– Настоящее совершенство! – прервала это перечисление Катинка. – Но каков ее нрав? Послушна ли она?

– Она такая, какой вы ее видите, – уклончиво, но с показной откровенностью ответил Клейнханс. – Уверяю вас, мефрау, я владею ею пять лет, и она всегда была образцом послушания.

Лицо Сакины казалось высеченным из нефрита, красивым и отчужденным, но в ее душе все вскипело, когда она услышала эту ложь. Пять лет она сопротивлялась ему, и лишь несколько раз, избив ее до бесчувствия, он смог овладеть ее телом. Но Сакина знала, что он не считает это победой, и утешалась этим. Дважды она приходила в себя, когда он еще пыхтел и напрягался на ней, как животное, проникая в ее сухую неподатливую плоть. Она не считала это поражением, не говорила себе, что он овладел ею, – ведь стоило ей прийти в себя, и она снова начинала отчаянно, решительно сопротивляться, как раньше.

– Ты не женщина, – кричал он в отчаянии, когда она начинала биться и пинаться, выбираясь из-под него, – ты дьявол!

И в крови от укусов и царапин уходил, оставляя ее побитой, но торжествующей. В конце концов он отказался от попыток брать ее силой и попытался уговорить и подкупить.

Однажды, плача, как старуха, он даже предложил ей свободу и замужество. Документ о ее освобождении будет подписан в тот день, когда она выйдет за него замуж.

Сакина только зашипела на него, как кошка.

Дважды она пыталась убить его. Сперва кинжалом, потом – ядом. Клейнханс заставлял ее пробовать все блюда, какие она ему подавала, но ее поддерживала мысль, что однажды у нее получится и она насладится его смертными муками.

– Она и впрямь сущий ангел, – согласилась Катинка, инстинктивно чувствуя, что такое описание лишь усилит гнев описываемой. – Подойди сюда, Сакина, – приказала она, и девушка, гибкая, как тростник на ветру, подошла к ней.

– Наклонись! – сказала Катинка, и Сакина склонилась перед ней, скромно опустив глаза. – Смотри на меня!

Та подняла голову.

Катинка рассмотрела ее лицо и обратилась к Клейнхансу, не глядя на него:

– Вы говорите, она здорова?

– Молода и здорова, ни дня в жизни не болела.

– Она беременна? – спросила Катинка и легко провела рукой по животу девушки. Живот был плоский и твердый.

– Нет, нет! – воскликнул Клейнханс. – Она девственница.

– Никогда нет гарантии такого состояния. Дьявол берет даже самые мощные крепости, – улыбнулась Катинка. – Но поверю вам на слово. Хочу посмотреть ее зубы. Открой рот.

Мгновение казалось, что Сакина откажется, но вот ее губы разошлись, и на солнце сверкнули маленькие зубы, словно выточенные из слоновой кости.

Катинка положила кончик пальца на нижнюю губу девушки. Губа была мягкая, как лепесток розы, и Катинка задержала палец, продлевая свое удовольствие и унижение Сакины. Потом медленно и сладострастно вложила палец в рот девушке. Этот жест был невероятно сексуален – пародия на вторжение мужчины в женское тело. У Клейнханса так сильно задрожала рука, что сладкое вино пролилось на стол. Полковник Шредер нахмурился и неловко заерзал, скрестив ноги.

Во рту у Сакины было мягко и влажно. Две женщины смотрели друг на друга. Затем Катинка начала медленно двигать пальцем туда-сюда, спрашивая при этом Клейнханса:

– А что случилось с ее отцом-англичанином? Если он любил свою наложницу, как вы говорите, почему он позволил продать своих детей в рабство?

– Он был одним из тех английских бандитов, которых казнили, когда я был губернатором Батавии. Я уверен, что вам известен этот случай, мефрау.

– Да, я хорошо его помню. Палачи Компании пытали обвиняемых в соответствии с их преступлениями, – ответила Катинка, по-прежнему глядя в глаза Сакине. Глубина страдания, которое она увидела в этих глазах, заинтересовала и позабавила ее. – Но я не знала, что вы в то время были губернатором. Значит, отца девушки казнили по вашему приказу? – спросила Катинка, и губы Сакины дрогнули и сомкнулись вокруг длинного белого пальца. – Я слышала, их распяли, – хрипло продолжала Катинка. Глаза Сакины наполнились слезами, хотя лицо оставалось спокойным. – Говорят, к ногам им прикладывали горящую серу. – Катинка почувствовала, как язык девушки скользнул по ее пальцу: Сакина горестно глотнула. – А потом сожгли руки.

