Все эти мысли распирали голову медленно пробуждающегося Павла, и если б только они. От военной доктрины, экономики, аграрной политики, здравоохранения, внешнеполитической гадости голова шла колесом. А тут еще всякие государственные тайны. Прежде Павел наивно полагал, что, как только станет императором, так сразу все эти тайны чохом узнает. Черта с два! Получалось так, что ни один министр по своему ведомству никаких тайн не знает, все засекречено даже от него самого, разве что кое-что иной раз по другим ведомствам прямым шпионажем выведывает и с доносом к императору тут же мчит на всех парах. Павел заподозрил, что перед ним оригинальный способ ни хрена не делать на службе, то есть прямой саботаж. Проверил — так и есть, и референты не лучше, а узнать что-нибудь толком можно лишь из передач заграничных радиостанций. Вот, стало быть, еще и министров меняй… Хоть блазонер толковый, и то хорошо…
На этой мысли Павел проснулся окончательно, сел в постели. Спальней он выбрал себе небольшую комнатку в наспех отстроенном специально для него дворце, в память о прапрадедушке названном Ассамблейным. Велел обставить ее попроще, хотя — не выдержал — кровать заказал все-таки двуспальную, Тоня иначе, того гляди, обиделась бы. А вот как насчет… Павел судорожно глотал подкисленную воду, мысли уже лихорадочно мчались по ежедневной тропе, двигались в привычном беличьем колесе. Так вот, как мысль насчет лицензионного права на антисемитизм? Возьмем на женском примере. Доказала ты, голубушка, что тебя пять евреев бросили — получи право быть антисемиткой, лицензия бесплатная, с отметкой, что пятеро было их, подлецов. Четверо евреев тебя бросили — плати пол-империала в месяц. Трое — цельный, с портретом государя и его инициалом. И так далее. А если вовсе тебя никакие евреи не бросали, а хочешь ты быть антисемиткой, или там антикорейкой — плати свои пять в месяц, они же семьдесят пять рубликов золотом, и будь кем тебе приспичило… Казне очень даже полезно, вовсе в ней не густо. Опять же и штрафы за неоформленную лицензию.
На десять Павел вызвал верховного блазонера. Глупость какая это название, нельзя уж было эту должность просто и по-русски назвать — герольдмейстер? Так нет же, блазонер, по-французски, сам ненароком и утвердил. Чего только не наподписывал с устатку. Гнать бы этих референтов, тьфу, дьяков, да новых взять негде. Ну, сам-то блазонер не виноват, он все по науке делает, великий старик. Павел его еще на коронации приметил, с ним мулат разговаривал, кормил его чем-то. Свинская была коронация, прямо какие-то поминки в коммунальной квартире, даже посуду одинаковую поставить не могли, перед блазонером стыдно. Он, блазонер верховный, говорят, еще и книги по теоретической кулинарии пишет, дипломы за это свое хобби получил уже все, какие есть. Ну, это его хобби, за хобби места за царевым столом не положено, будь ты хоть сам ректор Военно-Кулинарной академии Аракелян. А блазонера как же не пригласить? Он ведь гербораздатчик верховный, древних-символов-и-девизов подтвердитель. Павел все никак не находил в себе смелости попросить блазонера: не мог бы тот лично для него, для царя, заварить этот самый напиток, из-за которого кто-то из ранних царей ему фамилию придумал: сбитень. Прежде Павел пил только тот, что приносила в термосе Маша Мохначева, славный у нее напиток получался. Где ты, Маша? Агенты Павла немало удивили его сообщением, что среди сношаревых Настасий Маши в Зарядье-Благодатском нет. Что это она? Говорят, не поехала. Ну, ладно. Может, и к лучшему, того гляди, Тоня бы заревновала, а это ей нынче, на шестом месяце, ну никаким образом не нужно.
Павел умывался сам: камердинера, который будет про него все знать, а потом прирежет, он не хотел, — истинно верного взять было негде. Завтрак теперь готовила для него Мария Казимировна: после того, как та перешла из компартии в православие, Тоня стала ей доверять. Павел прошел в кабинет и прямо за письменным столом съел неизбежные блинчики, выпил кофе, глянул на часы: ох, без четверти десять. Справа на столе высилась гора бумаг на подпись, слева еще какая-то дрянь. Павел вызвал секретаря. Подобрал ему этого длинного блондина Половецкий, звали его Анатолий Маркович, и был он, если верить Половецкому, человеком совершенно гражданским. «А в армии служил?» — спросил Павел. «У него левая нога короче правой», — скромно потупясь, сообщил толстый управделами. «Ну, и пусть будет Анатолий, но почему Маркович?» — «А его отца звали Марк Иванович, его поп крестил по святцам». — «Ну, раз по святцам, и левая нога…» Так Павел получил молчаливого, исполнительного, хотя и хромого секретаря.
