Литмир - Электронная Библиотека

Форбс отодвинул папку. Дело было сделано. Ничем больше он помочь не мог, а решать вопрос с гнусным Аксентовичем прямо сию минуту он просто не в силах был себя принудить. Вообще сегодня этим заниматься было бы особенно отвратительно, вечером Бустаманте соглашался заставить цвести папоротники в генеральском саду, и можно было устроить настоящий «праздник любования цветами». Почти до утра. Нужно ли еще что-то старому человеку? И, мысленно уже облачившись в кимоно, побрел Форбс в личные апартаменты.

* * *

Пристегнули ремни. Взлетели и полетели. Погасла табличка «НЕ КУРИТЬ». Явно недостаточная миловидностью стюардесса на довольно бойком английском языке пролопотала приветствие и что-то насчет того, что самолет ведет некий миллионер, чему Гаузер, несмотря на занятость мыслей, все же не поверил. Вообще в мыслях порядка не было. Еще несколько часов назад он мирно играл в пинг-понг в дежурке, в недрах такого уютного горного хребта Саватч, а потом вдруг обнаружил, что уже проходит блиц-инструктаж у смрадного, гниющего прямо на глазах сифилитика Мэрчента, потом его, Гаузера, сунули в сверхзвуковой самолет и, минуя Денвер, прямо с аэродрома возле Пуэбло перебросили в аэропорт Ла-Гардиа. Нью-Йорк, этот грязный и сволочной город, Гаузеру всегда был ненавистен, — но дальше стало еще хуже, потому что пришлось лезть в этот гнусный, бездарный, вонючий и еще неизвестно почему советский самолет. И теперь вот летел он в эту самую подлую Россию, на которой сроду не специализировался, языка не знал, страны не представлял, вообще не понимал, зачем его, серьезного специалиста по венгерскому диссидентскому движению, выдернули из дежурки, — это после спокойных восьми месяцев у теннисного стола, на котором столько бутылок умещается! — теперь вот приставили к трем незнакомым отвратительным самцам и трем гадким самкам, летящим в Россию искать какого-то трахнутого гомосека; еще и приказали активизировать свою выдающуюся таможенно-гипнотическую способность, и выкинули в Москву, прямо как из катапульты. Даже имена спутников он узнал только возле трапа. Можно не сомневаться, что зовут их иначе, и можно не сомневаться, что никакие это не супружеские пары. Но уж переспят, конечно, перетрахаются все самки со всеми самцами. Может статься, конечно, что и все самки со всеми самками, а если подольше приведется задержаться, так и все самцы со всеми самцами. Ужасно. Все со всеми. Он, Гаузер, стоящий вне секса, понимал умом, как это мерзко, и кривил рот от брезгливости. Образ полового сношения был ему ненавистен, безобразие половых органов на всю жизнь поставило его тонкую душу за пределы человеческих влечений. Он любил бы саму любовь, влюблялся бы в идеальную красоту, но отвращение к мерзкой плоти, ко всем этим складочкам, пупырышкам, выделеньицам, к потным охам и ахам было сильнее. К тому же он гордился собой: на все ЦРУ не было лучшего гипнотизера-моменталиста, ни один таможенник на контрольных испытаниях не принял двухкилограмовый кирпич прессованного героина за что-либо, кроме как за увозимый на память из Греции кусок мрамора: «От Акрополя!» — хихикнул греческий таможенник, отлично знавший, что рано утром грузовик разбрасывает по территории Акрополя, и особенно вокруг Парфенона, куски мрамора и песчаника, дабы туристам было что увезти на память из священной Эллады, — и пропустил Гаузера с героином в Албанию. В других странах Гаузер, ограниченный полиглот со знанием испанского, венгерского и албанского, проявлял те же способности, но ввиду крайней замкнутости характера и развившегося на антисексуальной почве алкоголизма, использовался на серьезных операциях очень редко. Однако бюллетень предиктора ван Леннепа уже четвертый год держал Гаузера в состоянии рабочей готовности, предиктор твердил, что час его не настал, но вот-вот настанет. И Гаузер без отпусков, получая половинный заработок, — его было мало даже на выпивку — четвертый год сидел в хребте Саватч, редко-редко отлучаясь очень ненадолго в Венгрию, в единственную страну, к которой он чувствовал что-то вроде любви. Ибо его бабушка родилась в Вене!