Острые зубы Сакины сомкнулись на пальце, не настолько, чтобы причинить боль и тем более прокусить белую кожу, но в глазах девушки, заполненных ненавистью, была угроза.

– Я сожалею об этой необходимости. Этот человек был чрезвычайно упрям. Должно быть, такова национальная черта англичан. Чтобы ужесточить наказание, я приказал наложнице англичанина – ее звали Ашрет – и двоим его детям быть свидетелями казни. Конечно, тогда я ничего не знал о Сакине и ее брате. Но это была не моя жестокость, а политика Компании. Эти люди не отзывчивы на доброту, они считают ее слабостью.

Клейнханс вздохнул, сожалея о подобном упрямстве и несговорчивости.

По щекам Сакины медленно текли слезы, а Клейнханс продолжил:

– Когда преступники наконец признали свою вину, их сожгли. В хворост, сложенный у их ног, бросили горящие фитили, и для всех нас это было милосердным избавлением.

С легким трепетом Катинка извлекла палец из дрожащих губ девушки. С нежностью удовлетворенного любовника она погладила ее безупречную щеку; палец, влажный от слюны Сакины, оставлял на янтарной коже девушки темные следы.

– А что стало с той женщиной, наложницей? Ее вместе с детьми продали в рабство? – спросила Катинка, не отрывая взгляда от полных страдания глаз.

– Нет, – ответил Клейнханс. – Это самое необычное в этой истории. Ашрет бросилась в огонь и погибла в том же костре, что и ее английский любовник. Разве можно понять туземцев?

Наступило долгое молчание, и – словно облако закрыло солнце – день неожиданно показался хмурым и холодным.

– Я беру ее, – сказала Катинка так негромко, что Клейнханс поднес руку к уху.

– Прошу прощения, мефрау, но я не расслышал.

– Я беру ее, – повторила Катинка. – Эту девушку, Сакину. Я куплю ее у вас.

– Но мы еще не договорились о цене.

Клейнханс удивился: он не ожидал, что все пройдет так легко.

– Я уверена, что вы назначите разумную цену, если хотите продать мне и остальных ваших рабов.

– Вы очень сострадательны. – Клейнханс восхищенно покачал головой. – Вижу, история Сакины тронула вас, и вы хотите о ней позаботиться. Благодарю. Я знаю: вы будете хорошо с нею обращаться.

Хэл держался за решетку окна и передавал все, что видит, Аболи, державшему его на плечах.

– Они вернулись в карете губернатора. Втроем: Клейханс, Шредер и жена губернатора Ван де Вельде. Поднимаются по лестнице. – Он прервал свой рассказ и воскликнул: – Подождите! В карете еще один человек. Женщина. Я ее не знаю.

Дэниел, стоя у решетчатой двери, передавал его слова в одиночные камеры наверху.

– Опиши незнакомую женщину! – крикнул сэр Фрэнсис.

В этот миг женщина что-то сказала конюху Фридрикусу, и Хэл неожиданно узнал в ней рабыню, которую видел в толпе, когда их вели по площади.

– Она маленькая и молодая, почти ребенок, с Бали или, может быть, с Молуккских островов, судя по внешности. – Он помолчал. – Вероятно, смешанной крови и почти несомненно служанка или рабыня. Клейнханс и Шредер идут перед ней.

Дэниел передал его слова, и неожиданно сверху послышался голос Альтуды:

– Красивая? Длинные черные волосы собраны на голове, и в них цветы? Есть ли у нее на горле украшение из зеленого нефрита?

– Все точно так! – крикнул в ответ Хэл. – Только она не просто красива, она так прекрасна, что невозможно описать. Ты ее знаешь? Кто она?

– Ее зовут Сакина. Это та женщина, за которой я пришел с гор. Моя младшая сестра.

Хэл видел, как Сакина поднимается по лестнице, двигаясь с легкостью и изяществом листа на осеннем ветру. Когда он смотрел на девушку, мысли о Катинке отступали. А когда она исчезла за дверью, свет, пробивавшийся в темницу, словно померк, а стены показались еще более холодными и сырыми.