиденции.

Тем вечером губернатор Ван де Вельде давал большой обед в банкетном зале и пригласил всех знатных людей поселения и всех чиновников Компании. Обед затянулся, и после ухода гостей вся челядь чувствовала сильную усталость. Сакина одна совершила обычный обход дома и закрыла кухню на ночь.

Оставшись в одиночестве, она сварила грибы, доведя их до консистенции свежего меда. Полученную жидкость она налила в пустую винную бутылку, оставшуюся после пира. Жидкость была бесцветной, и Сакине не нужно было ее пробовать, чтобы убедиться, что в ней чувствуется лишь очень слабый грибной вкус. Одна из женщин, работавших на замковой кухне, была у нее в долгу. Настой Сакины спас ее старшего сына, когда тот заболел оспой. На следующее утро Сакина оставила бутылку с жидкостью в карете, чтобы Аболи передал ее этой женщине.

Когда Аболи вез губернатора в замок, Ван де Вельде то и дело раздражался; лицо его посерело от вчерашнего обжорства. Аболи оставил в щели записку: «Не ешьте ничего с гарнизонной кухни».

Этим вечером Хэл вылил котелок с похлебкой в ведро, чтобы никто не поддался искушению. Вкусный запах заполнил камеру: для голодных моряков это был аромат блаженства. Они со стонами стиснули зубы и проклинали Хэла, себя и свою судьбу.

На следующее утро в обычный час камера зашевелилась. Задолго до того как в зарешеченных окошках показался свет, люди со стонами просыпались, вставали и плелись к ведру, чтобы облегчиться. Но вдруг вспомнили, какой сегодня день, и в камере воцарилась суровая, напряженная тишина.

Сквозь окна начал медленно пробиваться свет, и моряки принялись искоса поглядывать друг на друга. Так поздно они еще никогда не выходили. В обычное утро они бы уже час работали на стенах.

Когда наконец ключи Мансеера загремели в замке, тюремщик выглядел бледным и больным.

– Что с вами случилось, Мансеер? – спросил Хэл. – Я думал, вы изменили своим привязанностям и мы вас больше не увидим.

Тюремщик был простак, незлой человек, и за месяцы у них с Хэлом возникли поверхностно дружеские отношения.

– Всю ночь просидел в уборной, – простонал Мансеер. – И не я один: все в гарнизоне захотели посидеть там со мной. Даже сейчас половина еще на койках… – Он замолчал: в животе у него раздался гулкий звук, как далекий гром, а на лице появилось отчаяние. – Вот опять! Клянусь, я убью негодяя-повара!

Он убежал вверх по лестнице, оставив пленников ждать еще полчаса, прежде чем вернулся, открыл решетку и вывел их во двор.

Здесь их ждал Хьюго Барнард. Он был в дурном настроении.

– Пропало пол рабочих дня! – рявкнул он на Мансеера. – Полковник Шредер обвинит в этом меня, а уж тогда я возьмусь за тебя, Мансеер! – Он повернулся к заключенным. – Не смейте стоять и ухмыляться! Клянусь богом, вы выполните дневную работу, даже если мне придется продержать вас на лесах до полуночи. Полезайте наверх, и побыстрей!

Барнард пришел в отличное расположение духа, лицо у него красное, и он уже завел себя до кипения. Колики и понос, одолевшие гарнизон, его не коснулись. Хэл вспомнил слова Мансеера о том, что Барнард живет с готтентотской женщиной в поселке на берегу и не питается в гарнизонной столовой.

По дороге к лестнице Хэл незаметно огляделся. Солнце уже высоко, и его лучи осветили западный редут замка. Больше половины обычного числа тюремщиков и стражников отсутствовало, у ворот вместо четырех часовых только один, и никого у входа в арсенал. Еще один часовой стоял на лестнице, ведущей в помещения губернатора и администрации Компании.

Поднявшись на стену, Хэл через площадь посмотрел на аллею и смог за деревьями разглядеть крышу резиденции губернатора.

– Удачи, Аболи, – прошептал он. – Мы готовы.

Аболи подвел карету к парадному входу в резиденцию на несколько минут раньше, чем приказала жена губернатора, и остановил лошадей перед портиком. Почти сразу в дверях показалась Сакина и окликнула его:

– Аболи! Госпожа хочет взять с собой несколько свертков. – Говорила она легко и спокойно, без тени напряжения. – Пойдем принесешь их.

Это для тех, кто, как она знала, сейчас слушает.

Аболи послушно опустил тормоз колес и, что-то негромко сказав лошадям, спрыгнул с кучерского сиденья. Неторопливо, со спокойным лицом он вслед за Сакиной вошел в дом. Минуту спустя он вынес свернутый шелковый ковер и несколько седельных сумок. Обойдя карету сзади, он положил багаж в короб и закрыл крышку. В его движениях не было ни поспешности, ни таинственности – ничего, что могло бы насторожить других рабов. Две служанки, подметавшие переднюю террасу, даже не взглянули на него. Аболи вернулся на свое место, взял в руки поводья и принялся ждать с бесконечным терпением раба.