От переведения из законсервированного состояния в рабочее его жалование круто возрастало, и на выпивку уж точно должно было хватить. Собственно, больше ни на что Гаузер денег не тратил. Так что еще должно было и остаться. Кому? Лучше не думать. И майор потными пальцами зацепил с подноса у стюардессы что-то вроде двух с половиной двойных порций водки. Выпил. Подышал. А, собственно, куда это он летит? А, в Москву. А, спасать этого грязного гомосека. (Что Джеймс гомосеком сроду не был и любил женщин во всех видах — до этого Гаузеру дела не было, все мужчины, кроме него самого, были либо дерьмовыми импотентами, либо грязными гомосеками.) Дерьмо… скажем, скунсовое. Кошек и собак Гаузер уважал больше, чем людей, никакого человека он не уподобил бы даже экскрементам домашних животных. Выпил еще раз. Такую же порцию. Как-то и задачи становились яснее, и миссия начинала казаться менее мерзкой.

Гаузер внутренним зрением оглядел попутчиков. Три девки: от двадцати до тридцати. Трое плейбоев: от двадцати до двадцати… четырех. Гаузер содрогнулся от отвращения: ведь если перебирать все комбинации этих трех пар, то, значит, двадцатилетний парень, вот этот самый Роджер, не далее как через двое суток будет употреблять вот эту самую Бригитту, которой не меньше тридцати! Скотство какое! Гаузера потянуло блевать. Зачем только он родился мужчиной. С этими самыми отвратительными органами. Зачем вообще родился. Бэ-е…

В общем, Гаузеру было пакостно. Простейшим прослушиванием удостоверившись, что в самолете других телепатов нет, всех шестерых попутчиков он вызвал на связь; все сидели сзади, он их не видел (тьфу, гадость, эта самая Лола как раз полезла в штаны к этому самому Роджеру, а он уже готов и подставляется, подлец, а этот самый Роберт, и помыслить гадко, что делает с этой самой Эрной, да, а третья пара чего ждет?..).

— Готовность семьдесят третьей степени?

— Семьдесят три!

— Все техники-маркшейдеры?

— Все!

— Отставить лапанье!

Мощный спад секс-напряжения. Отставили.

— Повторить цель экспедиции. Герберт, вы докладывайте, прочим заткнуться!

— Отыскать пропавшего агента номер зет-римское-пятьдесят-четыре, иначе говоря Дж. К. Найпла, по заданию полковника Мэрчента передать ему советскую неконвертируемую валюту и снаряжение, в случае невозможности доставить его в Штаты!

— Тьфу… Дерьмы.

Гаузер твердо решил для себя, что ему снова, как в пятьдесят девятом году, достался в подопечные сношающийся детский сад. Будь они прокляты. Явно работать придется одному. Кто знает русский язык?

Ответом ему было глухое телепат-молчание. Русского языка не знал никто. Гаузер тем более.

— Кровавое дитя… — Гаузер мысленно перевел на английский чудовищное венгерское ругательство, подобного которому он не знал ни в одном языке. Ведь вся группа окажется в СССР немой! Как, спрашивается, вести себя после отрыва от гида? От Интуриста? Вообще, как хоть что-то делать в России? Хорошо этому подонку, Найплу, он школу ЦРУ кончил, значит, русский знает в обязательном порядке. А ему что делать, он этого языка сроду не учил?! Ведь всех собак теперь все равно на него, на Гаузера, повесят! Хоть поворачивай домой прямо в воздухе. Что делать? Гаузер с горя выпил еще две с половиной двойных чего-то. Видимо, водки. А, кровавое…

А самолет уже прошел над Северным полюсом. Вот-вот пойдет на посадку. А следом надо будет делать рога таможне. Ведь нужно скрыть от нее пять килограммов детонатора! Пятьсот клопомикрофонов! Пятьдесят тысяч в подлинной советской валюте! Еще Бог знает что! Гипнотизировать ее, суку! От ужаса Гаузер выпил еще две с половиной двойных. И еще две с половиной двойных. Доза была уже очень приличной. Но не настолько, чтобы забыть о сраме, который ждет его через два-три часа. Так что на всякий случай Гаузер выпил еще две с половиной двойных. Стало чуть легче. Почти пинта в организме. На посадку? Давай. Ремни присте..? Давай. А выпить еще дадут? Две с половиной? Уже не положено? А три доллара? А еще одну? А? Нельзя?

31
{"b":"102913","o":1}