— Один-ноль-ноль-один, — проворчала моя напарница соседу справа. — Знаете, я не выдержу…

— Уходить нельзя! Ноль-ноль-один-один!

— Один-один-один-ноль! А ну их к дьяволу! Право, я потихоньку уйду. У меня начинает кружиться голова…

И не говоря ни слова, она поднялась и пошла по направлению к западной трибуне, к выходу.

— Один-ноль-один-ноль, — услышал я сзади.

«Кому же теперь передавать?» — задумался я. И так как никакого выхода у меня не было, я сообщил это число парню, который сидел слева от исчезнувшей студентки.

К концу игры через меня прошло еще пять чисел. Примерно минут через пятнадцать после этого раздался голос Зарубина:

— Игра окончена. Можно расходиться…

Мы поднялись на ноги и в недоумении стали смотреть на центральную трибуну.

Затем все заговорили, замахали руками, выражая и словами и жестами неподдельную досаду.

— К чему все это? Чепуха какая-то! Вроде игры в «испорченный телефон»! А кто победитель? И вообще, в чем смысл игры?

Как бы угадав все эти вопросы, Зарубин веселым голосом сообщил:

— Результаты игры будут объявлены завтра утром, в актовом зале Университета…

На следующий день мы собрались в актовом зале Университета для обсуждения последнего и самого интересного вопроса нашего съезда: «Думают ли математические машины?». До этого в общежитии и в многочисленных аудиториях участники съезда горячо обсуждали этот вопрос, причем единого мнения на этот счет не было.

— Это все равно, что спросить, думаешь ли ты! — горячился мой сосед, «заядлый кибернетист» Антон Головин. — Как я могу узнать, думаешь ты или нет?

А разве ты можешь узнать, думаю ли я? Мы просто из вежливости пришли к соглашению, что каждый из нас может думать. А если на вещи посмотреть объективно, то единственные признаки, по которым можно судить о мыслительных функциях человека, — это как он решает различные логические и математические задачи. Но и машина их может решать!

— Машина их может решать потому, что ты заставил ее это делать.

— Чепуха! Машину можно устроить так, что она сможет решать задачи по собственной инициативе. Например, вставить в нее часы и запрограммировать ее работу так, что по утрам она будет решать дифференциальные уравнения, днем писать стихи, а вечером редактировать французские романы!

— В том-то и дело, что ее нужно запрограммировать!

— А ты? Разве ты не запрограммирован? Подумай хорошенько! Разве ты живешь без программы?

— Я ее составил себе сам.

— Во-первых, сомневаюсь, а во-вторых, большая машина тоже может составлять для себя программы.

— Тс-с-с… — зашипели на нас со всех сторон.

В актовом зале водворилась тишина. За столом президиума появился профессор Зарубин. Он посмотрел на собравшихся с задорной улыбкой. Положив перед собой блокнот, он сказал:

— Товарищи, у меня есть к вам всего два вопроса. Ответы на них будут иметь непосредственное отношение к заключительному этапу нашей работы.

Мы напряженно ждали его вопросов.

— Первый вопрос. Кто понял, чем мы вчера занимались на стадионе?

По аудитории пронесся гул. Послышались выкрики:

«Проверка внимания…»

«Проверка надежности двоичного кода…»

«Игра в отгадывание…»

— Так, ясно. Вы не представляете, чем мы вчера занимались. Вопрос второй. Кто из вас знает португальский язык, прошу поднять руку.

Это было уж слишком неожиданно!

После секундного молчания все полторы тысячи человек грохнули от смеха. Ну, конечно, никто из нас не знал португальского языка. Английский, немецкий, французский, — это куда ни шло, а португальский!..

Гул и смех долго не умолкали. Смеялся и Зарубин. Затем он потряс в воздухе блокнотом и, когда аудитория умолкла, он медленно прочитал:

«Os maiores resultados sao produzidos por — pequenos mas continues esforcos».

Это — португальская фраза. Вряд ли вы сумеете догадаться, что она значит. И тем не менее именно вы вчера перевели ее на русский язык. Вот ваш перевод:

«Величайшие результаты достигаются небольшими, но постоянными усидрмки».

