Хэл очень скоро понял, насколько неточны карты, которые он нашел в столе Левеллина. Часть островов, мимо которых они проходили, на картах не были отмечены вовсе, другие изображались в лигах от их истинного положения. Их долгота и широта были скорее продуктом воображения картографов. Ночи стояли безлунные, и Хэл не решался плыть среди этих рифов и островов в темноте. В сумерки он ставил корабль на якорь в виду одного из более крупных островов.

– Никаких огней, – предупреждал он Неда Тайлера, – и чтобы все было тихо.

– Людей Аболи удержать невозможно, капитан. Они гогочут, как гусь, которого поймала лиса.

Хэл улыбнулся.

– Я поговорю с Аболи.

Когда в начале первой вахты он снова поднялся на палубу, на корабле было тихо и темно. Он обошел корабль, остановившись на несколько минут, чтобы поговорить с Аболи, старшим вахтенным. Потом в одиночестве постоял у поручня, глядя на небо и вновь дивясь красоте звезд.

Неожиданно он услышал чуждый звук и вначале подумал, что он доносится с самого корабля. Потом понял, что это человеческие голоса, причем язык не узнал. Хэл быстро прошел на корму; звуки стали ближе и отчетливее. Послышался скрип уключин и плеск весел.

Он пробежал вперед и шепотом сказал Аболи:

– Собери вооруженную абордажную партию. Десять человек. Никакого шума. Спустить шлюпку.

Аболи потребовалось несколько минут, чтобы выполнить приказ. Как только шлюпка коснулась воды, все забрались в нее и отвалили. Хэл сидел у руля и правил в темноте к невидимому острову.

Через несколько минут он прошептал:

– Суши весла!

Гребцы подняли весла. Минуты тянулись, потом совсем близко вдруг послышался удар о деревянную палубу и возглас боли или досады. Хэл, напрягая зрение, посмотрел в ту сторону и разглядел на фоне звезд слабый свет лампады.

– А ну разом! Навались! – прошептал он, и шлюпка устремилась вперед.

На носу стоял Аболи с абордажным крюком и тросом. Внезапно из мрака прямо впереди показалась маленькая дау – ненамного выше самой шлюпки. Аболи перебросил крюк через ее борт и потянул за трос.

– Держится! – выдохнул он. – Вперед, парни!

Экипаж бросил весла и с кровожадными криками устремился на чужую палубу. Здесь матросов встретили жалобные крики отчаяния и ужаса. Хэл закрепил руль, взял затененный фонарь и поднялся на палубу вслед за своими людьми, чтобы умерить их боевой пыл. Открыв задвижку фонаря и осмотрев дау, он увидел, что экипаж уже сдался и лежит на палубе. Около десятка полуобнаженных темнокожих матросов, но среди них оказался пожилой человек в длиннополом одеянии, которого Хэл сначала принял за капитана.

– Приведите этого, – приказал он.

Когда пленника подтащили к нему, Хэл увидел бороду, ниспадающую почти до колен, и множество коптских крестов и четки на груди. На голове этого человека была квадратная митра, вышитая золотыми и серебряными нитями.

– Все в порядке! – предупредил он державших человека моряков. – Обращайтесь с ним вежливо. Это священник.

Они проворно отпустили пленника. Священник поправил одеяние, пальцами расчесал бороду, гордо распрямился во весь рост и с ледяным достоинством посмотрел на Хэла.

– Вы говорите по-английски, отец? – спросил Хэл.

Тот продолжал смотреть на Хэла. Даже в слабом свете фонаря видно было, что взгляд у него холодный и проницательный. Он не проявлял никаких признаков понимания.

Хэл перешел на латынь.

– Кто вы, отец?

– Я Фасилидес, епископ Аксумский, духовник его христианского величества Иясу, императора Эфиопии, – ответил тот на беглой ученой латыни.

– Прошу прощения, ваше преосвященство. Я ошибочно принял ваш корабль за мусульманского грабителя. Прошу вашего благословения.

Хэл опустился на одно колено. «Возможно, я подливаю слишком много масла», – подумал он, но епископ, по-видимому, принял его поведение как должное. Он осенил голову Хэла крестным знамением и возложил два перста ему на лоб.

– In nomine Patris, et Filii, et Spiritui Sancti, – провозгласил он и протянул Хэлу свое кольцо для поцелуя. Казалось, он достаточно умиротворен, и Хэл продолжил.

