– Вот оно как, – сказал бедный дядюшка, – а я-то думал, электричество все в проводах.

Тем временем мой хитроумный план созрел.

– Вкус – это еще что, – повторил я, – электричеством даже уроки можно делать. Хочешь посмотреть? Или нет, лучше ты сам… Вот гляди.

Я отвинтил крышку большого желтого выключателя и достал с полки циркуль. Потом я воткнул железную ножку циркуля в кусок провода, а другой конец провода засунул в выключатель и, вручив дядюшке лист бумаги, сказал:

– Теперь поворачивай циркуль, чтобы вторая ножка попала острием в выключатель, – сейчас сам увидишь, что такое электричество.

Бедный старик.

В дверь постучали. Я как раз показывал дядюшке, что надо делать. Он сказал, что некогда, уже пришел роузехан. Значит, побаивается, подумал я и сказал:

– Электричество на вкус кислое, да? А еще оно шипеть может и потрескивать – как звук в музыкальном ящике.

– Музыкальный ящик вовсе не электрический, он заводной, – возразил дядюшка.

В дверь стучали.

– Бывает такое специальное заводное электричество – иностранцы придумали. Покрутишь что-нибудь – оно и появляется. Вот фары у велосипеда, думаешь, почему горят?

– Но велосипед-то не заводной.

– Какая разница, – продолжал я морочить дядюшку, – колеса крутятся и вырабатывается электричество.

Мешхеди Асгар взял циркуль. Я вдруг забеспокоился, но желание довести шутку до конца победило. В дверь стучали.

– Давай быстрей, – сказал я и отошел в сторону.

Циркуль описал дугу. Раздался крик. Дядюшка выронил циркуль, покачнулся и упал. Я начал смеяться, но, осознав, что Мешхеди лежит неподвижно, растерянно замолчал. Не зная, что делать, я машинально завинтил выключатель и зажег свет. Дядюшка продолжал лежать, мертвенно-бледный, а кожух с пружиной подполз к нему, зацепился за ногу и замер. Я наклонился, тронул его лицо – холодное – и проговорил:

– Ты что, дядюшка? Он молчал.

– Дядюшка, что с тобой, вставай!

Роузехан читал нараспев о гибели Хасана и Хосейна. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал Джафар, а за ним – мама и тетушка.

– Что случилось, – наперебой спрашивали они, – что тут было? Что с дядюшкой?

Я объяснил, что сам ничего не понимаю, он вдруг взял и упал. А на вопрос, почему он кричал, ответил, что никакого крика не слышал.

Джафар поднял дядюшку, оттащил в сторону и прислонил к стене. Освобожденный кожух снова завертелся и тронулся в путь. Роузехан продолжал свой рассказ. Дядюшка наконец очнулся. Я забился в угол, сгорая со стыда. Дядюшка поднял голову и посмотрел на выключатель – словно бы недоумевая. Циркуль лежал на старом коврике у двери. Его он, кажется, не заметил.

– Боже мой, дядюшка, что случилось? – спросила мама.

Он ничего не ответил, даже не взглянул на нее. Будто окаменел. Потом медленно попробовал встать. Джафар помог, и дядюшку потихоньку вывели из комнаты. Роузехан читал про святых мучеников. Кожух крутился все медленнее и наконец остановился. Завод кончился.

Я остался в своей комнате. Дядюшку отослали домой. Наутро он не пришел и с тех пор не приходил никогда. Говорили, он совсем одряхлел, какой от него прок. Не дай Бог опять плохо станет, свалится, приступ какой-нибудь случится, а то и вовсе помрет. Он больше не приходил.

Прошли дни, и прошли месяцы. Вокруг нашего дома построили другие дома, поля съежились, отступили. Я пошел в среднюю школу. Из соучеников по начальной школе на новом месте почти никого не оказалось. Я занимался новыми видами спорта, учил новые предметы; в городе крутили чаплинский фильм «Огни большого города»; звуковое кино тогда только появилось, и голоса звучали с экрана хрипло и сбивчиво. Каждое утро и в полдень раздавался гудок дядиной фабрики; ходили слухи, что женщины не должны больше носить чадру. И снова рассказывали про полицейских, про стычки на улицах – вплоть до рукоприкладства. Потом пришла очередь мужчин – опять меняли иранские шапки на фуражки. Дядюшки не было, он к нам не ходил. Прошло два года.

