57. Из сборника космофольклора под редакцией М. А Каверина. Литературная обработка М. А. Каверина. Волшебные лошадки.

Всем издавна известно, что волшебные лошадки предпочитают водиться в воде. В Веде их чаще всего можно встретить в озерах, ну, а здесь, на острове, который теперь зовется Лоран, искать волшебную лошадь нужно в морском заливе. Берега Лорана изрезаны, словно неровные края торта, и в каждом заливе обитают агиски, но не полезешь же за ними на дно морское. Вот и приходится ждать месяца стрейга. В дни, когда всеми существами овладевает тяга к перемене мест, агиски тоже выбираются на берег. Ну и зрелище тогда можно увидеть, скажу я вам. Вы такого не видели и вряд ли когда-нибудь увидите. Десятки дивных жеребят с пышной гривой скачут на берегу, выделывая такие штуки, на которые обычные лошади неспособны. Если поймать одного из этих жеребят и оседлать его, из него выйдет замечательный конь, но обращаться с ним нужно будет осторожно. Один мой знакомый сумел-таки добыть себе агиски, и конь из него вырос просто загляденье, да вот какая случилась незадача: раз поехал мой приятель в гости в соседнюю деревню, и путь его проходил недалеко от моря. Агиски, видно, почуял запах родной воды, рванулся как птица, уже не слушая седока, и прыгнул прямиком на дно морское, где и разорвал хозяина на кусочки.

Мне-то ездить на агиски не приходилось, но раз или два эти буйные морские жеребята нападали на мой скот и причиняли немалый урон.

58. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торже, день пятьдесят седьмой.

Сегодня потеплело. С самого утра было солнце, теперь небо все в равномерных сотах облачков, и только над самым горизонтом в этом ровном поле видна лужа синего цвета. Иначе и не скажешь, выглядит, как полынья во льду. К обеду, наверняка, разыграется жара, уже и сейчас очень тепло. Дорн еще не проснулся, Кэррона нет со вчерашнего вечера. Вот я сижу и думаю, что же мне делать теперь, что мне делать, когда он проснется. Последнее время я чувствую себя невесело. Я стараюсь как можно меньше бывать дома, сижу в миссии, помогаю Михаилу Александровичу: мне страшно попадаться Дорну на глаза. Он так смотрит на меня.

Он уже начал вставать, хотя ходит еще с трудом. Чувствовать себя больным он явно не любит, или просто передо мной не хочет выглядеть слабым. Кэр поглядывает на меня с насмешкой. У него странное чувство юмора, извращенное какое-то, но его на самом деле забавляет происходящее. А я чувствую себя беспомощной, как никогда в жизни.

…Я сбежала еще до завтрака. Приготовила все и сбежала, Дорн еще спал. Когда он спит, он такой тихий и милый, я сама не верю, что его можно бояться, но ведь я боюсь! В нем есть что-то, та самая воля, несокрушимая обстоятельствами; глядя на него, сразу понимаешь, что уж этого-то нельзя ни убедить, ни, тем более, переубедить, он все решает сам и всех заставляет плясать под свою дудку. А я не хочу, чтоб меня заставляли. Может, в этом все дело. А может, дело в том, что у него страшно тоскливый взгляд, а я не чувствую ни жалости, ни сострадания. Мне не хочется его утешать. И к тому же я чувствую себя виноватой перед ним, хоть сама не пойму, в чем. Я, наверное, должна ему сочувствовать. Раз уж я его вытащила сюда, я должна ему — его долю сочувствия, его долю тепла, он имеет на это право. Только он мне неприятен.

Я выбралась из своего дома тихонько, как воришка. Приоткрыла дверь, протиснулась, на цыпочках сошла по ступеням. Последняя — предательница! — скрипнула, и я бросилась во всю прыть на дорогу, свернула за угол, только тогда отдышалась. Мимо шла женщина, белокурая, в цветастом платье, с ведром в руках, она бросила на меня удивленный взгляд и прошла мимо. А я стояла и улыбалась, как дурочка. В эту сторону улицы я почти никогда и не ходила. Дом передо мной утопал в зелени, на углу росла сирень с темно-зеленой листвой; среди светлой и яркой зелени она бросалась в глаза, словно яма в мелком ручье. Под сиренью росли маргаритки, белые и розовые. Мне было так легко, словно я с лекции сбежала и иду теперь в кино или в кафе-мороженное. Солнышко светило. Уже несколько дней стояла почти осенняя погода, а тут вернулось лето, и мне было так легко. И главное — Дорна не было рядом.