Обратите внимание. Последнее слово бессмысленно. В конце игры кто-то ушел с поля или нарушил правила. Вместо него должно быть «усилиями».

«Это моя соседка из Саратова!» — пронеслось у меня в мозгу.

— Это не может быть! — крикнул кто-то из зала. — Нельзя выполнить то, чего не знаешь или не понимаешь!

— Ага! Это как раз то, чего я ожидал, — сказал Зарубин. — Это уже почти решение вопроса, стоящего сегодня на повестке дня. Чтобы вы не мучились в догадках, я объясню вам, в чем был смысл игры. Коротко — мы играли в счетно-решающую машину. Каждый из участников выполнял роль либо ячейки памяти, либо сумматора, либо линии задержки, либо обычного реле…

По мере того как говорил профессор Зарубин, в зале нарастал гул, говор, галдеж, потому что все вдруг осознали, какую роль они выполняли на стадионе.

Восторг и возбуждение дошли до такой точки, когда голоса Зарубина уже нельзя было расслышать, потому что полторы тысячи человек говорили одновременно.

Профессор замолк и с восхищением смотрел на сотни возбужденных молодых лиц, математиков, которым не нужно было объяснять два раза.

— Это гениально! — закричал кто-то. — Эксперимент показал, что сторонники думающих машин не правы! Они посрамлены!

И снова шум, крик, смех. Зарубин поднял руку, и аудитория постепенно умолкла.

— Вы помните то место из статьи американского математика Тьюринга, где он говорит, что для решения вопроса о том, думают ли машины, необходимо стать машиной. Кибернетисты считают, что единственный способ, с помощью которого можно удостовериться в том, что машина может мыслить, состоит в том, чтобы стать машиной и осознать процесс собственного мышления.

Так вот, вчера все вы на четыре часа стали машиной, и не какой-нибудь выдуманной, а серийной машиной отечественного производства — «Урал». Если бы нас было больше, мы бы могли сыграть в «Стрелу», в БЭСМ, в любую другую счетно-решающую машину. Я взял схему «Урала» и из вас, мои молодые друзья, как из отдельных компонентов, построил ее на стадионе. Я составил программу для перевода португальских текстов, закодировал ее и вложил в «блок памяти», роль которого выполняла делегация Грузии. Грамматические правила хранились у украинцев, а необходимый для перевода словарь — у делегации Российской Федерации.

Наша живая машина блестяще справилась с поставленной задачей. Перевод иностранной фразы на русский язык был выполнен без всякого участия вашего сознания. Вы, конечно, понимаете, что такая живая машина могла бы решить любую математическую или логическую задачу, как и современные электронные счетно-решающие машины. Правда, для этого понадобилось бы значительно больше времени. А теперь давайте подумаем, как ответить на один из самых критических вопросов кибернетики: может ли машина мыслить?

— Нет! — грохнул весь зал.

— Я возражаю! — закричал мой «заядлый кибернетист», Антон Головин. — В этой игре в машину мы выполняли роль отдельных реле, то есть нейронов. Но никто никогда не утверждал, что мыслит каждый отдельный нейрон головного мозга.

Мышление есть результат коллективной работы большого числа нейронов!

— Предположим, — согласился Зарубин. — В таком случае вы должны допустить, что во время нашей коллективной игры в воздухе или неизвестно где еще витали какие-то «машинные сверхмысли», неведомые и не постижимые для мыслящих деталей машины! Что-то вроде гегелевского мирового разума, так?

Головин осекся и сел на место.

— Если вы, мыслящие структурные единицы некоторой логической схемы, не имели никакого представления о том, что вы делали, то можно ли серьезно говорить о мышлении электронно-механических устройств, построенных из деталей, на способности к мышлению у которых не настаивают даже самые пламенные сторонники электронного мозга. Вы знаете эти детали — радиолампы, полупроводники, магнитные матрицы и прочее. Мне кажется, что наша игра однозначно решила вопрос: может ли машина мыслить. Она убедительно показала, что даже самая тонкая имитация мышления машинами не есть само мышление — высшая форма движения живой материи. На этом работу нашего Съезда разрешите считать завершенной.