Как-то днем мы обедали во дворе – деревья выросли и отбрасывали густую тень – и вдруг услышали.стук в дверь. Джафар пошел открывать.

– Там кто-то незнакомый, – сказал он, вернувшись. – Говорит, передай, что Аббас пришел.

– Аббас? – переспросил отец.

– С виду солидный, вроде чиновника из управления.

– Ну так что ему нужно?

– Не говорит, – ответил Джафар, – вас просит. Отец сердито сказал:

– В самый полдень! – поднялся с места, обтер губы кусочком хлеба и пошел к далану. Потом уже с порога крикнул: – Джафар, принеси воды!

Джафар по обыкновению отозвался:

– Попить? Слушаюсь!

Он еще ополаскивал стакан в бассейне, когда хлопнула дверь и отец вернулся к столу. Нахмуренный, он было присел, но тут же встал и поднялся по лестнице наверх, в коридор, где был телефон. Он снял трубку, покрутил ручку и закричал:

– Центральную, центральную дайте. Центральную.

– Кажется, что-то случилось, – сказала мама. Бабушка отозвалась:

– Упаси Бог!

А тетка спросила:

– Кто это приходил?

Центральная не отвечала, и отец повторял:

– Цетральная, центральная! – пока наконец не сказал: – Вы что, заснули, любезный? Я уже целый час звоню, что у вас там творится?

После этого он попросил соединить его с домом майора Баха Султана. Мы сидели молча и прислушивались.

Майор Баха Султан был старинным приятелем отца. У него были влажные, в красных прожилках глаза курильщика опиума. Он служил в полицейском управлении, возглавляя комиссариат, или, по-старому, участок. Отец говорил в трубку:

– Тут такое дело, я по поводу нашего Мешхеди Асгара, раньше он у нас за детьми приглядывал… Мне сейчас сообщили, уже неделя, как он пропал.

Мы слушали.

– Сосед его, сын домохозяина, пришел и рассказал. Я тебя прошу, распорядись, пусть поищут, выяснят, что там с бедным стариком, куда он подевался. Пусть найдут и домой отправят. Ты понимаешь, мы ему многим обязаны.

Мы молча слушали и ждали, уставившись на лестницу, ведущую вверх, в коридор. Отец положил трубку – мы это поняли по звуку. Через минуту он уже медленно спускался вниз, погруженный в размышления, но на середине лестницы остановился, повернулся и опять пошел наверх. Было слышно, как он снова крутит ручку и опять – после долгого ожидания – просит центральную соединить его с домом Баха Султана. Когда раздался ответный звонок, отец сначала долго мялся, потом нерешительно выговорил:

– Кстати, ты посмотри, может, его по ошибке забрали… беднягу… Проверь там… Вели отпустить… если, конечно, он там… в этом… ну, там.

Было ясно, что майор Баха Султан ничего не понимает и тщетно пытается выяснить, где же все-таки это «там». В конце концов отец сдался:

– Там… ну там… в доме призрения.

Бабушка сказала: «Нет Бога, кроме Аллаха!» Мама: «О горе мне!» Сестры в один голос воскликнули: «Бедный дядечка!» А тетка – я заметил – просто онемела от удивления.

Отец снова спустился вниз, сел и вдруг сердито приказал Джафару убрать софре. Мы молчали. Он оторвал листик салата, пожевал его, бросил на землю, резко встал и ушел в сад. Мы все молчали. Обычно после обеда отец ложился спать, но тут он крикнул из глубины двора:

– Джафар, найди извозчика! Потом опять подошел к нам:

– Скажите, ханум, Мешхеди Асгар давно не бывал здесь?

Он называл маму «ханум». Мама ответила, что не помнит.

– Давно, сынок, очень давно, с год, а то, может, и больше, – сказала бабушка.

Тетка молчала – по-моему, она просто не знала, как себя вести. Отец присел на ступеньку и медленно произнес:

– Нет Бога, кроме Аллаха.

– Что там такое, пап? – спросил я.

Не обращая на меня внимания, он сказал:

– Этот Аббас говорит, дядюшка целую неделю дома не появлялся. Они думали, он здесь; я объяснил, что дядюшка давным-давно нас оставил, так он удивился. Говорит, тот каждое утро на работу уходил. А жене его, оказывается, совсем худо, плачет целыми днями, думает Мешхеди уже не вернется. Вы, говорит, разве не знали, жена у него очень хворает.