– Аболи, – сказал он, – мой брат, который давно умер и который теперь живет!

И обнял его.

Им отвели одну из самых красивых хижин. Процессия девушек принесла на головах глиняные сосуды с горячей водой, чтобы гости могли искупаться. Другие девушки принесли подносы с красивой одеждой на смену запылившейся дорожной: нарядные кожаные набедренные повязки, вышитые бусами, а также плащи из меха и перьев.

Когда они вымылись и переоделись, еще одна толпа девушек принесла тыквенные бутылки с напитками – перебродивший дикий мед и смесь молока с кровью. Новые девушки принесли подносы с едой.

Когда они поели, пришел седовласый советник, тот самый, что привел их к Мономатапе. Очень вежливо и со всеми знаками почтения он сел у ног Аболи.

– Ты был слишком мал, чтобы запомнить меня, когда мы виделись в последний раз. Меня зовут Зама. Я был индуной твоего отца, великого Мономатапы Холомимы.

– Меня это печалит, Зама, но я ничего не помню о тех днях. Я помню своего брата Н’Пофо. Помню боль от татуировочного ножа во время обрезания, которое мы прошли вместе. Помню, что он кричал громче меня.

Зама выглядел встревоженным, он покачал головой, как будто хотел предупредить Аболи об опасности таких легкомысленных слов о короле, но, когда снова заговорил, голос его звучал ровно и спокойно.

– Все это правда; только Мономатапа никогда не кричал. Я присутствовал на церемонии ножа, и это я держал твою голову, когда раскаленное железо жгло тебе щеки и тебе срезали капюшон с пениса.

– Теперь я смутно припоминаю твои руки и слова утешения. Благодарю тебя за это, Зама.

– Вы с Н’Пофо близнецы, родившиеся в один час. Поэтому ваш отец приказал нанести королевскую татуировку вам обоим. Этого не было в обычае. Никогда раньше два королевских сына не татуировались на одной церемонии.

– Я мало помню отца, только что он был высокий и сильный. Помню, как я сначала боялся татуировки на его лице.

– Он был могучий и страшный человек, – согласился Зама.

– Я помню ночь, когда он умер. Помню крики, и стрельбу из мушкетов, и ужасное пламя в ночи. Тогда работорговцы заковали меня в цепи.

Слезы заполнили глаза старика.

– Ты был так молод, Аболи. Удивительно, что ты это помнишь.

– Расскажи мне о той ночи.

– Как требовал обычай и по своему долгу я спал у входа в хижину твоего отца. И был рядом с ним, когда в него попала пуля из мушкета работорговцев. – Зама помолчал, вспоминая, потом заговорил снова: – Умирая, он сказал мне: «Зама, оставь меня. Спаси моих сыновей. Спаси Мономатапу!» И я повиновался.

– Ты пошел спасать меня?

– Я побежал к хижине, где спали вы с братом и ваша мать. Я хотел забрать тебя, но твоя мать не разрешила. «Возьми Н’Пофо!» – приказала она, ведь ты всегда был ее любимцем. Поэтому я схватил твоего брата и убежал с ним в ночь. Нас с твоей матерью разделила темнота. Я слышал ее крики, но у меня на руках был другой ребенок, и повернуть обратно означало бы рабство для нас всех и прекращение королевской династии. Прости меня, Аболи, но я оставил тебя и твою мать, и мы с Н’Пофо ушли в холмы.

– Твоей вины в этом нет, – оправдал его Аболи.

Зама тщательно осмотрел хижину, затем его губы задвигались, хотя он говорил почти беззвучно:

– Это был неверный выбор. Мне следовало взять тебя.

Выражение его лица изменилось, и он приблизился к Аболи, как будто хотел сказать что-то еще. Потом неохотно отодвинулся, словно ему не хватало храбрости для смелого шага.

Он медленно встал.

– Прости меня, Аболи, сын Холомимы, но сейчас я должен тебя покинуть.

– Я прощаю тебе все, – негромко ответил Аболи. – Я знаю, что у тебя на сердце. Спасибо за это, Зама. Другой лев ревет на холмах, которые могли бы быть моими. У моей жизни теперь другое назначение.

– Ты прав, Аболи, а я старик. У меня больше нет ни сил, ни желания менять то, что нельзя изменить. – Он распрямился. – Мономатапа даст тебе еще одну аудиенцию завтра утром. Я приду за тобой. – Он слегка понизил голос. – Не пытайся уйти из королевской резиденции без разрешения короля.