Секретарь доложил, что его превосходительство действительный статский советник Вильгельм Сбитнев изволили прибыть пять минут назад, от чая изволили отказаться устно, от кофия — гневным взглядом, а сейчас изволят сидеть в кресле напротив кабинета. «Проси», — сказал Павел и придал лицу выражение бессонно проведенной ночи, что недалеко было от действительности, хоть и проспал царь сколько-то там часов. Секретарь почтительно ввел старика с бородой веником, и Павел невольно встал, чтобы поздороваться; он не помнил ни одного человека, ради которого ему это хотелось бы сделать. А здесь само получалось, что старец такое желание вызывал, ничего не было в этом для русского царя унизительного.
— Вы просили меня, Павел Федорович, материалы на государственную символику Республики Сальварсан. Я не ошибаюсь?
— Нет, нет, Вильгельм Ерофеевич, именно эти материалы я просил.
— Ну, тако-сь, — старик полез в старую хозяйственную сумку и выудил из нее пачку мятых бумаг, — национальная эмблема государства — тринадцатилучевая звезда, лучи по числу добродетелей, присущих истинному сальварсанцу. Могу перечислить все, если нужно. Цвет — национальный, цвет шаровой молнии. Посредине герба размещен южноамериканский броненосец, шагающий вправо, что символизирует все большую и большую правоту сальварсанского броненосца. Расположенное под броненосцем изображение гармоники традиционно считается энигматическим, то есть необъяснимым. Ввел его в герб двадцать лет назад… ваш дядя. Считается, что ниже гармоники изображен символ национального траура Сальварсана, ледяной метеорит, но он по природе своей невидим, поэтому фактически в гербе отсутствует. Да… вот он, полный эскиз герба, работы сальварсанского художника, как его… Матьего Эти.
— Спасибо, Вильгельм Ерофеевич, спасибо, — нетерпеливо прервал старца император, — а зернышки эти по кругу что значат?
Старик вскинул бороду.
— Государство Сальварсан получило независимость в одна тысяча девятьсот седьмом году, в результате небезызвестных мышьяковых препараций. Таким образом, размещение зерен мышьяка в гербе символизирует независимость государства и одновременно небезопасность покушения на его границы: вредно, скажем так, кусать мышьяк. Кроме того, зернышки имеют круглую форму, дополнительно символизируя как национальное бедствие, так и национальную гордость Сальварсана: больше нигде в мире шаровые молнии не собираются в стаи…
— А, Вильгельм Ерофеевич, этот прямоугольник с ручкой на заднем плане, вроде бы как, простите, огнетушитель?
Старик замешкался. Ответ был ему неприятен, но давать его пришлось. Видимо, эта деталь герба блазонера не устраивала.
— Это, ваше величество, простите… атрибут аллегории, так сказать, отчасти… энигматический. Это шприц, ваше величество. Это как бы вещь, которую Сальварсан готов предложить врагу. Сложно, не совсем традиционно… Кстати, сперва нынешний президент объявил, что гербом государства будет зеркало, но этот его художник, как его… Матьего Эти, пригрозил покончить жизнь самоубийством, тогда президент разрешил ему скомбинировать вот эти символы. Так я продолжу толкование?
Павел и без того не отдохнул, а от слов-чудовищ, наподобие никогда не слышанного «энигматический», голова начинала болеть дополнительно.
— Спасибо, Вильгельм Ерофеевич, спасибо. Теперь вот что: мы пожаловали одной особе титул княгини Ледовитой, по месторасположению ее родового поместья на Земле Святой Татьяны, ну, вы знаете, к северу от Северной Земли. Герб в ее роду утрачен, но, как гласят предания, в нем почему-то было, — Павел испытал нечто вроде прилива злорадного вдохновения, которое побуждало его предков давать боярам фамилии Дураковых и Обалдуевых, — в нем было восемь бутылок. Больше ничего не известно.