По пути я зашла на космодром, посмотреть, как чиниться орудие моей смерти, катер то бишь. Оба катера хранились раньше на складе, но чинят их прямо на летном поле, под открытым небом, на складе просто нет места. Там, и правда, теснотища жуткая, на малоосвоенных планетах всегда так: снаряжения много, а склад стандартного размера, поди все вмести.

Они смешные, эти катера: один синий, другой оранжевый. Когда я подошла, синий стоял, как ни в чем не бывало, аккуратный, без следов ремонта, хоть сейчас садись и лети. У его оранжевого собрата была откинута задняя панель, и там копались трое механиков, причем один практически туда залез. Я подошла к ним. Тот механик, который сидел внутри, вылез и поздоровался со мной.

— Здравствуйте, — сказала я, — А тот, что, уже готов?

Механики все оглянулись на синий катер.

— Какое там, — сказал один, — он бракованный, его только на заводе можно исправить.

— А лучше вообще сдать в утиль, — сказал другой, помоложе.

— А этот? — спросила я.

— А этот еще хуже, — сказал тот, который сидел внутри катера, — Вчера нам оставалось только заменить ось Мехранова, и нате, пожалуйста, летите, куда хотите, а сегодня у него весь двигатель полетел, и никак не поймем, в чем дело. Не везет вам с катерами, — и усмехнулся мне в лицо.

Я не обиделась. Я просто растерялась.

— До свидания, — сказала я и пошла.

То, что один катер был бракованный, меня не слишком удивило, такое иногда случается даже со снабжением ассоциации. Но другой-то! Не знаю, кому из двоих я обязана этим. Каждый из них мог это сделать, им даже в нашей технике разбираться не нужно — маги чертовы.

Я пошла к Стэнли, пожаловалась на катера, но он только руками развел. Им-то эти катера вообще не нужны. Отлет мой отложен на месяц, тогда отсюда улетит «Ася».

Впрочем, теперь я, по крайней мере, могу подумать.

…Сегодня Кэр поджидал меня на крыльце. Он сидел на ступеньках, босиком, в черных подвернутых брюках и черной рубашке с глубоко расстегнутым воротом. Спутанные, не расчесанные волосы свисали на худое лицо. Вид у него был серьезный и лукавый — одновременно. Только я вошла во двор, как Кэр поднялся мне навстречу и, поймав меня за локоть, развернул обратно.

— Пойдем-ка прогуляемся, деточка.

Пальцы у него были теплые; он сильно сжал мне локоть, и я послушно пошла.

На улице не было ни души. Солнце сияло, словно снова вернулась середина лета — ясная и яркая, щедрая на тепло пора. Мы прошли мимо миссии и наискосок через бетонное поле космодрома. Шли неторопливо; я искоса поглядывала на Кэррона. Наконец, я не выдержала.

— В чем дело?

— Да, в общем, ни в чем, детка, — слабая улыбка мелькнула на его губах и погасла, — я просто хотел пройтись с тобой немного.

— Я не улетаю, — сказала я, — Твоя работа?

— Увы, нет.

— Ах, вот как!

— Вот именно. Об этом я и хотел с тобой поговорить. Пойдем-ка, здесь свернем.

— Там же скошено.

— Ну, и что?

— Придет хозяин покоса, — сказала я неуверенно.

Кэррон только усмехнулся. Мы прошли метра три по скошенному полю. Ровными рядами лежала непросохшая, совсем свежая трава; одуряющее пахло зеленью. Погода и впрямь переменилась, становилось все жарче — с самого утра, и сейчас жара, казалось, достигала своего апогея. Мы присели на траву, и Кэр взял меня за руку — так естественно, как будто так и надо было.

— Ты знаешь, — сказал Кэр без тени вопроса, — он ведь к тебе неравнодушен.

— Ты ревнуешь, что ли? — сказала я неловко. Я хотела пошутить, а вышло совсем не смешно.

Кэррон покосился на меня одним глазом — свойственный ему птичий, странный взгляд.

— Знаешь, кто ревнует?.. Я и не замечал, что ты ее надела, пока не увидел, как он смотрит на меня, — он вдруг замолчал и выпустил мою руку, потом продолжал негромким, напряженным голосом, — Ты не представляешь, что это значит для меня… и чего не значит. Я… ведь не считаю тебя своей женой, деточка.