Когда он удалился, Аболи улыбнулся.

– Зама просит нас не уходить. Это было бы трудно сделать. Заметил стражников, расставленных у каждого выхода?

– Да, не заметить их невозможно.

Хэл встал с резного стула и подошел к низкой двери хижины. Он насчитал двадцать человек у ворот. Все великолепные воины, высокие, мускулистые, и каждый вооружен копьем и боевым топором. У всех высокие щиты, обитые пестрой черно-белой бычьей шкурой, а на головах страусовые перья.

– Уйти отсюда трудней, чем прийти, – мрачно заметил Аболи.

На закате еще одна группа девушек принесла ужин.

– Я понимаю, почему твой брат король покрыт такими залежами жира, – сказал Хэл, разглядывая обильную еду.

Как только они объявили, что насытились, девушки унесли тарелки и горшки, и снова пришел Зама. На этот раз он вел за руки двух девушек. Девушки склонились перед Хэлом и Аболи. В одной из них Хэл узнал красавицу, служившую живым троном Мономатапе.

– Мономатапа посылает этих женщин, чтобы мед их бедер сделал сладкими ваши сны, – сказал Зама и ушел.

Хэл с ужасом смотрел, как красавица подняла голову и стыдливо улыбнулась ему. Милое лицо с пухлыми губами и большими черными глазами. Волосы заплетены и украшены бусами, длинные пряди свисают на плечи. Тело блестящее и гладкое. Груди и ягодицы обнажены, единственная одежда – маленький вышитый передник.

– Я вижу тебя, великий повелитель, – прошептала она, – и ослеплена твоим великолепием.

Она подползла, как котенок, и положила голову ему на колени.

– Ты не можешь здесь оставаться! – вскочил Хэл. – Немедленно уходи!

Девушка в отчаянии посмотрела на него, и глаза ее наполнились слезами.

– Я не понравилась тебе, великий? – спросила она.

– Ты очень красива, – выпалил Хэл, – но…

Как сказать ей, что он женат на воспоминаниях?

– Позволь мне остаться с тобой, господин, – жалобно взмолилась девушка. – Если ты откажешься от меня, меня казнят. Я умру, когда острый кол проткнет мое тайное отверстие и дойдет до внутренностей. Пожалуйста, не отсылай меня, великий. Пожалей недостойную женщину, о прекрасное Белое Лицо!

Хэл повернулся к Аболи.

– Что мне делать?

– Отошли, – пожал плечами Аболи. – Как она говорит, она ничтожна. Когда она будет кричать на колу, ты сможешь заткнуть уши.

– Не смейся надо мной, Аболи. Я не могу предать память женщины, которую люблю.

– Сакина мертва, Гандвейн. Я тоже любил ее, как брат, но она мертва. А это дитя живо, но если ты ее не пожалеешь, завтра на рассвете она перестанет жить. Такого Сакина от тебя не требовала.

Аболи наклонился, взял вторую девушку за руку и поднял на ноги.

– Я больше не могу помочь тебе, Гандвейн. Ты мужчина, и Сакина это знала. Она бы хотела, чтобы теперь, когда ее нет, ты и оставшуюся жизнь прожил как мужчина.

Он отвел вторую девушку к дальней стене хижины, где лежала груда одеял и стояли рядом два резных деревянных изголовья. Аболи уложил девушку и задернул кожаную занавеску.

– Как тебя зовут? – спросил Хэл у девушки, прижавшейся к его ногам.

– Меня зовут Иньози, Пчелка, – ответила она. – Пожалуйста, не посылай меня на смерть.

Она подползла к нему, обхватила его ноги и прижалась к ним нижней частью тела.

– Не могу, – пробормотал он. – Я принадлежу другой.

Но на ней был только маленький передник, ее дыхание на его животе было теплым и ласковым, а руки гладили его ноги.

– Не могу, – в отчаянии повторил он, но маленькая рука Иньози пробралась под его набедренную повязку.

– Твой рот говорит одно, могучий повелитель, – сказала она, – но великое копье твоего мужества говорит совсем другое.

Хэл застонал, взял ее на руки и побежал туда, где для него были приготовлены одеяла.

Вначале Иньози была поражена свирепостью его страсти, но потом издала радостный крик и отвечала поцелуем на поцелуй и толчком на толчок.