– Эта встреча дарована самим Провидением, – сказал он, вставая. – Я рыцарь Храма Ордена Святого Георгия и Священного Грааля. Я плыву, чтобы предложить свой корабль в распоряжение Пресвитера Иоанна, христианнейшего императора Эфиопии, в священной войне против сил ислама. Как духовник его величества, может быть, вы сможете отвести меня к его двору.

– Я смогу устроить аудиенцию, – с важным видом ответил Фасилидес.

Однако его самоуверенность поколебалась, а манера держаться значительно изменилась к лучшему, когда рассвет открыл мощь и величие «Золотого куста»; священник стал гораздо дружелюбнее, когда Хэл пригласил его на борт и предложил охранять оставшуюся часть пути.

Хэл мог только догадываться, почему епископ Аксума крадется меж островов ночью в дурно пахнущей рыбацкой дау, а сам Фасилидес, когда его об этом спрашивали, отвечал туманно, уклончиво или опять высокомерно:

– Я не могу обсуждать дела государственной важности, как земные, так и духовные.

Фасилидес прихватил с собой на борт двух своих слуг и одного из рыбаков с дау – лоцмана для Хэла. На борту он удобно устроился в небольшой каюте, примыкающей к капитанской. С местным лоцманом на борту Хэл мог двигаться к Митсиве на полной скорости и на закате даже не убрал паруса.

Он пригласил Фасилидеса пообедать с ним, и добрый епископ выказал изрядную склонность к вину и бренди Левеллина. Хэл то и дело наполнял его стакан до краев: для этого потребовалась большая ловкость. Степенность Фасилидеса улетучивалась сообразно количеству выпитого, и он отвечал на вопросы Хэла все более откровенно.

– Император вместе с генералом Назетом в монастыре Святого Луки в горах над Митсивой, и я направляюсь к нему на встречу.

– Я слышал, под Митсивой император одержал большую победу над язычниками, – подталкивал его Хэл.

– Большую и удивительную! – подхватил Фасилидес. – В пасхальную седмицу язычник с могучей армией пересек Баб-эль-Мандеб в самом узком месте и двинулся на север по побережью, захватывая порты и крепости. Наш император Калеб, отец Иясу, пал в битве, почти вся наша армия была разбита и разбежалась. Военные дау Ахмеда Эль-Гранга напали на наш флот в заливе Адулис и захватили или сожгли двадцать наших лучших кораблей. Когда язычник встал перед Митсивой армией в сто тысяч человек, казалось, Бог покинул Эфиопию. – Глаза Фасилидеса наполнились слезами, и он, чтобы успокоиться, сделал большой глоток бренди. – Но Он единый Бог и верен своему народу; Он послал нам воина, чтобы вести разгромленную армию. С гор пришел Назет и привел с собой амхарскую армию, чтобы присоединиться к нашему войску на побережье. В авангарде его войска несли священную скинию Девы Марии, Матери Божьей. Этот талисман в руке Назета словно гром небесный. Он обратил язычников в бегство.

– О каком талисмане вы говорите, ваше преосвященство? Это священная реликвия? – спросил Хэл.

Епископ понизил голос, схватил Хэла за руку и посмотрел ему в глаза.

– Это реликвия Иисуса Христа, самая могучая в христианстве. – Он смотрел на Хэла с фанатичным рвением, и взгляд его был таким напряженным, что у Хэла мурашки поползли по коже. В скинии Марии – Чаша Жизни, Священный Грааль, которым Христос пользовался во время Тайной Вечери. Та самая чаша, куда Иосиф Аримафейский собрал кровь Спасителя, распятого на кресте.

– А где скиния сейчас? – хрипло спросил Хэл, отвечая на пожатие Фасилидеса с такой силой, что старик поморщился. – Вы видели ее? Она действительно существует?

– Я молился над скинией, содержащей священную чашу, хотя саму чашу не видел и не касался ее.

– А где этот священный предмет? – Голос Хэла был полон воодушевления. – Я слышу о нем всю жизнь. Орден, рыцарем которого я имею честь быть, основан на этой святыне. Где я могу найти ее и поклониться ей?

При виде возбуждения Хэла Фасилидес как будто немного протрезвел и высвободил руку.